Рамон Перес де Айала - Хуан-Тигр Страница 5

– Все дело в том, что такой уж я от природы – всем всегда недовольный… Да уж, если не повезло, так не повезло, – объяснял Колас своему дяде.

Казалось, что Колас избегает женского общества. Но стоило ему заговорить о женщинах, о Женщине вообще, как он сразу же воодушевлялся и начинал разглагольствовать, прибегая к куртуазным выражениям. Что же касалось Хуана-Тигра, то при малейшем упоминании о слабом поле в нем сразу же начинала бурлить кровь мавра Отелло, а в голову приходили женоненавистнические сентенции в духе Еврипида. Именно поэтому дон Хуан и решил отучить племянника от излишней сентиментальности, приводящей, по его мнению, к самым несчастным последствиям: отчаянию, безумию, разорению и тяжким болезням. Говорил Хуан-Тигр на эту тему вдохновенно-красноречиво и даже высокопарно, как суровые и желчные.

– Женщина, – восклицал он, – это самое мерзкое существо на свете! Лишнее ребро человечества! Вот Бог и вырвал его из благородного тела мужчины, дабы показать ему, что от женщины, как от всего скверного и лживого, нужно держаться подальше, потому что женщина – это воплощение лжи и скверны. Род человеческий восходит к Богу через мужчину, а нисходит до змия, то есть до дьявола, через женщину! И в этом ты убедишься, если хорошенько почитаешь Библию, которую диктовал Предвечный. Давным-давно человека выгнали из рая. А кто виноват? Ева. Так вот, и теперь нас каждую секунду, и днем и ночью, снова выгоняют из рая, а из-за кого? Опять-таки из-за женщин. Вот если бы их не было, эта плачевная юдоль стала бы новым раем. Послушай, сынок, я тебе плохого не посоветую: беги от женщины, как от сатаны! Господи помилуй! Чтоб им всем провалиться! Все они ядовитые гадюки, гнусные ехидны! Чур, чур меня! Да разве можно верить хоть одной женщине? Как змея меняет кожу, так и женщина меняет все, что ей угодно: желания, обличья, мужчин. Всеми ими движет грубая похоть, жадность (за грош продадутся!) да зависть к тем, кто лучше их вырядился. Ты думаешь, сынок, я их не знаю? Я тебе уже тысячу раз рассказывал про то, что делается в Траспеньясе, но послушай-ка еще раз. Оттуда, с гор, приходят все те кормилицы, которым я нахожу места здесь, в Пиларесе. Все они незамужние, что при их-то профессии и устраивает хозяев больше всего. Они прекрасно знают свое ремесло, да это и не мудрено: столько они им занимались, что в этом деле каждая из них собаку съела. Траспеньяс – это захолустная деревушка высоко-высоко в горах, у черта на куличках; тамошние жители сроду не имели дела с приличными людьми. Деревенские разводят лошадей и коров, которые в этих скалах пасутся себе на свободе и щиплют травку до тех пор, пока каждая их волосинка и каждая их шерстинка не начнет приносить доход. Выращивая скот, в этой самой глуши держат коней, чтобы случать их с кобылами, быков – с коровами, а ослов – с ослицами. Хватает самцов и для тамошних девок, которых иначе как «молочными ослицами» и не назовешь. Пастухи и пастушки живут там все вместе, скопом, будто язычники. Девки теряют невинность не по любви или по глупости, а намеренно, с расчетом – спуститься потом в город да деньжат подзаработать, выкармливая чужого ребеночка. А потом, выжав прибыль из каждой капли своего молока и выкормив барчонка, они, не теряя времени даром, снова идут к себе в горы, чтобы снова забрюхатеть от первого встречного. Получат денежки – и хорошенько их припрячут. Законный брак они презирают, а своих собственных сосунков бросают где попало, в горах да в ущельях: и пусть их, мол, выкормит какая-нибудь коза – даже у козы сердце мягче! А нет, так подкидывают детишек около приюта, как моряк, который бросает в море ненужный балласт, чтобы быстрее плыть дальше. Хочешь верь, хочешь нет, но вот только все это, сынок, чистая правда от первого и до последнего слова – ни отнять, ни прибавить. Уж я-то не понаслышке знаю, что говорю: все это я видел своими собственными глазами. Я, как и ты, сталкиваюсь с ними почти каждый день. Ты только порасспроси любую, которая приходит ко мне сюда из Траспеньяса и хочет, чтобы я подыскал для нее доходное местечко: ведь я, как ты знаешь, их единственный во всем городе коммерческий посредник. И что же? Она тебе сразу же, не моргнув глазом, всю правду и выложит, не ломаясь и не краснея. Да так бойко и складно, будто она стишок читает. Как подумаешь, как они в этом деле поднавострились, так прямо волосы дыбом встают. Но и это еще не все: женщины, где бы они ни жили – в Пиларесе, в Риме, в Пекине, в Ниневии или в Вавилоне, все они одним миром мазаны, все они одного поля ягодки – не лучше наших девок из Траспеньяса. Разве что стараются выглядеть поприличнее да боятся, как бы их не осудили и не выставили на посмешище. Это, конечно, ничего не меняет (горбатого могила исправит!): что Богом дано, того не переделаешь. Только уж волей-неволей приходится им вести себя поосторожней, оглядываться по сторонам да заниматься своими пакостями взаперти, втихомолку, чтобы все было шито-крыто. Берегись женщин, Колас, берегись, сынок, а иначе ты никогда этой каши не расхлебаешь!

В своих диатрибах против женщин и филиппиках против любви Хуан-Тигр был неутомим. Колас, как правило, выслушивал его молча, не возражая, но и не соглашаясь: по всему было видно, что слова Хуана-Тигра нисколько не убеждали молодого человека, но из уважения к собеседнику он не решался вступать в спор.

Обычно после ужина Колас читал дяде вслух мадридскую газету. В столице много шуму наделало некое преступление на любовной почве, и Хуан-Тигр велел племяннику прочесть сообщение об этом от начала до конца, не пропустив ни одного слова. Чем дальше Колас читал, тем больше ими обоими – и дядей, и племянником – овладевало (хотя и по совершенно разным причинам) заметное беспокойство. Время от времени Хуан-Тигр выражал свое одобрение краткими комментариями; Колас, сглатывая комок в горле и помолчав, продолжал читать.

Впервые в жизни между дядей и племянником разгорелся жаркий спор. Оба участника, разительно отличаясь друг от друга по характеру и душевному складу, облекали свои мысли в слова, отражавшие их души с той же точностью, с какой тени воспроизводят очертания предметов. Казалось, что борются две непримиримые, две враждебные тени, полные нерастраченных и невостребованных сил, которые вот-вот прорвутся наружу. И хотя внешне этот разговор казался безмятежно-спокойным и безукоризненно вежливым, в глубине души каждый из собеседников был настроен решительно, воинственно; чувствовалось, что обоюдное раздражение, подобное вихрю взбудораженных чувств, утихнет еще не скоро.

В статье шла речь о молодом человеке из хорошей семьи, который среди бела дня и при всем честном народе выстрелом в спину убил свою подругу накануне ее свадьбы с другим. Убийцу сразу же задержали и обезоружили, а толпа, налетев на него с криками и проклятьями, чуть было не растерзала его на месте преступления. Защищаясь, юноша кричал отчаянно и убежденно: «Не трогайте меня, безоружного! Это нечестно! Я исполнил свой долг: она меня обманула! Я без нее жить не мог!»

Стукнув кулаком по столу, Хуан-Тигр воскликнул:

– «Исполнил свой долг!»

Он собирался было сказать что-то еще, но в это время Колас, скомкав газету, отшвырнул ее подальше, вскочил со стула и, словно его прорвало, заговорил, задыхаясь от негодования:

– «Меня, безоружного!» А она? Можно подумать, что она была увешана кинжалами или держала под мышкой крупнокалиберную винтовку! «Это нечестно!» А стрелять женщине в спину честно? Он, видите ли, «без нее жить не мог»! Так именно поэтому ты ее и убил? Отлично придумано! А теперь, когда ее уже нет в живых, ты-то, конечно же, больше никогда с ней не расстанешься! Ах, так ты без нее жить не мог? Ну так и застрелился бы сам или завербовался бы на Кубу, на Филиппины и погиб бы там смертью храбрых… Трус, трус и еще раз трус! Тех, кто убивает женщин, я бы расстреливал прямо на месте. Бьюсь об заклад: если б размозжили черепа хотя бы полудюжине таких молодчиков, то у нас навсегда было бы покончено с этой породой задиристых испанцев, помешанных на своей сомнительной чести.

– Колас, замолчи немедленно, кому говорю! Умоляю тебя, замолчи сию же секунду! Это ты, ты меня убиваешь! – рыдал Хуан-Тигр, задыхаясь от волнения. Его лицо стало пепельно-серым.

Колас, перепугавшись, кинулся к дяде:

– Что с вами? Вам плохо?

– Ничего, сынок, ничего, – бормотал, приходя в себя, Хуан-Тигр. – Давай садись. Поговорим-ка лучше спокойно. Ты не прав.

– Ошибаюсь? Так, значит, вы оправдываете этого негодяя?

– Да, оправдываю. И общество, я уверен, тоже его оправдает. Общество подчиняется законам куда более основательным, чем законы слабого и слепого рассудка отдельного человека – такого, например, как ты. Общество состоит из мужчин. Слышишь, только из мужчин! Ведь если бы на земле жили одни женщины, у нас не было бы ни общества, ни цивилизации, ни прогресса. Женщины только мешают обществу, мало того – они его губят. Губят одним тем, что губят мужчин. Да и как еще общество смогло бы уберечь себя от этой постоянной опасности, если б время от времени оно для острастки, чтоб другим было неповадно, не наказывало преступниц? Ты только представь себе, что стало бы с обществом, если бы оно хоть иногда не приносило в жертву одну из этих мерзких тварей, которых уже ничем больше не укротить? Я говорю «тварей» и имею в виду, конечно, женщин. Ох, сынок, сынок! Так вот, если бы их не отстреливали, то они все без исключения вышли бы на панель, и ни один мужчина не мог бы ходить с гордо поднятой головой. Говорят, есть такие страны, где нравы испорчены уже настолько, что там такое давно в порядке вещей. Уж я-то знаю, что говорю! Вот увидишь, общество оправдает этого молодого человека, и это будет справедливо.