Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 16. Доктор Паскаль Страница 46

Тем временем в комнату вошла Клотильда, оставив Шарля во дворе, где он заинтересовался непрерывным воем собаки.

— Боже мой, что это за запах?! — спросила Клотильда. — Что случилось?

Когда Паскаль объяснил ей, какой ужасной смертью погиб дядюшка, она содрогнулась. Схватила бутылку, чтобы получше ее рассмотреть, но тут же с ужасом отдернула руку, ибо стекло было покрыто клейкой сажей. Ни до чего нельзя было дотронуться, на всем лежал желтоватый жировой налет, прилипавший к рукам.

Дрожа от ужаса и отвращения, Клотильда заплакала.

— Какая жалкая смерть! Страшная смерть! — лепетала она.

Паскаль оправился от первого потрясения и попытался улыбнуться.

— Страшная? Но почему же?.. Ему было восемьдесят четыре года, и он умер, не страдая. Я нахожу превосходной такую смерть для старого бандита, нашего дядюшки, который, — да простит меня бог, — теперь можно в этом признаться, — вел жизнь, мало подобающую доброму католику… Помнишь папку Маккара, на его совести лежали поистине гнусные и страшные дела, что, впрочем, не помешало ему остепениться и состариться среди земных радостей, как подобает почтенному балагуру, вкушающему награду за великие добродетели, каких у него не было… И вот он умирает по-царски, как король пьяниц, воспламенившись, сгорев на костре собственной плоти!

И доктор, который все еще не пришел в себя от изумления, развел руками, словно желая расширить рамки того, что здесь произошло.

— Вот посмотри!.. Напиться до бесчувствия, не заметить, что горишь, вспыхнуть, словно огонек в Иванову ночь, и превратиться в дым, целиком, до последней косточки!.. Что ты на это скажешь? Взгляни, как рассеялся дядюшка, сначала по комнате, тая в воздухе и на лету оседая на все принадлежавшие ему вещи, а затем, когда я открыл ставни, чадным облаком вырвался в окно и улетел прочь, в небо, к горизонту… Да ведь это чудесная смерть! Исчезнуть, оставить после себя только горсть пепла и рядом с ней трубку!

И он подобрал трубку, чтобы сохранить, как он сказал, на память о дядюшке, а Клотильда, которой за этим приступом лирического восхищения почудился привкус горькой иронии, непрерывно дрожала от ужаса и отвращения.

И вдруг она заметила что-то под столом, словно какой-то лоскут.

— Посмотри, что там такое!

Паскаль нагнулся и, к своему удивлению, поднял женскую перчатку, зеленую перчатку.

— Это перчатка бабушки, — воскликнула Клотильда, — помнишь, вчера вечером на одной руке у нее не было перчатки.

Они переглянулись, и обоим пришла на ум одна и та же мысль: без сомнения, Фелисите приходила сюда накануне, и у доктора внезапно окрепла догадка, что его мать видела, как воспламенился дядюшка, и сознательно не потушила пьяницу. Многое подтверждало это предположение: и то, что комната уже успела охладиться к их приходу, и расчет времени, необходимый для сгорания тела, который мысленно сделал Паскаль. По испуганным глазам своей подруги он ясно видел, что то же подозрение родилось и у нее. Но так как было невозможно доискаться истины, он высказал вслух наиболее правдоподобное объяснение.

— Я уверен, что, возвращаясь из дома умалишенных, твоя бабушка заходила сюда проведать дядю до того, как он начал пить.

— Уйдем отсюда, уйдем! — закричала Клотильда. — Я задыхаюсь, я не могу здесь больше оставаться!

Паскаль, однако, решил заявить о происшедшем. Он вышел вслед за Клотильдой, запер дом, положил ключ в карман. Во дворе они снова услышали протяжный вой рыжей собачонки. Она уткнулась носом в колени Шарля, и мальчик, забавляясь, пинал ее ногой и тупо слушал, как она скулит.

Доктор направился прямо к местному нотариусу г-ну Морену, одновременно занимавшему должность мэра. Потеряв жену лет десять тому назад, он жил с дочерью, бездетной вдовой, и поддерживал добрососедские отношения со старым Маккаром, а иногда даже на целый день брал к себе Шарля, так как его дочь очень жалела этого несчастного красивого мальчика. Г-н Морен пришел в ужас и тут же согласился пойти с доктором, чтобы констатировать несчастный случай и выдать официальное свидетельство о смерти. Однако похоронить дядюшку по христианскому обычаю было не так-то просто. Когда они вошли в кухню, ворвавшийся вместе с ними порыв ветра унес пепел, и хотя они попытались благоговейно собрать останки Маккара, им ничего не удалось поднять с пола, кроме скопившейся там грязи, в которой было весьма мало дядюшкиного праха. Что же тогда предавать земле? Не лучше ли вовсе отказаться от этой мысли? И они отказались от похорон. К тому же дядюшка был не слишком религиозен, и семья удовлетворилась тем, что заказала впоследствии несколько панихид за упокой его души.

Нотариус тотчас спохватился, что существует завещание, врученное ему в свое время Маккаром. Он без промедления пригласил доктора на послезавтра для официального вскрытия завещания и тут же сказал Паскалю, что дядюшка назначил его своим душеприказчиком. Добросердечный Морен предложил временно взять к себе Шарля, понимая, что мальчик, с которым и так плохо обращаются дома, будет мешать родным во время всех этих хлопот. Шарль был в восторге и остался в Тюлет.

Клотильда и Паскаль вернулись в Плассан поздно, с семичасовым поездом, после того как доктор проведал еще двух больных. Два дня спустя они вдвоем явились к г-ну Морену и были неприятно удивлены, увидев у него г-жу Ругон. Неугомонная старуха, конечно, узнала о смерти Маккара и прибежала к нотариусу, бурно выражая свое безутешное горе. Впрочем, чтение завещания прошло очень гладко, без недоразумений: Маккар завещал все, что он мог извлечь из своего скромного состояния, на великолепную мраморную гробницу — двух исполинских плачущих ангелов со сложенными крыльями. Это была его выдумка, подсказанная воспоминанием о могиле, которую он видел где-то за границей, вероятно, в Германии, когда еще был солдатом. И он возложил на своего племянника Паскаля заботу о сооружении памятника, ибо, по словам Маккара, у него одного из всей семьи есть вкус.

Пока читали завещание, Клотильда сидела на скамье в саду нотариуса под сенью старого каштанового дерева. Как только Паскаль и Фелисите увидели друг друга, наступило недолгое замешательство, — ибо они не разговаривали уже несколько месяцев. Впрочем, старая дама старалась держаться непринужденно; не намекала на создавшиеся отношения, давая понять, что можно вполне дружелюбно встречаться на людях, без всяких объяснении и примирении. Но она совершила ошибку, слишком настойчиво повторяя, что смерть Маккара причинила ей большое горе. Паскаль догадался о радости, о восторге Фелисите при мысли, что с кончиной бандита-дядюшки эта семейная язва наконец зарубцуется, — терпение у него лопнуло, и он поддался порыву негодования. Его взгляд невольно остановился на руках матери — на этот раз в черных перчатках.

Она между тем как раз выражала свое горе, повторяя сладким голосом:

— Ну благоразумно ли было с его стороны упрямиться и жить в полном одиночестве, словно волк! Будь у него хотя бы служанка!

Тут доктор, повинуясь какой-то неодолимой силе, заговорил, не вполне отдавая себе отчет в том, что он делает, и сам испугался, услышав собственные слова:

— Но вы-то, матушка, были там, почему же вы не затушили огня?

Старая г-жа Ругон смертельно побледнела. Откуда сын мог об этом узнать? С минуту она безмолвно смотрела на него: у Клотильды тоже сошла вся краска с лица, — девушка более не сомневалась, что у Маккара совершилось преступление. Зловещее молчание, наступившее между матерью, сыном и внучкой, было само по себе признанием, ведь за подобным тревожным молчанием скрываются обычно семейные трагедии. Женщины растерялись. А доктор, в отчаянье от того, что не удержался и заговорил, хотя до сего времени тщательно избегал неприятных и бесполезных объяснений, лихорадочно придумывал, как бы вернуть назад вырвавшиеся слова, но тут новое несчастье нарушило это тягостное замешательство.

Не желая злоупотреблять гостеприимством г-на Морена, Фелисите решила снова взять к себе Шарля; но мальчика отвели после завтрака в дом умалишенных, чтобы он провел часок у тети Диды, и теперь нотариус срочно послал за ним служанку. И вот служанка, которую они поджидали в саду, прибежала вся потная, красная, возбужденная.

— Боже мой! Боже! — закричала она еще издали. — Идите скорей… Господин Шарль истекает кровью!

Перепуганные Фелисите, Паскаль и Клотильда поспешили в дом умалишенных.

Этот день был одним из хороших дней тети Диды, тихая, очень спокойная, вперив взгляд в одну топку, она покоилась, как всегда, в кресле, где за последние двадцать два года провела столько долгих часов. Казалось, она еще похудела, от нее остались только кожа и кости; сиделка, крепкая белокурая девушка, носила ее, кормила и обращалась с нею как с вещью, которую переставляют по своему усмотрению. Позабытая всеми прародительница, высокая, узловатая, страшная, сидела неподвижно, на ее тонком, высохшем лице жили только глаза, светлые глаза цвета родниковой воды. Но в это утро потоки слез неожиданно залили ее щеки, и она принялась бормотать бессвязные слова; казалось, это говорило о том, что, несмотря на старческое истощение и прогрессирующее безумие, разум ее не совсем погас; в памяти тети Диды еще сохранялись какие-то воспоминания, и порой у нее вспыхивали проблески мысли. Но лицо ее снова принимало застывшее выражение, и, безразличная ко всему на свете, она лишь улыбалась иногда, если кто-нибудь падал, ушибался в ее присутствии, но чаще всего не видела, не слышала ничего и без конца созерцала пустоту.