Иво Андрич - Елена, женщина, которой нет Страница 5

Но в таком положении долго продержаться нельзя; из него два выхода: или целиком впасть в беспамятство, или пробудиться. На этот раз я пробуждаюсь. Пробуждаюсь и оказываюсь в мире моей нынешней жизни, то есть в мире, где нет Елены. Я живу с людьми, двигаюсь среди предметов, но ее уже ничто не может вызвать.

У нас с Еленой всегда было так: если ее нет, значит, нет, словно и впрямь она уже больше никогда не придет, а если она со мной, нет ничего на свете естественнее ее присутствия и уверенности, что до скончания века, без всяких перемен она останется здесь. Но теперь я думаю, что все это был обман, самообман обманутого человека. По сути дела, она ведь и не знает обо мне, в то время как я знаю только ее одну. Это так, и так, надо признаться, было всегда. Можно сказать, что я вечно жил памятью о неком призраке, а сейчас живу воспоминаниями о той своей памяти.

И все же – это тоже надо признать! – я непрестанно ловлю себя на мысли, что она может прийти хотя бы еще раз, что она должна прийти. И это кажется особенно вероятным, когда я нахожусь в теплой атмосфере, которую создает множество движущихся людей.

Холл большого отеля. С пяти до восьми – танцы. Я смотрел на проплывающие передо мной, словно кто-то медленно, но непрерывно тасовал колоду карт, десятки, сотни лиц красивых женщин, из которых ни одна не была Еленой. На какое-то мгновение каждое лицо представлялось мне ее лицом, но тут же безнадежно и непоправимо становилось чужим. И на каждую из этих женщин я в то мгновение смотрел как на нее, а потом женщина тонула и исчезала в волне телес, будто мертвая, даже больше чем мертвая, потому что она не была Еленой и никогда бы не могла ею быть.

Я все чаще разыскивал и посещал места, где собираются толпы народа, – праздники, торжества, спортивные стадионы. Торчу там часами. Охваченный своим предчувствием, куда внимательней рассматриваю необозримое море человеческих лиц, чем то, ради чего они сюда собрались. Мое волнение возрастает особенно перед началом или когда люди расходятся. Однажды случилось, что я, увлеченный толпой, медленно покидающей стадион, действительно увидел ее, если, правда, это можно назвать словом «увидел» и если это не бессмысленная и мучительная игра, которой просто нет конца.

Сначала сомневаясь, а затем уже уверенный, я рассмотрел ее голову. Вижу выражение лица, таинственную улыбку. Очевидно, ей есть что сказать мне, но она не может пробиться сквозь толпу, которая нас окружает и разделяет. С трудом пробираюсь в толчее. Я все ближе к Елене. Выражение ее лица становится еще значительней. Я уже представляю себе, как окажусь рядом и как она мне наконец скажет все, что я жду и что она давно должна была мне сказать. С удвоенной энергией продвигаюсь к ней. Потом – потом мы оказываемся почти рядом. Я хочу спросить ее, жду, что она мне что-то скажет, но в гомоне голосов ничего нельзя разобрать. Человеческая толпа, раскачивающаяся словно качели, то приблизит нас друг к другу, то снова разлучит. В тот момент, когда мы оказываемся совсем близко, я наклоняюсь и оборачиваюсь к ней, и она движением губ что-то мне говорит. Это живой, горячий шепот. Судя по нему и по выражению ее лица, я понимаю, что она действительно хочет мне сообщить что-то прекрасное и очень важное, в какие-то мгновения я словно улавливаю даже отдельные слова (не их звучание, а смысл!), но все вместе – не понимаю. Лихорадочно напрягаю слух, хочу понять, и кажется, я уж совсем близок к этому, но вдруг ее шепот срывается и падает, беззвучно и бессмысленно дробясь, как тоненькие струйки воды о камень. В это время движущаяся толпа снова нас разлучила. Стараюсь не потерять из вида лицо Елены, еще смутно различаю его; оно то утопает, то всплывает на волнующейся глади из человеческих лиц. И неустанно и тщетно она будто пытается передать мне то, что не успела сказать. Мои усилия устоять перед напором толпы еще более отдаляют меня от ее лица, которое насовсем исчезает среди тысячи других лиц.

Обессиленный, я вручаю себя воле бесконечного людского потока, и он увлекает меня за собой. Все точно как во сне.

Я должен сказать еще вот что.

Потом, одно время… Не знаю, стоит ли об этом рассказывать и можно ли вообще словами все это передать! Да, было время когда я ждал от нее письма. Это выглядит невероятным и абсолютно бессмысленным. Да так оно и есть. И тем не менее это было. Будто во сне.

Среди бесчисленных способов, которыми она ко мне являлась, обманывала мои органы чувств, мутила мысли и – исчезала, только этого и недоставало! Но должно было возникнуть и возникло. Когда зародилась во мне подобная иллюзия и каким образом стала постоянной? Не знаю. Когда я впервые задался таким вопросом, то смог лишь констатировать, что давно ожидаю от нее письма, даже больше – его одного и жду дни и ночи напролет, и бодрствуя, и во сне. А притом всегда, в любую минуту я твердо знаю, что этого никогда не произойдет и не может произойти.

С кем не бывает и кому не случается, приехав домой и открыв дверь полутемной прихожей в своей квартире, бросить беспокойный взгляд на столик, где почтальон оставляет письма? Ибо многие из нас не раз думали о каком-то незнакомом или забытом далеком друге и мечтали неожиданно получить от него письмо с добрыми, сердечными известиями, которые внесли бы больше смысла и света в нашу жизнь. Это одна из тех смутных человеческих желаний-надежд, которые во многих из нас живут долгие годы, которые никогда не сбываются и, однако, делают наше существование более сносным. Но в данном случае я размышлял о нем как о совершенно реальном письме от определенного лица и с определенным содержанием.

Мысль о письме от Елены приходила мне в голову периодически, повторялась через различные интервалы и была неодинаково назойлива. Случалось, на несколько месяцев она оставит меня в покое или просто затаится где-то внутри, как болезнь, о которой человек не знает и даже не догадывается. Но выпадали недели, когда она не покидала меня ни днем, ни ночью. Особенно летом. (Ибо лето – время года, когда мы особенно подвержены капризам своих нервов и когда ложная идея легче всего овладевает нашими мыслями и с непреодолимой силой сосредотачивает их на одном предмете.) Не одно лето было для меня омрачено из-за этого ожидания Елениного письма – и в горах, и на море!

Письмо! Случайно услышав или мимоходом прочитав где-нибудь это слово, я начинаю думать только о ней и о ее письме. И то, никогда не полученное мною письмо полностью уничтожает все письма, которые я получаю, которые мне действительно посылают живые люди; оно заранее распыляет их смысл и лишает их всякой ценности.

Вечером, усталый, но спокойный и довольный, я возвращаюсь после прогулки в горах. Проходя через холл, слышу, как кто-то произносит мое имя. Спешу к портье, в волнении спрашиваю о письме. «Нет, – говорит он, – нет, вы ошиблись, вам нет письма». И смотрит на меня удивленно.

Валюсь с ног от усталости, но спать не могу. Не верю, что ослышался. Письмо должно было быть, и только от нее. А когда в конце концов мне удается сомкнуть веки и уснуть, я сплю не по-настоящему и не вижу снов, как все другие люди. Я борюсь с ее письмом. Слышу шелест бумаги, чувствую его в своих пальцах, напрягаю глаза и, мне кажется, различаю буквы, но не могу понять ни одного слова. И тогда спрашиваю себя, а может ли она вообще писать – так, как пишем мы, люди. Открываю глаза, сна нет и в помине, в темноте вижу полосатый свет, проникающий через приподнятые пластинки жалюзи на окне. Окно напоминает письмо с ровными, густо исписанными строчками.

Письмо, но его невозможно прочитать.

Так не раз я пробуждался среди ночи, с горечью во рту, со смятением в душе, негодуя на себя, на эту проклятую женщину, письма от которой напрасно ожидаю, и на весь мир. Подходил к окну, словно мне не хватало света и воздуха, бил плашмя по подоконнику, злой, решившийся в конце концов распутать сеть обмана, в которую меня впутали мои собственные мысли.

«Нет, больше ее никогда не будет! – говорил сам себе. – У нее же и рук нет, ей неведомо, что такое перо и бумага, человеческая мысль и человеческое слово; она и не подозревает о моем существовании, не знает ни обо мне, ни о моем ожидании. Да и ее самой нет. Я потерял голову, гоняясь за ней». Так я говорил себе, но в то же время понимал, что этими словами ничего не разъясняю и не доказываю. Только ощущал боль в ладони. А мысль моя в сотый раз улетала назад и неслась в противоположном направлении.

«Никогда не напишет? Не существует? А что же тогда меня пробудило, подняло с постели и привело к окну? И, в конце концов, откуда нам вообще известно, что существует, а что нет? Ладно, пусть не напишет, пусть не сможет написать. Никогда. Но если бы завтра вдруг пришло ее письмо, ее слова ко мне…»

И круг снова, не останавливаясь, безжалостно завертелся, не указывая ни выхода, ни решения.

То, что не удавалось разгадать во сне, я часто пытался прочесть днем. Нередко во время прогулки или беседы с людьми вдруг возникнет передо мной лист белой бумаги, испещренный черными буквами. И я читаю письмо от Елены, которое никогда не получал. Будто доносящийся издали неясный шум, мне мешает читать болтовня окружающих, но я упорно читаю и читаю.