Эрве Базен - Зеленый храм Страница 5

— Надо сделать все, чтобы совесть была чиста.

— Можно пойти и самим посмотреть, — предлагает бригадир. — Однако без провожатого мои люди не смогут найти дорогу.

Вот оно! Бригадир топчется на месте, окрыленный словами дамы в сером, которая краешком глаза ласково смотрит на меня. Он тихонько откашливается. Меньшее, что можно об этом сказать, — что это нечестно; он не осмеливается открыто просить меня сопровождать его. Он надеется, что я сам предложу…

— Возьмите Колена, — говорит Клер. — Лучше этого лесного провожатого не найдешь.

«Лесной провожатый» (иногда его называют «лесовик», как в XVIII веке) здесь — это сторож… Их трое — по лесному ведомству, но за пределами Большой Чащи они не слишком уверены в себе. Переступая маленькими шажочками, мадам Салуинэ проходит по комнате. Она пришла на всякий случай, она и не рассчитывала особенно на мое содействие и оценила, конечно, что я не сказал: «Видите ли, мадам, хорош бы я был». Она благодарит меня, протягивает мне сухую ладонь. Бригадир, одетый в синие с черной полосой брюки и крепко стоящий на обеих ногах, тоже благодарит меня и отдает мне честь. Его затянутая в драп спина, перечеркнутая кожаным ремнем с кобурой сбоку, где лежит его огнестрельное оружие, чуть покачивается взад-вперед. Он уходит, он уже ко всему безразличен — он принадлежит уже другим делам, которым отдается с удовольствием, как все люди церкви или правосудия. Остается Вилоржей, но и он поворачивается на пороге и быстро закрывает за собой дверь.

Он, должно быть, не слышал, как моя дочь бросила ему вдогонку крепкое словцо, за которым последовал возглас, обращенный ко мне и содержащий упрек:

— А что я тебе говорила? Это не осталось без внимания.

У Клер ненависть к облаве может распространяться и на человека — он хозяин леса, он имеет право на его богатства и на защиту, как и любое животное. Пусть это будет даже гриф, разве он не так же невинно красив, как ястреб? Поджав одну ногу, которой она покачивает, и стоя на другой, Клер ерошит свои черные волосы. Она крутится на пятке и, намекая на то, что некоторых любителей хлорпикрина из-за нас постигнет неудача, восклицает:

— Увы, мы не можем предупредить его, как лисицу.

Она давится от смеха. Члены общества защиты животных, члены «Друзей лисиц и других вонючек», члены ОПО (общества противников охоты), мы и впрямь стараемся прибыть на место происшествия первыми, накануне, если это возможно, если нам удается узнать, где и когда нора подвергнется выкуриванию. Клер отворачивается. Папа, обдав ее отвратительным человеческим запахом, писает в дыру, потом бросает туда несколько кусочков карбида, от него отделится ацетилен, безопасный, но невыносимый для лисиц, которые тотчас же улепетнут, оставив для удовольствия отравителей лишь пустую нору. К сожалению, незнакомца предупредить труднее, если только он нуждается в нашей помощи.

По прошествии минуты Клер говорит:

— Кажется, у меня есть идея.

Снова взявшись за работу, она немного мрачнеет, но это скорее из приличия, чтобы отдать должное дню, который прогнал веселье.

III

Открытие. Существует лишь один прекрасный рассказ об охоте — это когда страстный охотник Актеон с луком в руке настигает Артемиду, а богиня столь чиста и строга, что превратила юношу в оленя, и его сожрали собственные его собаки.

Будем снисходительны к эскимосу, питающемуся салом тюленя и одетому в его шкуру! Но пусть будет стыдно тем, кто ходят с ягдташем за спиной и кичатся сделанными ими «картинами» из пера и волосков! Пусть будет стыдно «охотникам», устраивающим ловушки, тем, кто выкуривает, расставляет тенета, коллекционирует рога, клыки и прочие «трофеи», зрителям, глядящим, как исполосовывают и отдают собакам на съедение несчастных животных; мы не одобряем и художников, «подвешивающих» животных за лапки к гвоздю, изображенному на полотне, эти задыхающиеся жертвы, с потухшими глазами под мохнатыми веками, — и все для того, чтобы на картине была смесь рыжих, красных, розовых тонов, с голубым подкрыльем вяхиря, зеленью канарки со свежим красным пятном, кармином, мареной… Как бы то ни было, это труп! Это мертвая пастель! Мертвое масло! Я отвергаю все, что представляет собой красивую мертвечину. Включая чучело. Включая жертвоприношения в кино, как, например, смерть зебу в «Апокалипсисе сегодня», как смерть собаки в «Паскале Дуарте»…

Открытие! Оно хотя бы дало мне возможность поразвлечься. Как бы поздно я ни ложился, я всегда просыпаюсь, когда стрелки часов, — внизу маленькая, а сверху большая, — разделяют циферблат пополам. Я вышел очень рано и пошел по Рю-Гранд до того места, где она пересекается с Траверсьер, которая тут расширяется и образует площадь Мэрии. На каменной мостовой, служащей паркингом, там и сям можно было увидеть куртки с карманами на спине, штаны с бантами, животы с патронными сумками, шляпы с лентами и перьями, а кроме того, различные роды оружия и тявкающих тварей, с прямыми ногами, с кривыми, темного цвета, светлого, разношерстных пятнистых, и всех охотно писающих на колеса повозок. Среди множества людей было, — увы! — много друзей, способных выстрелить — паф, паф — во все, что движется, будь это несъедобная ворона или какой-нибудь козодой. Я производил подсчет сил противника и раздавал, — будучи в веселом расположении духа, на что у меня имелись основания, — приветствия и даже пожелания «Хорошей охоты!», но подразумевая под этим неудачу. Я уже собрался вернуться, когда встретил Колена, лесовика, который, посмеиваясь, лорнировал меня, приложив палец к своему серому кепи.

— Вы знаете результат?..

Накануне вечером Вилоржей хмуро объявил на совете, что операция «Болотище», отложенная по неизвестным для меня причинам на неделю, в конце концов состоялась, — нешумная, но без меры утомившая и обозлившая трех жандармов, которые потерпели неудачу, а проводником был Колен. Подробностей никаких. Но Колен, который не любит, когда кто-нибудь другой, а не он, именем закона бороздит его владения, разоткровенничался.

— Вчетвером! Не считая одного, расположившегося на площадке Гланде, чтобы обеспечивать связь с бригадой через полевой телефон… Вы представить себе не можете! Прочесать округу.

В общем, они отправились утром около девяти часов. Во время путешествия Бомонь не переставал сверяться с картой и каждый раз спрашивал лесовика: «Этот ручеек и есть Малая Верзу? Перешагнем через нее». А Колен уточнял: «Угу, но потом пойдем вдоль нее». Боты продолжали путь. Но — ведь верно? — нога, привычная к асфальту, работает каблуком, а привычная к земле — носком. Идти — это не ехать. Товарищи его не были хорошими ходоками; они вглядывались в темноту, не различая перед собой ровно ничего. Кто плохо шагает, тому быстро надоедает. Лес в низине не так полнится воздухом, как горный, не так живописен, богат приключениями; все одно и то же — стволы, стволы, а над ними ярко-зеленая листва; шагаешь, шагаешь, вдавливая в землю опавшие листья, и дилетант в конце концов склоняется к тому, что в этой черноте одно похоже на другое. Патруль, прибывший в Пьер-Леве, уже порядком притомился, Бомонь же, твердо уверенный в своих геодезических познаниях, решил, что на все про все уйдет не более двадцати минут.

— Часом позже, господин директор, пошли овраги, где молодые деревца уступают место корявым деревьям. Напрасно бригадир тряс свой передатчик и кричал: «Алло! Вы меня слышите? Алло! Я вас не слышу». Это оказалось дольше, чем мы предполагали… Делать нечего. Короче, ровно в полпервого пришли в небольшой ивняк, где и расположились на отдых.

Я слушаю, а сам тихонько иду, иду по Рю-Гранд. Оказывается, Колен осторожно присел на ворох веток, а жандармы, глядя на него, пускали слюни, ибо прямо перед ними маячил толстый сандвич. А сильно вспотевший Бомонь, промокая себя платком, поглядывал на часы, внюхивался в запахи болота, поворачивая разочарованную физиономию к своим людям, более привычным к дежурству на дорогах, где мчатся с недозволенной скоростью и где они уверены, что подцепят клиента. Наконец около двух часов дня бригадир прорычал: «Хватит!» Все-таки для успокоения совести он срезал с орешника ветвь, обстругал ее, чтобы получился зонд, подошел к воде и в нужном месте пошарил в ней, сперва прямо перед собой, потом справа, потом слева, наконец, под кувшинками он нащупал какой-то предмет. Он сказал: «Действительно, тут под водой как будто какой-то столбик».

Мы с Коленом остановились у моей двери; Колен опаздывал, но он забыл о службе и продолжал свой рассказ, ничего не пропуская и красуясь:

— Не очень-то они рвались, эти голубые штаны, посмотреть, что там на Болотище, и прочесать его… Я пожертвовал собой, я прошел по этим колышкам голыми ногами и с далеко не гордым видом. На острове, конечно, ни души. Ничего, кроме нагромождения веток, а сверху почерневшие камни. То есть мы напали на очаг! Так делают скауты или землекопы, подогревающие пищу в котелках. И там, на самом виду, лежало… Угадайте что? Ни за что на свете не угадаете… Конечно, не послание. Предмет? А какой? Как дать понять тому, кто тут пройдет, и только ему одному? «Это обиталище известно, известно, что ты тут делаешь. Беги!»