Хаим Граде - Мамины субботы Страница 5

Видно, сердце ей подсказывало что-то. Потом была морозная неделя, метели и снег по колено. Я замерзла. От беготни по рынкам у меня отекли ноги. Одну субботу я пропустила и не пошла к Блюмеле. Целую неделю на душе у меня было неспокойно, но как я могу оставить работу, когда я, как рабыня, прикована к корзинкам, и оптовик уже требует выплаты новых долгов. В следующую субботу было еще холоднее и ветренее, но я уже ни на что не смотрела. Я надела валенки, закуталась в платки и поплелась до Виленки. Еле добралась туда, но Блюмеле уже не застала.

Она заснула так же, как и реб Борехл. Ее квартирные хозяева, чужие люди, сообщили о ее кончине погребальному братству и служке из рабочей молельни. Служка пришел с парой пожилых ремесленников, которые молились вместе с реб Борехлом, они быстро увезли Блюмеле и похоронили ее рядом с мужем, на том участке, который она заранее для себя приготовила.

Что я могу тебе сказать? Мое горе, моя боль и обида не поддаются описанию. Ладно ее квартирные хозяева, с этими грубыми ремесленниками я не буду ссориться. Разве они знали, какая она была праведница? Старуха платит им, вот они и пускают ее к себе в квартиру. Но синагогальному служке я задала как следует. «У вас же, — говорю я ему, — сердце, как у татарина. Как вы могли не сообщить двору, что Блюмеле умерла?» Он мне отвечает, что был мороз и снег и что он проявил настоящую самоотверженность уже потому, что вообще пришел на ее похороны. Он не думал, что соседи будут рисковать жизнью, собираясь на похороны в такую погоду. Так он сказал, и поди возрази ему! Слава Богу, что ему пришло в голову хотя бы заглянуть в шкаф. Там он нашел саван, который приготовила себе Блюмеле. Не хватало еще, чтобы Блюмеле похоронили в чужом саване! Служка тут же написал ее детям и теперь читает кадиш, как было заранее оговорено.

Слышишь, сын, Блюмеле сейчас пребывает в истинном мире, и ей уже все равно, но я тебе скажу: так уж было суждено, чтобы ни родные, ни соседи не пришли на ее похороны. Она искала искупления. Она была, пусть она меня простит, очень строга к себе и другим. Поскольку ее дети не пошли по пути своего отца, она взяла на себя их наказание и хотела, чтобы никто ее не провожал. Я хорошо знала мою компаньоншу и соседку, да смилуется над ней Господь!

Теперь у меня на сердце лежит камень, и я не могу его выплакать. Если бы я была на похоронах, я бы ее оплакала и мне стало бы легче. А так мне даже не верится, что ее больше нет.

Сын мой, кадиш мой, ради меня, вспоминай ее во время молитвы и изучения Торы. Я не раз грешила против нее. Я завидовала тому, что ей помогают дети, и я должна быть за это наказана. Но если ты будешь иметь ее в виду во время молитвы и изучения Торы, она простит меня и будет за тебя заступницей на том свете.

Мама встает, подходит к углу комнаты и вынимает пачку книг и старые часы, висевшие когда-то у старичков на стене.

— Это отдали мне квартирные хозяева Блюмеле. Они сказали, что старуха несколько раз просила их после ее кончины отдать эти святые книги ее бывшей компаньоше, а тебе она оставила часы с еврейскими буквами.

И я думаю, ты не должен обидеть Блюмеле. Ты должен завести эти часы и повесить их на стену. Пусть они снова идут и показывают тебе правильное время. Эти часы немножко заржавели от старости, но, когда ты их почистишь, ты сможешь узнавать по ним точное время, когда и что тебе нужно делать. Только не сломай их, когда будешь чистить.

Я смотрю на циферблат с еврейскими буквами и печально молчу. Когда я возвращался домой из ешивы, я с мальчишеским самолюбием думал о том, как моя мама будет мной гордиться и какой радостью будет мое возвращение для реб Борехла и Блюмеле, провожавших меня с благословениями и слезами.

Перед моими глазами снова встает местечко с большим лесом, таинственно шумящим на краю неба.

Как печален закат солнца в вырубленном лесу! Еще вчера солнце пряталось за густыми ветвями, а сегодня его лучи понапрасну ищут кроны деревьев — от вековых стволов остались только корни, гниющие в земле.

Новые соседи

Алтерка-гусятник торгует своим товаром в лавке на нашем дворе. И конечно, он перебрался поближе к месту своей работы, в опустевшую квартиру реб Борехла и Блюмеле. До сих пор, чтобы открыть утром лавку, ему приходилось бежать за десять улиц, к тому же, когда живешь рядом с лавкой, можно лучше за ней присматривать, следить, чтобы ночью воры не растащили товар. Так говорит Алтерка-гусятник.

Однако соседи знают правду, знают, что это только отговорки. Он просто остался без денег и на самом деле проклинает тот час, когда ему пришлось перебраться в этот нищий двор. Жители двора не слишком довольны новым соседом. Но моя мама повеселела. Ей больше не будет так печально и неуютно. С тех пор, как умерли реб Борехл и Блюмеле, собственная квартира пугает маму, словно зал прощаний на кладбище.

Алтерка — низенький, плотный и круглый, как бочонок с кислой капустой. Ноги у него кривые, похожие на утиные лапки. Его жена — высокая толстая еврейка с выпученными глазищами размером с кулак. Третий в этой семье — черный кот, отъевшийся и ленивый. Он лежит на обитом жестью столе рядом с окровавленными тесаками, рядом с жирными ощипанными гусями и даже не тронет ни пупка, ни крылышка, ни горлышка. Он гуляет по двору ленивым шагом и едва дышит от ожирения, прямо как его хозяин.

Лизу, жену Алтерки-гусятника, все называют «мадам». Она разговаривает с клиентами очень деликатно и не водит дружбу со всякими там Ентами[25]. С образованным покупателем она даже говорит по-русски. Но однажды весь двор так и застыл с открытым ртом, убедившись, какую ругань она способна извергать.

Это произошло, когда варшавские купцы прислали в Вильну возы с морожеными битыми гусями. Варшавцы кричали на своем диалекте «Мы торгуем честно!», но литвачки[26] не верят польским евреям. Между собой гусятницы решили: никто не даст за товар больше определенной суммы. И пусть польские дрипки[27] подавятся своими гусями! Но вдруг стало известно, что Лиза втайне от всех скупила товар по завышенной цене. Вспыхнула настоящая война. Женщины вопили:

— Мы, честные дуры, верим ей, мы стоим стеной, а она берет и сговаривается с варшавскими купцами! Как вам нравится эта мадам, которая так деликатно воспитана, да еще и говорит по-русски?

Застывшая на губах Лизы сладкая улыбка сошла с ее лица, и она ляпнула: «Замухрышки долбанутые!» Торговки, эти бой-бабы, способные переорать кого угодно, содрогнулись, словно им на затылок под парик полилась грязная и холодная дождевая вода.

Еще больший скандал разразился между ее мужем и резниками. Резники утверждали, что привезенные из Варшавы битые гуси зарезали их самих. Никто больше не принесет им под нож цыпленка. Все бросятся покупать дешевых польских гусей. Алтерка кинулся на одного из резников с кулаками. Ему едва не объявили бойкот. С тех пор он в жутких отношениях с резниками. Он думает, что они его прокляли. Проклятие подтверждается тем фактом, что ему пришлось выехать из своих светлых залов и перебраться в этот бедняцкий двор.

Тем не менее он не отчаивается и в первую же субботу показывает всем, на что способен.

В час предвечерней молитвы мама берет свои священные книги и усаживается с ними на пороге. Наша кошка с белым пятном на носу устраивается рядом с ней, подложив под себя хвост; она зевает осторожно, словно старается не ловить в субботу мух. Мама видит в открытую дверь напротив, как Лиза ставит на скамейку миску с кипятком.

Мама спрашивает:

— Мадам, где вы в это время взяли горячую воду[28]?

Однако, поскольку дым из трубы не идет, мама не хочет брать грех на душу, подозревая еврейку в том, что она втихаря развела огонь в плите.

И все-таки, несмотря на свои старания не впасть в грех, мама видит, как Лиза распускает волосы, моет их, словно девушка[29], расчесывает гребнем и совсем не стесняется стоять перед мужем полуголой. Настоящая осквернительница святости субботы! Мама сердится, но молчит, потому что Лиза запросто может ей нагрубить: мол, что это вы суете свой нос в чужую квартиру?

Маме больно видеть, что в квартире реб Борехла и Блюмеле поселились такие люди, и она хочет вернуться в свою комнату, чтобы на них не смотреть. Но в кузнице темно — читая там, можно ослепнуть. Кроме того, ей не по сердцу сидеть в святую субботу в мастерской, рядом с мехами, среди угля и пудовых молотов, среди ящиков с распахнутыми хищными пастями и стальных пил со звериными зубами. Мама не уходит с порога и пытается углубиться в чтение Пятикнижия на простом еврейском языке.

Появляется Алтерка-гусятник, разодетый в пух и прах. Он долго разглядывает свои жирные пальцы, вынимает из кармана маленький ножичек и начинает подрезать ногти. При этом он спрашивает медовым голосом: