Толстой Л.Н. - Полное собрание сочинений. Том 87 Страница 48

Еще я вотъ что думалъ въ связи съ этимъ: ѣдетъ человѣкъ изъ Харькова отъ Алехиныхъ, или Полтавы, или даже отъ васъ ко мнѣ, или дальше къ Новоселову, ѣдетъ мимо десятка милліоновъ людей, считая ихъ чуждыми, для того, чтобы пріѣхать къ своимъ единовѣрцамъ въ Твери, Тулѣ, Воронежѣ. Въ родѣ того, какъ въ городѣ ѣдутъ господа въ гости изъ Морской на Конюшенную, и всѣ эти люди, среди к[оторыхъ] они проталкиваются, не люди, a помѣхи, a настоящіе для нихъ люди только тамъ на Морской или еще какой...7

Нѣтъ болѣе нехристіанскаго отношенія къ людямъ. Но для свѣтскихъ людей это простительно, это послѣдовательно. Но для людей, хотящихъ идти за Христомъ, нѣтъ болѣе антихристіанскаго отношенія — это отрицаніе того, что составляетъ сущность ученія. И какъ настоящій часъ есть единственный настоящій, так и тотъ, к[оторый] тутъ передо мной, чел[овѣкъ] есть настоящій, главный братъ. —

8 Я грѣшилъ этимъ и потому это и замѣтилъ, и буду стараться меньше грѣшить.

Работа моя идетъ, боюсь сказать, что приближается къ концу, я столько разъ это говорилъ, но несомнѣнно, что подвигаюсь, не безполезно тружусь надъ ней, и если вы спросите: когда надѣюсь кончить? Надѣюсь черезъ недѣлю.

Как я радъ, что вашему мальчику лучше. Хорошо, судя по письму.9 Галю я все представляю такой, какою я видѣлъ ее подъ Москвою.10 Какъ она теперь? Цѣлую васъ всѣхъ. Привѣтъ и любовь передайте Аполлову.11

Л. Т.

Полностью публикуется впервые. Отрывок напечатан: «Толстой и Чертков», стр. 180. На подлиннике надпись черным карандашом рукой Черткова: «Я. П. 19 ок. 92. № 318», на основании которой датируется письмо.

Ответ на письмо от 1 октября, в котором Чертков писал: «Нарочно начинаю наискосок для того, чтобы, не дожидаясь размаха, который обыкновенно ощущаю в конце письма к вам, сразу выбиться из всякой колеи и писать, как попало, чтò бог на душу пошлет. Только что получил ваше письмо от 28-го. Мне очень дорого то, чтò вы говорите о нашей дружбе. Я-то это всегда испытываю в высшей степени — эту потребность личного общения с вами; и рад видеть, что и вы хоть в некоторой степени испытываете то же. Понимаю молитву о непридавании чрезмерной важности человеческим отношениям: она праведная. Но не могу желать ослабления той связи, которая меня с вами соединяет и заставляет желать личного общения с вами, пока мы оба еще в условиях пространства и времени. Связь эта также праведная. И потому ежедневно пишу вам большие письма в своем воображении и со дня на день дожидаюсь спокойного часа для того, чтобы осуществить это на бумаге. Но час этот все не приходит... Как могли вы предположить хоть на минуту недоразумение между мной и вами по поводу ваших писем против божественности Христа?! Во-первых, если я с чем был бы положительно не согласен, то поспешил бы вам о том написать, как всегда делаю. А во-вторых, эти письма послужили для меня как бы термометром, по которому я заметил свое собственное изменение по отношению к этим вопросам с тех пор, как я, помните, бывало, просил вас выпускать в моих изданиях резкие отрицания искупления и т. п. Впрочем тогда и ваш тон бывал иной. Теперь же скажу вам искренно, что считаю высказанное вами в этих письмах не только умным и психологически верным, но нужным. А затем прибавлю, что сказанное вами еще не со всех сторон исчерпывает вопрос. Остается, как мне кажется, вполне законное чувство, о котором упоминается еще в учении 12 Апостолов о том, что бог там, где вы о нем узнали... Меня не удивляет, что вам было трудно догадаться, чем вы меня огорчили; это было бы столь же трудно узнать мне, как и вам. Кроме, как светлым и радостным, вы меня ничем не дарите. Теперь расскажу вам то, с чего, до получения вашего последнего письма, собирался начать. — Впрочем раньше скажу еще одно: вы очень заняты своей работой; но по вечерам, как говорите, иногда пишете письма; когда вам некогда бывает писать мне, и если вы при этом хотели бы тем не менее сделать мне удовольствие, то поручайте кому-нибудь списывать ваши письма к другим лицам и присылайте мне эти копии, чем вы не только доставите мне одну из величайших радостей, мне доступных, но оживите общение между нами и внесете еще материал в мой Свод ваших мыслей, которым продолжаю заниматься среди всей моей суеты, находя в этом отдохновение, освежение и сознание того, что, если польза всего остального и бывает иногда сомнительна, за то польза этого дела несомненна. ... Хотел прибавить несколько слов еще по поводу недовольства против меня вашей жены. До меня дошло, что она в особенности была сердита на мои слова о том, будто она ваш крест, и еще, что всё кончено между ею и мною. На это я хотел бы только ей сказать, что ведь слова о кресте я тщательно вымарал из моего письма к ней, и сделал это единственно потому, что написал их сгоряча и, перечитывая, почувствовал, что не имею никакого права этого решать, что это, вопрос о кресте, именно, как Софья Андреевна сама потом выразилась, дело между вами обоими и богом, в которое никому не следует вторгаться. Если же я не вымарал этого замечания из копии письма, которую я послал вам, то это потому, что я привык показывать вам себя голышем, т. е. столько же свое скверное, как и хорошее, в том простом расчете, что, зная мое скверное, вы можете помогать мне освобождаться от него, что и оправдалось в данном случае, так как это вызвало с вашей стороны тот добрый отзыв о Софье Андреевне, который и поправил мое увлечение. — Что же касается до того, что всё кончено между нами, то я никак не могу помириться с этою мыслью; и добрый поклон, который Софья Андреевна нам послала после того в своем письме, меня несколько утешил. Я никак не могу и не хочу причислить Софью Андреевну к числу тех лиц, которые, откровенно высказывая другим то, чтò они сами думают, не выносят неодобрительной в каком-нибудь отношении к ним самим откровенности со стороны других. Достоинство в прямоте и откровенности бывает только тогда, когда они допускают взаимность; и я до сих пор так и смотрел на Софью Андреевну, как на человека, который вообще ценит прямоту и в себе, и в других, а не делает из нее свою исключительную монополию; и в этом представлении о ней мне не хотелось бы разочаровываться. К тому же она сама совсем запуталась бы в своих отношениях к людям, еслиб совсем отворачивалась от тех немногих, которые откровенно высказывают ей в глаза то, что многие (справедливо или несправедливо — это другой вопрос), — думают и говорят за ее спиной. Главное же то, что я сердечно, истинно предан душою всему тому, что близко и дорого вам, и потому не могу не испытывать самой дружелюбной преданности всей вашей семье, начиная, следовательно, с вашей жены. — Говоря о вашей семье, но теперь совсем не о Софье Андреевне, мне хочется высказать вам то впечатление, которое я последнее время часто выношу из рассказов лиц, бывавших у вас, но сами вовсе не отдающих себе отчета в этом моем впечатлении. Впечатление это тяжелое: мне кажется, что вокруг вас развивается несколько, как это сказать, — ну «придворная» что ли атмосфера. Т. е., что лица к вам близкие, — и чем они сознают себя ближе к вашему сердцу, тем более, — сплочиваются в маленький тесный кружок, будто бы больше других вас оберегающий и будто бы лучше понимающий, — кружок, относящийся как к чему-то внешнему, но — так сказать — привилегированному ко всякому, как им представляется, «вторжению» в свою кружковую область посторонних лиц, мнений и т. п. И при этом, как и бывает во всяких «придворных кружках» — «les absents ont toujours tort», и надобно показываться от времени до времени «при дворе» для того, чтобы не быть совсем исключенным из этого привилегированного кружка. Это я замечаю, или думается мне, что я замечаю не на себе одном, а вообще на отношениях к «посетителям» вашего дома. Между прочим же я этим самым объясняю себе то, что из всех ваших детей ко мне наименее снисходительно относится наиближайшая к вам Марья Львовна, к которой я с своей стороны, кроме доброго чувства никогда ничего не желал испытывать. Кто же успеет пожить побольше в кругу ваших окружающих, как например теперь Евгений Иванович, тот как бы в силу своей очевидной близости к вам как бы завоевывает и себе место в «придворном» кружке, становится сам «привилегированным», и быть может сам до некоторой степени заражается придворным духом. Не знаю, выражаюсь ли я достаточно ясно; но таково мое впечатление, полученное мною совсем à contre coeur, и которое сообщаю вам на всякий случай, помимо всякого своего личного побуждения (поверьте этому, дорогой Лев Николаевич, а то вы меня не поймете), и с полною готовностью, желанием даже, быть разубежденным»...

1 [Каждый имеет недостатки своих достоинств.]

2 Абзац редактора.

3 О С. П. Прокопенко см. прим. к письму № 321.

4 Абзац редактора.

5 Петр Галактионович Хохлов. О нем см. прим. к письму № 293.