Оулавюр Сигурдссон - Избранное Страница 46

— «Kærlighed og Smugleri», — сказал я, беря журнал. — Странное название. Переведем как «Любовь и контрабанда»?

— Разумеется, — с легким нетерпением ответил он. — А в понедельник нам предстоит здорово потрудиться. Придешь к девяти.

— Не проще ли дать мне ключи от редакции и от парадной?

— После получишь. Я не успел заказать дополнительный комплект.

Поев в столовой у Рагнхейдюр, я помчался домой, прочитал рассказ и принялся переводить это творение на родной язык автора. Насколько я помню, содержание было приблизительно таким.

В тихом уголке Исландии жил молодой крестьянский парень по имени Каури Скарпхьединссон[36]. Среди сверстников он выделялся духовным и физическим совершенством и был не только искуснейшим столяром и кузнецом, а также прославленным косарем, но вдобавок обладал голосом красивее, чем у соловья, и неизменно побеждал всех своих товарищей в глиме[37] и прочих состязаниях. Для него было пустячным делом нырнуть под огромный водопад, переправиться на лошади через ревущую реку или вскарабкаться по отвесной скале. Когда извергались вулканы и раскаленные каменные глыбы со свистом падали на двор, а дома дико сотрясались, он не ведал страха и, случалось, с непокрытой головой бежал под градом камней, сквозь черную завесу пепла к соседу, чтобы подбодрить его.

Однажды, солнечным воскресным днем, Каури Скарпхьединссон брел по краю глубокого и широкого ущелья, на дне которого бурлил бешеный поток, и вдруг увидел, что по другому берегу навстречу ему во весь опор скачет на красавце коне девушка в национальном костюме. Он узнал ее: это была сама королева красоты здешней округи — Эдда Кароулина, девятнадцатилетняя дочь сельского старосты Махтияса, владельца богатого хутора Стоурагерди. Девушка мчалась, не чуя беды, но тут с тропы взлетела куропатка, и конь с перепугу взвился на дыбы. Всадница рухнула в вереск и осталась лежать, не подавая признаков жизни. В тот же миг Каури Скарпхьединссон огромным скачком перемахнул через зияющее ущелье, подбежал к девушке, взял ее на руки, отряхнул с нее мох, привел в порядок одежду и вознес благодарственную молитву богу. К счастью, девушка не убилась, ничего себе не сломала и вообще не пострадала, а просто от испуга потеряла сознание. Очнувшись и открыв глаза, она увидела, что лежит в объятиях Каури Скарпхьединссона, и залилась краской, как, впрочем, и он. Вскоре, однако, их смущение уступило место ласковым речам, долгим поцелуям, нежным объятиям и блаженству взаимной любви. Каури Скарпхьединссон хотел было отправиться вместе с Эддой Кароулиной к ней домой в Стоурагерди и немедля просить ее руки, но девушка сказала, что с этим благоразумнее подождать, пока на хуторе не управятся с сенокосом, то есть недели две. Эдда Кароулина опасалась, что отец ее будет против их брака. «Папа у меня такой богатый, — со слезами в голосе молвила она, — а ты совсем бедняк, друг мой сердечный». Тем не менее они решили, что надо не падать духом и уповать на бога, и, поклявшись друг другу в любви и верности до гроба, нежно распростились. Каури Скарпхьединссон внял просьбам Эдды Кароулины не прыгать назад через ущелье и, не раздеваясь, переплыл пенистую реку под грохочущим водопадом.

Через две недели он поехал просить руки Эдды Кароулины. По дороге не произошло ничего особенного, если не считать того, что он скрутил и повалил на землю двух кидавшихся на людей злобных быков и вытащил из болота уже почти окоченевшую верховую лошадь соседа. Богатый хуторянин Махтияс встретил его хорошо, велел Эдде Кароулине подать гостю «Jordbaer med Fløde»[38], угостил голландской сигарой и завел речь о благе и нуждах страны. Но едва председатель Союза молодежи набрался смелости и попросил руки его дочери, лицо крестьянина исказилось от злобы, он закричал, что никогда не отдаст дочь за такого бедняка, выгнал парня из дома и пригрозил спустить на него злых псов. Эдда Кароулина горько разрыдалась, а затем лишилась чувств. Каури Скарпхьединссон покинул усадьбу Махтияса, тихо напевая: «Свинцовым грузом на душе лежит моя печаль».

Поздним вечером он решил покончить с собой и, подавленный горем, побрел к морю. Было безветренно, светила луна. Он шел прямо к узкой бухточке, вдававшейся в берег. На краю тридцатисаженного утеса Каури перекрестился, прочитал молитву и совсем уже собрался кинуться вниз, как вдруг услышал человеческие голоса, удары весел и увидел небольшую шхуну, стоявшую на якоре посередине бухточки. Каури Скарпхьединссон забыл свои горести и, весьма заинтригованный, высунул голову за край обрыва. Четыре контрабандиста, громко переговариваясь, гребли на лодке от шхуны. Они выгрузили на берег водку и перенесли ее в пещеру под нависающей скалой. «Надо успеть перевезти всю водку на берег до полуночи», — сказал один. «А потом перетащим ее по тропке наверх», — сказал другой. «Да, к шоссе», — сказал третий. «Соуфюс приедет за ней на грузовике в два, — сказал предводитель и упомянул, что выручка от этого рейса составит, видимо, полмиллиона крон, по сотне тысяч на брата. — Нас ведь пятеро, — сообщил он. — Вперед, ребята!»

Не теряя времени, Каури Скарпхьединссон побежал домой за двумя своими братьями, а также прихватил веревки и палки. Затем он устроил засаду и по очереди переловил всех негодяев: как только один из них, нагруженный водкой, появлялся на тропке, он отнимал у него нож и заряженный пистолет, запихивал ему в рот носовой платок и связывал руки и ноги. Все это он проделывал совершенно бесшумно и абсолютно спокойно. Шофер Соуфюс, правда, оказался крепким орешком: сил у него было как у трех здоровых мужиков, и характерец соответствующий, но и он, борясь с Каури, в конце концов выбился из сил, сдался и был крепко связан по рукам и ногам. Затем Каури Скарпхьединссон перетащил всех пятерых мерзавцев в кузов грузовика, оставил братьев сторожить контрабанду, нажал на акселератор и, напевая, двинулся в Стоурагерди. Разбудив старосту Махтияса, он подробно рассказал обо всем происшедшем, описал и шхуну, и лодку, и водку, и схватку с контрабандистами, и борьбу с шофером Соуфюсом, и путь в Стоурагерди: я, мол, приехал сюда, чтобы передать в руки окружных властей «hele Banden»[39]. Староста Махтияс обнял Каури Скарпхьединссона, назвал его настоящим героем, попросил извинить за тот холодный прием, какой оказал ему несколько часов назад, велел дочери от души попотчевать гостя «Jordbaer med Fløde» и объявил, что сей же час отдаст будущим супругам половину Стоурагерди, а когда его не станет, к ним отойдет весь хутор. Рассказ завершался долгими поцелуями Каури Скарпхьединссона и Эдды Кароулины. «Любимый мой, — прошептала она. — Скоро мы поженимся».

За стеной шумно ворочался, бранился и стонал безработный, жена то пилила его за беспутство и никчемность, то поила и обихаживала. Я пытался придать моему переводу пристойный вид, грыз карандаш, обдумывая каждую фразу, но, честно говоря, эта «henrivende Novelle fra Sagaøen»[40] казалась мне произведением несколько сомнительных литературных достоинств. Я решил, что превращу соловья в лебедя, «Jordbaer med Fløde» в скир[41] со сливками, а голландскую сигару в нюхательный табак. Меня также подмывало поубавить извержений вулканов, землетрясений и града камней, сделать ущелье поуже, водопад пониже, а Каури Скарпхьединссон у меня повалил бы на землю молоденького бычка вместо двух здоровенных быков и вытащил из болота овцу вместо лошади, но — боже милостивый! — рассказ все равно остался бы совершенно неправдоподобным. Конечно, таможенникам порой случалось отобрать кое у кого при досмотре бутылку-другую, но что скажут исландские читатели про вооруженных контрабандистов на шхуне? К тому же с гигантской — явно на много тонн — партией водки, поскольку выручка должна была составить полмиллиона крон! Н-да, лучше не трогать произведение, написанное автором, приобретающим популярность на берегу Эресунна, а переводить его дальше на язык моей бабушки. Мы с Кристин уговорились встретиться перед «Старым кино» сегодня в девять вечера. А завтра я приглашу ее в театр.

И вот выходные позади, наступил понедельник. Ждать шефа пришлось всего четверть часа. Он тут же вручил мне ключи от редакции и от парадной и сообщил, что не представляет себе, как управится со всеми делами, намеченными на первую половину дня. А заодно поинтересовался, перевел ли я рассказ.

— В общем, да.

Он схватил рукопись, быстро пролистал ее и кое-где даже пробежал глазами две-три строчки. При этом он отбивал такт носком ботинка. Затем сказал, что перевод отличный.

— Ты намерен печатать этот рассказ? — спросил я.

— Конечно. А что, по-твоему, он плохой?

— Не уверен, что это великое произведение искусства.

— В Дании автор получил за него две сотни крон. Я обещал, если стану редактором, напечатать его.