Иван Панаев - Прекрасный человек Страница 5

- Надобно свезти его на вечер к Николаю Петровичу. Пусть он потрется в солидных семейных домах и привыкнет к светским приемам.

- Это хорошее дело, душечка.

- Я заметила, - продолжала Настасья Львовна, - что у него не так хорош вход: правую ногу он выставляет слишком вперед, когда кланяется. Не взять ли ему, друг мой, несколько уроков у танцмейстера, особенно для входа, потому что танцует-то он прекрасно?

- Гм! Зачем бы, кажется, душечка? Это, по моему мнению, просто утонченность. Я и без танцевальных учителей вышел в люди.

- Вы? - да что вы вечно себя в пример ставите? - мало ли что было прежде!..

В эту минуту вошла Анна Львовна, сестрица Настасьи Львовны по отцу. Настасья

Львовна чрезвычайно уважала ее и руководствовалась ее советами, несмотря на то, что та была моложе ее девятнадцатью годами. Анна Львовна имела 10000 рублей, которые отдавала в проценты, и получала с них по 800 рублей ежегодного дохода.

Она была модница, все говорила о том, что делается в большом свете, прекрасно вышивала шерстью, читала французские романы и с одной дамой, у которой жила прежде, выезжала на балы в танцклассы к Квитковскому и Марцынкевичу.

Матвей Егорович и Настасья Львовна, до переселения к ним в дом Анны Львовны, жили без всяких затей, как еще и теперь живут очень многие коллежские и даже статские советники, приобретающие деньги своими трудами. Они проживали только то, что получали, и этих денег им было слишком достаточно. У них всегда был хороший и сытный стол, бутылка ординарного вина, а по воскресеньям кондитерские пирожки. На окнах в гостиной у них не было занавесок, но зато стояли два или три горшка ераней; мебель вся красного дерева, обитая барканом под штоф, а на столе, у зеркала, под колпаком, алебастровая ваза с запыленными цветами. Анна Львовна очень легко внесла дух реформы в дом сестры своей: через три месяца после ее перемещения в этот дом окна гостиной Настасьи Львовны красовались кисейными занавесками, а сама она стала все говорить о свете и светских удовольствиях, - купила себе новый чепец с цветами и бантами и сшила новое шелковое платье.

Наружность ее также значительно изменилась: лицо сделалось гораздо белее и румянее, и две или три морщины будто каким-то чудом совершенно сгладились. Люди, привыкшие к злоречью, говорили, будто Анна Львовна белилась и румянилась и присоветовала делать то же сестре своей. Расходы Настасьи Львовны ежедневно стали увеличиваться; потребности ее неприметно становились шире и шире; Анна

Львовна усердно старалась развивать вкус и понятия своей сестры - и Настасья

Львовна делалась все более и более светскою, даже несколько ветреною, хотя ей было уже 47 лет. После полугода своей новой жизни она увидела, что у нее недостает денег на расходы, и принуждена была занять тысячу рублей тихонько от мужа.

- Здравствуй, Анета! - сказала Настасья Львовна, увидев входящую сестру и не докончив своего возражения мужу.

- Здравствуйте, Анна Львовна, - сказал Матвей Егорыч, привстав с своего места,

- хорошо ли почивали-с?

Анна Львовна очень громко произнесла бонжур - и села к чайному столу.

- Что это у тебя шевё-лис? разве уж так носят? - спросила Настасья Львовна у сестры, глядя пристально на ее прическу.

- Да… разве вы не заметили на последней картинке? Пожалуйста, сестрица, не наливайте мне так сладко. Мари, потрудитесь принести мой платок… Здесь что-то холодно, - продолжала она, оборачиваясь к своей племяннице, которая до сей минуты сидела никем не замеченная.

Белокурая, бледная, но очень стройная девушка встала и вышла из комнаты.

Анна Львовна немного прищурилась и посмотрела ей вслед, едва заметно улыбаясь.

- А что, мы поедем, сестрица, в четверг к Николаю Петровичу?

- Непременно поедем. Я сейчас только об этом говорила с Матвеем Егорычем. Я хочу взять с собою Володю, - пора же ему начать выезжать в свет. Ну да и Маше надо бывать в этих обществах, хоть я заранее знаю, что из нее ничего не сделаешь. Все-таки я исполню свой долг…

- Эге-ге-ге! - сказал Матвей Егорыч, смотря на свои часы, - да уж десять часов. Пора и на службу царскую; а Володя-то, Настасья Львовна, каков? - в восемь часов сегодня в департамент ушел.

- Я его и не видала, голубчика. Вы его там совсем замучите своими делами.

- Ничего, ничего; пусть себе привыкает к делу… - возразил Матвей Егорыч, приятно усмехаясь, - молодому человеку надо думать о карьере.

Когда Матвей Егорыч ушел, Анна Львовна обратилась к сестре.

- А какое вы платье оденете в четверг? лиловое гроденаплевое или пунсовое?

- Вот я уж об этом хотела с тобою посоветоваться, Анюточка. Как ты думаешь?

- Наденьте, ма шер, лиловое и свой новый чепчик с розовыми лентами.

- В самом деле. Я тебе очень благодарна за этот чепчик: он мне так к лицу.

- Вам бы надо купить блондовую косынку; нынче это в большой моде. На последнем бале у французского посланника все были в блондовых косынках.

- В самом деле? да ведь блондовые-то косынки дороги!

- И, полно-те! Как будто вы бедная! На вас все обращают внимание; вы в таком чине, вам нельзя же хуже всех одеться, - вы живете в свете.

- Да, это правда. Мы вместе с тобой поедем в Гостиный двор? Ты сама выберешь мне косынку?

- Это надо купить в английском магазине.

- В английском!.. а разве в Гостином дворе нет таких?

- Как же можно! Уж если иметь вещь, так вещь хорошую.

- В самом деле. А что, я думаю, надо будет надеть бриллианты?

- Непременно. Нынче все и на простые вечера выезжают в бриллиантах.

- Я пошлю Палашку к Носковой завтра же. У нее чудо какие бриллианты… все

Брейтфус отделывал, - с большим вкусом, потому что мой-то фермуар уже слишком прост.

- Попросите у нее, сестрица, кстати, два фермуара - и для меня тоже.

Глава IV. О том, как иногда много зависит от соло во французском кадриле и каким образом в обществе ведут себя сочинители

В четверг, в семь часов вечера, Настасья Львовна стояла в полном блеске и даже в блондовой косынке перед туалетным зеркалом и поправляла на шее большой изумрудный фермуар, осыпанный бриллиантами, любуясь их блеском.

- Ну, что, Анюточка, хорошо я одета?

- Премило, - ответила Анна Львовна, натягивая перчатки и входя в спальню. Анна

Львовна была разряжена блистательно: платье ее, дымчатого цвета, живописно спускалось с плеч, вполне обнаруживая ее худощавую, ослепительной белизны грудь и длинную шею; румянец ярко горел на щеках, которые картинно разделял длинный горбатый нос. Она была вся смочена духами и пропитана самолюбивыми надеждами.

Вслед за Анной Львовной вошла дочь Настасьи Львовны в простом белом платье и в белом газовом вуале. Она была бледна сравнительно с своей маменькой и тетенькой.

Казалось, предстоящее удовольствие нимало не радовало ее. Она, однако, с любопытством посмотрела на фермуар, горевший на груди ее матери, - и отошла в сторону.

- А, и вы готовы? - сказала Настасья Львовна, все еще стоявшая у зеркала, небрежно взглянув на свою дочь. - Отчего же это вы такую плачевную роль на себя взяли? Кажется, мы не на похороны едем. Анюточка, - продолжала она, обращаясь к сестре, - осмотри ее хорошенько: она и платья-то порядочно на себя надеть не умеет.

Анна Львовна подвинулась немного к своей племяннице и в двойной вызолоченный лорнет начала ее критически осматривать с ног до головы.

- Что-то у вас мешковато сзади сидит платье, - произнесла она с выразительною расстановкою, окончив осмотр.

- Не знаю, отчего это; я не заметила, - отвечала девушка, краснея.

- Не знаете? - сказала Настасья Львовна, все продолжая смотреться в зеркало. - - Что же вы знаете? Вместо того, чтоб вздоры-то читать, вы бы лучше, сударыня, позанялись собою.

- Готовы ли, готовы ли, душечка? Уж пора: скоро восемь часов; покуда еще доедем! - говорил Матвей Егорыч, входя в спальню в новом вицмундире, с грудью, завешанною орденскими лентами. В одно с ним время вошел и Владимир Матвеич, тщательно завитой, в коричневом фраке с блестящими пуговицами, держа в руке белые лайковые перчатки.

- За мной дело не стоит. Я готова, Матвей Егорыч… Палашка, зашпиль у манишки булавку с правой-то стороны. Да ну же, дура, поворачивайся…

- У! да какая вы, мамаша, нарядная! - сказал Владимир Матвеич, подходя к матери и целуя ей ручку.

Настасья Львовна улыбнулась с приметным удовольствием.

- И ты сегодня преавантажный, дружочек, - возразила она. - Какие прелестные пуговицы на фраке! Посмотрите, Матвей Егорыч, как у него все мило… Вот вам бы, сударыня, почаще посматривать на брата да перенимать у него порядок и чистоту.

Палашка, салоп… Полюбуйтесь-ка, как он одет и какое у него всегда довольное, веселое лицо… Ну, я готова; поедемте…

Четвероместная ямская карета парой давно стояла у того подъезда, где жил статский советник. В эту четвероместную карету первая вошла Настасья Львовна, за нею Анна Львовна; они заняли первые места; напротив них сел Матвей Егорыч с сыном и дочерью.