Иннокентий Федоров-Омулевский - Шаг за шагом Страница 5

   -- Хово надо?

   -- Наши все здоровы? -- мельком спросил у него молодой человек и, не дожидаясь ответа, торопливо пошел к маленькому флигелю во дворе.

   -- Хах же псе здорова,-- ответил бурят, изумленно вытаращив глаза на приезжего.

   Но бесцеремонное обращение последнего заставило, наконец, работника догадаться, что это приехал их "болодой барич из Бетербуха", как объяснил он через минуту на кухне засуетившейся "стряпке".

   На усиленный стук приезжего маленькая дверь флигеля быстро приотворилась, на секунду мелькнула в ней чья-то русая непричесанная головка, затем послышалось в комнате: "Мама!.. Саша! Саша приехал!" -- и навстречу входившему уже в переднюю молодому человеку бросилась с радостными поцелуями хорошенькая молодая девушка, вся покрасневшая от удовольствия.

   -- Здравствуй, Оля! Фу, как ты выросла! -- говорил взволнованно приезжий, целуя ее в свою очередь.

   Не успели еще брат и сестра поздороваться хорошенько, как из соседней комнаты опрометью выбежала босая, низенькая и худенькая, совсем седая старушка, в одной ночной рубашке, и с радостными слезами кинулась на шею приехавшему сыну.

   -- Голубчик ты мой! И узнать-то тебя нельзя!..-- растерянно-радостно говорила она сквозь подступавшие к ее горлу отрадные слезы и несколько раз принималась обнимать сына.

   -- А где же отец? -- спросил молодой Светлов, когда мать освободила его на секунду.

   -- И мы, брат, здесь налицо,-- послышался позади его бодрый стариковский голос.-- Здорово, парень!

   Старик Светлов хотя и спокойно обнял сына, но сквозь суровые черты его лица просвечивала глубокая, как бы затаенная радость, а в глазах замечалось то особенное выражение, какое всегда принимают они перед набегающими слезами.

   -- Каким, брат, ты, однако, иностранцем смотришь!-- говорил он, весело и самодовольно оглядывая сына,-- не узнал бы я тебя, кабы на улице встретился... Бородища-то какая!

   -- А у самого-то у тебя что? Как эмигрант какой весь оброс бородой...-- радостно шутил молодой Светлов.-- А вот ты, мама, так похудела сильно. Да я на тебя еще и не посмотрел хорошенько,-- спохватился он вдруг и взял старушку за плечи.-- Постарела-то как! сколько волос-то седых... батюшки!

   -- Молчи, Санька, теперь поправлюсь. Вишь, радостей-то у нас немного было, да и по тебе-то сильно уж я скучала. Как он там, думаю, мой батюшка, живет на чужой-то стороне, бедствует, поди, все?

   -- Да ведь я же тебе писал несколько раз, что живу отлично...

   -- Да, как же! так я тебе и поверила. Ты ведь гордец, я знаю: хоть и тошно придется, да не напишешь.

   -- Эх, мать! было о чем беспокоиться,-- сказал старик Светлов, совершенно развеселившись,-- ты посмотри-ка на него хорошенько: этакие ли пропадают?

   -- Ну, уж ты, отец, шутник! Этакие-то, батюшка мой, еще скорее пропадают...

   -- Правда, правда твоя, мама...-- отшучивался сын.-- Что же это я! а где же Владимир-то? -- спохватился он снова и побежал прямо в спальню.

   -- Да видишь, он еще не разгулялся хорошенько,-- спал. Ну, да и неодетый... Стыдится петербургскому-то гостю показаться в неприличном виде. Мы уж теперь гимназисты ведь! -- шутила старушка, следуя за убежавшим сыном.-- Владимирко! -- подошла она к кровати, стоя возле которой приезжий Светлов тормошил уже и целовал стыдливо кутавшегося от него в одеяло полнощекого мальчика,-- ведь это брат приехал, Саша... Вставай, батюшка!

   Мальчик мало-помалу разгулялся, но все еще конфузливо и недоумеваючи поглядывал на брата, полуразинув рот. Он точно никак не мог справиться с мыслью, что этот высокий, такой красивый и так славно одетый мужчина с бородой -- тот самый брат его, Саша, которого он припоминал себе всегда довольно смутно, но о котором так много наслышался и от родных и от посторонних. Ему было и жутко как-то, и удовольствие большое он чувствовал.

   -- Ну, узнал ты меня? -- тормошил его брат.

   -- Постойте!..-- стыдливо барахтался Владимирко,-- всю мне шею бородой искололи...

   -- Погоди, погоди! -- смеялся отец,-- он тебя еще не так... Он ведь бедовая голова, парень.

   -- На радостях-то я и позабыла совсем,-- спохватилась мать, с усилием отрываясь глазами от возившихся братьев,-- чем же мы будем угощать-то дорогого гостя? Ты чего, Саня, хочешь? Чай станешь пить или закусить чего хочешь?

   -- Чего тут спрашивать еще! Вели-ка, брат, лучше, мать, всего понемножку изладить. Он ведь с дороги-то небось порядочно проголодался,-- заметил радушно отец.

   Оленька тотчас же опрометью бросилась на кухню распорядиться.

   -- Ты, Оля, очень-то не хлопочи обо мне,-- закричал ей вслед молодой Светлов,-- я ведь на этот счет неприхотлив.

   -- Ты, парень, водки не хочешь ли выпить с устатку? -- спросил его старик.

   -- Да, пожалуй, рюмку с удовольствием выпью.

   -- Давно бы ты сказал. Ты, братец, не церемонься и извини; мы ведь, покуда еще не обнюхаем тебя со всех сторон, все будем ходить как ошалелые. Это уж, брат, такое положение у нас,-- и старик, горячо обняв сына, повел его в свой старомодный кабинет, куда вслед. sa ними поспешила и мать.

   Старики сели рядом на диван, а сын поместился напротив, в кресле. Через минуту к ним присоединилась и Оленька, взобравшаяся на отцовский письменный стол,

   -- Ну, как же вы тут поживали-то без меня? -- заговорил молодой Светлов.

   -- Да как, батюшка, жили? Жили, как всегда. Отца-то вон со службы вытурили...-- пожаловалась мать.

   -- То-то ты и бороду-то отпустил,-- заметил Светлов отцу.-- Как же это случилось, что ты в отставку вышел?1 Неприятности были какие, что ли?

   -- Какие, братец, тут неприятности! Просто призвали, да и сказали: извольте-ка, мол, подавать в отставку. Ты, дескать, уж стар, пора отдохнуть, надо и честь знать; солдату, мол, так и тому двадцать пять лет службы полагается, а ты ведь уж тридцать пять лет служишь! Не мешает, дескать, и молодым дорогу дать. Что, брат, станешь делать! Плетью обуха не перешибешь...-- говорил грустно старик.

   -- Но... гнать человека насильно из службы только потому, что он тридцать пять лет прослужил честно! -- возмутился сын.

   -- Хе, парень... мало ли у кого что как называется, а по-ихнему это -- чивилизачия. Так вот ты и толкуй с ними!

   -- А тебе бы наплевать на них, да и поискать частной службы? Ведь тебя здесь все знают.

   -- И искал, братец, ходил, кланялся,-- смеются. Полноте, говорят, Василий Андреич, шутить вам: мы сами-то еще сбираемся попросить у вас местечка, как завод где-нибудь откроете. Чиновник, думают,-- воровать станет... ну, и отшучиваются.

   -- Да ведь тебя же считали всегда честным человеком? -- заметил сын удивленно.

   -- Так что ж такое, что считали? И теперь, может быть, считают, а места все-таки не дают...

   Старик тяжело вздохнул, закурил свою коротенькую, лет двадцать неизменно служившую ему, насквозь пропитанную табаком трубку и как-то сосредоточенно-грустно стал потягивать из нее дым.

   Молодому Светлову стало жаль отца.

   -- Эх, папа, папа! погоди: авось и на нашей улице праздник будет...-- сказал он, стараясь развеселиться.

   -- Нет уж, брат, парень, на нашей-то его не будет, хоть бы на твою-то достало, так и то ладно,-- еще тяжелее вздохнул старик.

   -- Ну, будет тебе, отец, ворчать. Кто в этакий день печалится!-- заметила старушка мужу и стала с любовью вглядываться в сына.

   -- Да я и не печалюсь, мать, а надо же мне чем-нибудь похвастаться петербургскому-то гусю...-- лукаво подмигнул ей старик на сына и снова повеселел.

   -- Я вот теперь смотрю на тебя, Саня, да и думаю: Санька мой как Санька, а только чего-то шибко переменилось у тебя, и разговор-то совсем какой-то другой будто стал, и есть вот чего-то такое... ну, не могу я тебе никак рассказать этого... То ли ты похудел, то ли ты поздоровел -- не разберешь...-- говорила старушка, все пристальнее и пристальнее вглядываясь в сына.

   -- Совсем иностранец, мать,-- со смехом поддержал ее старик.-- Да уж ты, парень, не оборотень ли какой? -- обратился он с тем же смехом к сыну.

   -- Еще что выдумал, отец, прости господи! -- встревожилась старушка и перекрестилась.

   -- Не провалился от креста? -- ну, значит, не оборотень,-- продолжал добродушно подсмеиваться над ней муж.

   -- В самом деле, Александр, ты сильно переменился,-- заметила Оленька брату.

   -- Охотно верю,-- ответил он улыбаясь.-- Ты вот тоже переменилась: уж невестой смотришь.

   Оленька хотела еще что-то сказать, но в эту минуту в кабинет вошла ее горничная, Маша, с подносом в руках. На подносе стояли две тарелки -- одна с дымившимся бифштексом, а на другой лежали нарезанный тонкими ломтиками черный хлеб, вилка и ножик. Маша посмотрела на приезжего искоса, но с большим любопытством. Она, видимо, успела уже принарядиться для гостя. Старик Светлов засуетился, полез в маленький шкафик, стоявший тут же в кабинете, в углу, и достал оттуда графин с водкой и рюмку. Потом он сообразил что-то, опять полез в шкафик и, наконец, с некоторым торжеством вынул оттуда бутылку мадеры, с незапамятных времен хранившуюся в этом шкафике.