Оноре Бальзак - Шуаны, или Бретань в 1799 году Страница 47

— Слушаюсь, сударыня!

— Дорога в Фужер теперь свободна?

— Свободна и вполне безопасна, если только шуаны не воскреснут.

Мадмуазель де Верней весело вооружилась легким охотничьим ружьем графа и с иронической улыбкой сказала своему пленнику:

— Прощайте, граф! Нет — до свидания! — И, надев свою широкополую шляпу, она быстро пошла по тропинке.

— Поздно я понял, что нельзя шутить с честью женщин, которые лишились чести, — с горечью промолвил граф де Бован.

— Аристократ, — сурово крикнул Скороход, — если не хочешь, чтобы я отправил тебя в ваш бывший рай, не смей говорить ничего дурного об этой красивой даме.

Мадмуазель де Верней направилась в город тропками, соединявшими скалы Св. Сульпиция с Колючим гнездом. Достигнув этой возвышенности, она быстро прошла дорогу, извивавшуюся по выступам гранитных скал, и залюбовалась узкой красивой долиной Нансона, еще недавно столь шумной, а теперь совершенно тихой и мирной. С высоты гор лощина эта напоминала зеленую улицу. Тропинка привела мадмуазель де Верней к воротам Св. Леонарда, и она вошла в Фужер. Горожане все еще тревожились за исход сражения, которое, судя по отдаленным выстрелам, могло продлиться весь день; у заставы целая толпа поджидала возвращения национальных гвардейцев, чтобы узнать, как велики их потери. Необычайный костюм мадмуазель де Верней, ее распустившиеся волосы, ружье в руке, шаль и платье, запачканные известкой, забрызганные грязью и мокрые от росы, — все это возбудило любопытство жителей Фужера, тем более что по всему городу уже шли толки о власти, красоте и странностях этой парижанки.

Всю ночь Франсина в ужасной тревоге ждала свою госпожу, и когда наконец увидела ее, хотела заговорить, но Мари дружеским жестом остановила ее.

— Видишь, я жива, дитя мое, — сказала Мари. — Ах, когда мы уезжали из Парижа, как я жаждала волнений!.. Теперь я их изведала!.. — добавила она, помолчав.

Франсина пошла было распорядиться, чтобы подали завтрак, заметив своей госпоже, что та, несомненно, очень проголодалась.

— О, ванну, ванну!.. — воскликнула мадмуазель де Верней. — Помыться прежде всего!

Франсина была немало удивлена, когда ее госпожа потребовала самый элегантный из своих нарядов, привезенных в дорожных баулах. После завтрака Мари оделась весьма изысканно и так тщательно, как совершает это важное дело женщина, когда она намерена показаться на балу любимому человеку. Франсина не могла объяснить себе иронической веселости своей госпожи. Это не была радость любви, — женщина безошибочно различает ее в выражении лица, — это было какое-то сдержанное злорадство, предвещавшее что-то недоброе. Мари собственными своими руками задрапировала занавески окна, из которого открывалась внизу чудесная панорама, затем придвинула диван к камину, повернув его так, чтобы свет наиболее выгодно озарял ее лицо, и приказала Франсине достать цветов, желая придать комнате праздничный вид. Когда Франсина принесла цветы, Мари указала, как их живописно расположить. Окинув комнату последним, удовлетворенным взглядом, она велела Франсине послать к Юло за своим пленником и прилегла на диван, чтобы отдохнуть и вместе с тем принять позу, подчеркивающую грацию и слабость, неотразимо пленительную у некоторых женщин. Мягкая томность этой обольстительно-ленивой позы, дразнящая взор ножка, чуть видневшаяся из-под складок платья, изгиб шеи, тонкие пальчики руки, свисавшей с подушки, подобно грозди жасмина с белыми его колокольчиками, — все гармонически сочеталось с выражением ее глаз, все соблазняло и будило желания. Она приказала зажечь душистые курения для того, чтобы в воздухе разлились те нежные ароматы, что так властно волнуют мужское сердце и нередко подготовляют победу, когда женщина хочет одержать ее незаметно, не выказывая стремления победить. Через несколько минут в гостиной, примыкавшей к спальне, послышались тяжелые шаги старого воина.

— Ну, командир, где же мой пленник?

— Я только что приказал назначить пикет в двенадцать человек, чтобы расстрелять его как врага, захваченного с оружием в руках.

— Вы распорядились моим пленником?! — воскликнула Мари. — Послушайте, командир, если судить по вашему лицу, вам не доставляет большого удовольствия убивать людей вне поля сражения. Так вот, верните мне моего шуана, отсрочку его смерти я беру на себя. Заявляю вам, что этот аристократ мне пока просто необходим для осуществления наших планов. И к тому же расстреливать этого шуана-любителя так же нелепо, как стрелять в воздушный шар: достаточно булавочного укола, и он превратится в тряпку. Ради бога, предоставьте все эти жестокости аристократам. Республика должна быть великодушна. Разве вы, например, не простили бы жертвам Киберона и многим другим?.. Вот что, пошлите вы наш пикет в дозор, а сами приходите ко мне с моим пленником пообедать. Только не забудьте, что через час уже стемнеет, — добавила она с лукавой улыбкой, — и, если вы запоздаете, пропадет весь эффект моего туалета.

— Но как же, мадмуазель?.. — пробормотал ошеломленный Юло.

— Ну, что еще? А-а, понимаю!.. Не бойтесь, граф не уйдет от вас. Рано или поздно огонь ваших ружей опалит крылья этому толстому мотыльку.

Юло слегка пожал плечами, как человек, вынужденный, невзирая ни на что, покориться капризу хорошенькой женщины, и через полчаса возвратился с графом де Бованом.

Мадмуазель де Верней притворилась, что гости застали ее врасплох, и, казалось, была очень смущена, что граф видит ее на диване в небрежной позе, но, прочтя в глазах аристократа, что желанное впечатление произведено, она встала и с безупречной грацией, с тонкой учтивостью занялась приемом гостей. В ее жестах и позах, в улыбке и поступи, в интонациях голоса не было ничего деланного, заученного, ничто не говорило о затаенных мыслях и намерениях. Все было в ней гармонично, без единой вульгарной черточки, которая вызывала бы подозрения, что она лишь подражает манерам высшего общества, но не принадлежит к нему. Когда роялист и республиканец сели, она строго взглянула на графа. Дворянин хорошо знал женщин и понимал, что оскорбление, которое он нанес этой девушке, может стоить ему смертного приговора. Невзирая на такое предположение, он не проявил ни нарочитой веселости, ни огорчения и держал себя, как человек, не рассчитывающий на столь быструю развязку. Вскоре он счел смешным бояться смерти в присутствии красивой женщины, и к тому же строгий вид Мари навел его на некоторые мысли.

«Ага! Кто знает, может быть, графская корона соблазнит ее больше, чем ускользнувшая корона маркиза? Монторан сух, как палка, а я... — И он с довольным видом оглядел себя. — Но уж голову-то свою я во всяком случае спасу!»

Эти дипломатические размышления оказались совершенно бесполезными. Притворное увлечение, которое граф решил изобразить, нежданно обратилось в бурный каприз страсти, и опасная искусительница с удовольствием постаралась ее разжечь.

— Граф, — сказала Мари, — вы мой пленник. Я имею право располагать вами. Вас могут казнить только с моего согласия... но я слишком любопытна и сейчас не позволю расстрелять вас.

— А если я буду упорно молчать? — весело спросил он.

— С порядочной женщиной это еще возможно, но с девкой!.. Полно, граф, это немыслимо.

Эти слова, исполненные горькой иронии, Мари прошипела, как выразился Сюлли, говоря о графине де Бофор, и указывали они на столь острый язык, что граф ничего не ответил и лишь удивленно посмотрел на свою жестокую противницу.

— Послушайте, — добавила она с насмешливой улыбкой, — чтобы не опровергнуть ваших слов, я буду славной девкой, как все эти твари. Прежде всего вот ваше ружье...

И она мягким шутливым жестом подала ему карабин.

— Даю честное слово дворянина, мадмуазель, вы поступаете...

— Ах! — воскликнула Мари, перебивая его. — Довольно с меня дворянских честных слов. Доверившись дворянину, я приехала в Виветьер. Ваш предводитель поклялся мне, что я и мои люди будут там в безопасности.

— Какая подлость! — воскликнул Юло, нахмурив брови.

— Виновником ее является граф, — сказала Мари, указывая на дворянина. — Несомненно, Молодец имел доброе намерение сдержать свое слово, но граф де Бован распространил обо мне какую-то клевету, подтвердив все лживые наветы, которые «кобылице Шарета» вздумалось взвести на меня...

— Мадмуазель, — сказал совершенно сконфуженный граф, — даже под топором палача я буду утверждать, что сказал только правду.

— А что вы сказали?

— Что вы были...

— Говорите, не стесняйтесь, — что я была любовницей...

— Да, любовницей маркиза, а ныне герцога де Ленонкура, одного из моих друзей, — заявил граф.

— Ну, теперь я могла бы спокойно отправить вас на расстрел, — промолвила Мари, нисколько не смущаясь, тогда как граф был поражен ее кажущейся или действительной беспечностью после такого обвинения. — Однако, — сказала она, смеясь, — откиньте от себя навсегда мрачные мысли о смертоносных кусочках свинца, ибо вы оскорбили меня не больше, чем вашего друга, заявив, что я была его... Фи! как это гадко!.. Послушайте, граф, разве вы не бывали в доме моего отца, герцога де Верней? А?