Уильям Теккерей - Записки Барри Линдона, эсквайра, писанные им самим Страница 47

Я и сейчас вижу удивленное лицо сэра Чарльза Линдона, когда однажды летним вечером, направляясь, как обычно, в своем портшезе к игорному столу, он встретил во дворе отеля знакомое ландо четвериком в сопровождении верховых в золотистой ливрее дома Линдонов и рядом со своей супругой увидел "пройдоху ирландца", как она изволила отзываться о вашем покорном слуге, Редмонде Барри, эсквайре. Его милость отвесил нам самый изысканный поклон, на какой был способен, усмехнулся, сардонически оскалив зубы, и помахал нам шляпой со всей грацией, какую дозволяла ему подагра, и мы с ее милостью со всей возможной учтивостью ответили на это приветствие.

Я еще долго не мог добраться до игорного стола, так как мы с леди Линдон добрых три часа толковали о пресуществлении; в этом споре она, как всегда, одержала победу, тогда как на ее компаньонку, досточтимую мисс Флинт Скиннер, он нагнал сон. Когда же я наконец присоединился к сэру Чарльзу в казино, он, по обыкновению, встретил меня оглушительным смехом и представил всему обществу как очаровательного юного прозелита, обращенного самого леди Линдон. Таков уж был его обычай. Он надо всем глумился, все высмеивал. Смеялся, изнемогая от боли, смеялся, выигрывая деньги и теряя их, но смех его не заключал в себе ничего веселого и добродушного, напротив, отдавал горечью и сарказмом.

— Господа, — воскликнул он, обращаясь к Пантеру, полковнику Лодеру, графу де Карро и другим подгулявшим собутыльникам, с которыми после игры имел обыкновение подкрепляться форелью, запивая ее шампанским, — посмотрите на этого милого юношу. Он терзался религиозными сомнениями и побежал к моему капеллану, а тот обратился за советом к моей супруге, леди Линдон, и теперь эти духовные пастыри укрепляют моего простодушного юного друга в правой вере. Как вам нравятся сии апостолы и сей ученик?

— Клянусь честью, — воскликнул я, — если мне понадобятся уроки добрых правил, я, разумеется, обращусь не к вам, а к вашей супруге и вашему капеллану.

— Ему хочется на мое место! — продолжал издеваться милорд.

— Каждому захочется, — возразил я, — но только не в рассуждении подагрических шишек.

Мой ответ еще пуще разозлил сэра Чарльза. Выпив, он был весьма несдержан на язык, а выпивал он, надо сказать, куда чаще, чем было ему полезно.

— Посудите сами, господа, — продолжал он, — разве я не счастлив, — к концу моих земных сроков находить; столько радостей у семейного очага; жена так любит меня, что уже сейчас подыскивает мне заместителя (я имею в виду не только вас, мистер Барри, вы всего лишь кандидат наравне со многими, коих я мог бы перечислить здесь поименно). Разве не приятно видеть, как она в качестве рачительной хозяйки заблаговременно готовится к моему отбытию?

— Надеюсь, сэр, вы еще не скоро нас покинете, — сказал я вполне искренне, ибо ценил в нем занятного собеседника.

— Не так скоро, мой друг, как вы, может быть, воображаете, отпарировал он. — За последние четыре года меня уже не однажды хоронили, и каждый раз один-два: кандидата только и ждали, когда откроется вакансия. Кто знает, сколько я и вас еще заставлю ждать. — И действительно, он заставил меня ждать несколько больше, чем можно было предположить по его тогдашнему состоянию.

Поскольку я говорю обо всем по возможности открыто — таков уж мой нрав — и поскольку писатели завели моду подробно описывать дам, в коих влюбляются их герои, то, дабы не составлять исключения, надо и мне сказать несколько слов о прелестях леди Линдон. Но хоть я: и воспевал их во множестве стихов, сочиненных лично мной и другими, исписал не одну стопу бумаги в цветистом стиле той поры, прославляя каждое ее совершенство и каждую улыбку в особицу, сравнивая ее с каждым цветком, каждой богиней и прославленной героиней, о каких мне приходилось слышать, однако из уважения к истине должен сознаться, что ничего божественного я в ней не находил. Она была недурна собой — и только. У нее была вполне терпимая фигура, черные волосы, красивые глаза и весьма деятельный нрав: так, она любила петь, но отчаянно фальшивила, как и полагается знатной даме. Немного болтала на пяти-шести языках и нахваталась верхов в таких науках, какие я и назвать толком не сумею. Гордилась знаниями греческого и латыни, хотя цитаты, — коими она уснащала свою обильную корреспонденцию, подбирал ей, конечно, мистер Рант. При огромном тщеславии и болезненном самолюбии, она вовсе лишена была сердца; а иначе, как прикажете объяснить, что в тот день, когда лорд Буллингдон, ее сын, после ссоры со мной бежал из дому… Впрочем, не стоит опережать события, об этом будет рассказано в своем месте. Наконец, леди Линдон была на год меня старше, хотя, разумеется, поклялась бы на Библии, что я старше ее на три года.

Мало найдется на свете людей моей честности, мало кто признается вам в своих истинных побуждениях — ну а мне нет нужды в том, что подумают люди. То, что сказал сэр Чарльз, было совершенно справедливо. Я втерся в знакомство с леди Линдон не без задней мысли.

— Сэр, — обратился я к нему, когда мы оказались вдвоем вскоре после того случая, как он всячески меня поносил. — Смеется тот, кто смеется последним. Вам угодно было на днях подшутить надо мной и над моими планами касательно вашей супруги. Ну, а если вы и угадали, если я и мечу на ваше место, что из того? Разве в свое время у вас не было таких же намерений? Клянусь, так угождать леди Линдон, как вы, сумею и я, а если я ее добьюсь, когда вас уже на свете не будет, — corbleu [51], милорд! — уж не думаете ли вы, что я откажусь от нее из страха перед выходцем с того света?

Линдон, по обыкновению, рассмеялся, но на сей раз в его смехе звучала неуверенность — я одержал над ним верх в этом споре, — ведь он был такой же охотник за приданым, как я.

Как-то он сказал мне:

— Если вы женитесь на женщине вроде миледи Линдон, вы жестоко раскаетесь, попомните мое слово. Вы будете тосковать по утраченной свободе. Клянусь честью, капитан Барри, — добавил он со вздохом, — больше всего я сожалею, оплакивая мою загубленную жизнь, — быть может, оттого, что я стар, blase [52] и стою одной ногой в могиле, — что не было у меня никогда чистой привязанности.

— Ха-ха! Уж не к дочери ли молочницы? — подхватил я, смеясь этой нелепице.

— А хоть бы и так! И я когда-то любил, мой мальчик, как и большинство людей на свете. Моей привязанностью была дочка учителя, Элен, цветущая девушка, конечно, меня постарше (тут я вспомнил свое увлечение Норой Брейди в дни невозвратной юности), и знаете, сэр, я страшно жалею, что в свое время на ней не женился. Что может быть лучше такой добродетельной хлопотуньи у тебя дома! Только это и придает настоящую остроту и прелесть твоим приключениям вне дома. Ни один здравомыслящий человек не должен отказывать себе ради жены ни в одном удовольствии: напротив, он лишь тогда сделает верный выбор, если подыщет себе пару, которая не будет ему помехой в часы развлечений, но станет его утехой в часы одиночества и скуки. Возьмите, к примеру, меня, я болен подагрой, и кто же обо мне печется? Наемный слуга, который только ищет случая меня обокрасть. Жена и близко ко мне не подходит. Какие у меня друзья? Да никого решительно. Светские люди, как мы с вами, в друзья не годятся; вот мы и остаемся на бобах. Добудьте себе друга, сударь, женщину-друга, этакую домовитую хлопотунью, которая по-настоящему вам преданна. Это самая драгоценная дружба, ибо в накладе всегда женщина. От мужчины ничего не требуется: если он изверг, она еще больше к нему привяжется за дурное обращение. Такие женщины, сэр, это любят. Они рождены быть нашим величайшим утешением, нашим удобством; это наши — наши, если хотите, моральные машинки для снимания сапог, а уж для человека вашего образа жизни такая женщина просто находка. Я забочусь о вашем физическом и моральном благополучии, заметьте! Ах, почему я не женился на бедняжке Элен Флауэр, дочери приходского священника!

Тогда эти речи казались мне нытьем слабого человека, потерпевшего в жизни крушение, и только позднее открылось мне, сколько правды заключалось в суждениях сэра Чарльза Линдона. Мы, сдается мне, зачастую прогадываем, покупая деньги. Приобрести несколько тысяч годового дохода, обзаведясь ненавистной женой, — сомнительная выгода для молодого человека, не лишенного способностей и предприимчивости; в моей жизни не раз бывало среди величайшего изобилия и великолепия, когда десяток: лордов ждали моего утреннего выхода, и на моих конюшнях стояли чистокровные кони, и дом мой блистал роскошью сверх всякой меры, и банки навязывали мне свой кредит, что все это было отравлено для меня присутствием леди Линдон, и я, кажется, вернулся бы рядовым в Бюловский полк или бежал куда глаза глядят, только бы от нее избавиться.

Но вернемся к моему рассказу. Обремененный болезнями, сэр Чарльз постепенно угасал, и ему, должно быть, было малоприятно, что красивый молодой щеголь увивается за его вдовой у него на глазах. Проникнув к ней в дом с помощью диспута о пресуществлении, я потом изыскал немало других предлогов в нем укрепиться и вскоре так прижился у благородной леди, что уж, можно сказать, от нее не выходил. Свет волновался, свет бурлил, но какое мне было до этого дело! Пусть мужчины клеймили позором бесстыжего ирландского проходимца, — у меня был способ заткнуть завистникам рот: моя шпага завоевала себе такую славу на континенте, что мало кому улыбалось свести с ней знакомство. Стоит мне где-нибудь утвердиться, как меня уже никакими силами не сгонишь с места. Бывая в знакомых домах, я видел, что мужчины меня сторонятся. "Как можно! — говорили они. — Какой-то грязный ирландец!", "Брр! Авантюрист худшего разбора!", "Мелкий плут и фат — мы знать его не хотим!" и т. д. и т. п. Но эта ненависть лишь сослужила мне добрую службу. Уж если я за кого ухвачусь, то держу мертвой хваткой; в таких случаях даже лучше, чтобы все от меня отвернулись. Как я говорил тогда леди Линдон, и говорил совершенно искренне: "Калиста (я называл ее Калистой в письмах), клянусь, Калиста, твоей непорочной душой, блеском твоих непреклонных глаз, всем, что чисто и девственно в небе и в твоем сердце, — никогда не устану я следовать за тобой. Презрение меня не страшит, я немало терпел его от тебя. Холодность меня не отталкивает, я знаю, что в силах ее побороть: это — скала, которую моя энергия возьмет приступом, магнит, притягивающий бестрепетное железо моей души!" И я говорил правду, я бы ни за что от нее не отказался, даже если б меня спускали с лестницы всякий раз, как я переступал ее порог.