Хулио Кортасар - Другой берег Страница 5

Фраза прозвучала в его мозгу еще до того, как она слетела с губ начальника тюремной стражи. Сколько раз он представлял себе, что в это мгновение только одно может быть сказано — простые, ясные слова, в которых есть все. И вот он услышал:

— Время пришло, Реми.

Его взяли за руку — крепко, но незлобно. Он почувствовал, как его повели по коридору, с безразличием наблюдал неясные силуэты, приникшие к решеткам, — они вдруг показались невероятно и ненужно — до ужаса ненужно — значительными; только потому, что это были силуэты живых людей, которым еще суждено двигаться не один день. Большое помещение, никогда не виденное им прежде (но Реми уже нарисовал его в своем воображении — и в действительности оно оказалось точно таким же), лестница без перил — вместо них два тюремщика по бокам — и вверх, вверх, вверх...

Он почувствовал на шее веревку, но вдруг ее резко ослабили; он очутился в одиночестве, как бы наслаждаясь свободой глубочайшей тишины, ничем не заполненной. Затем ему захотелось приблизить неотвратимое, — как с детства он привык мысленно приближать любое событие. В один кратчайший миг он вообразил себе всю сумму возможных ощущений через секунду после того, как из-под ног выбьют табурет. Провалиться в глубокий черный колодец, или просто задохнуться, медленно и мучительно, или испытать нечто непредставимое: нечто ущербное, недостаточное...

С отвращением отдернул он руку от шеи, вокруг которой словно бы уже обвилась намыленная веревка. Вот и еще одна разыгранная им идиотская комедия, еще одна сиеста, потерянная по вине его больного воображения. Он зашевелился в постели, нащупывая пачку сигарет — только для того, чтобы выйти из бездействия; во рту все еще не исчез неприятный вкус сновидения. Он зажег спичку, начал пристально смотреть на нее, пока она не опалила пальцы; пламя отплясывало в его глазах. Потом — непонятно зачем — подверг себя подробному изучению в зеркале, висевшем над раковиной. Надо принять душ, позвонить Морелье и назначить ей встречу у сеньоры Белькис. Еще одна потерянная сиеста; эта мысль терзала его, подобно москиту, он отогнал ее не без труда. Сумеет ли он когда-нибудь разделаться с этим наследием детства: представлять себя могучим героем, когда мутной февральской ночью снятся долгие приключения — а в конце поджидает смерть, под городской стеной или на эшафоте? Мальчишкой он любил превращаться в пирата, отважного рыцаря, Сандокана, и любовь для него была подвигом, достойной наградой которому могла служить лишь смерть. А как здорово было чуть позднее, подростком, видеть себя израненным, обреченным на гибель — о, эти революции в часы сиесты, мятежи, во время которых лучший друг сохранял себе жизнь ценой его собственной! — и уходить во мрак в сопровождении изысканной фразы, с удовольствием ее создавая, оттачивая, полируя... Несколько обкатанных сценариев:

а) революция, — Иларио противостоит ему из вражеского окопа. Дальше происходит следующее: окоп берется штурмом, Иларио в безвыходном положении, они встречаются посреди хаоса и разрушения, он спасает Иларио жизнь, меняясь с ним формой и отпуская его, — а сам пускает себе пулю в лоб, чтобы замести следы; б) спасение Морельи (всегда видится не очень четко): он в агонии — операция не помогла — Морелья берет его за руки, рыдая; пышная фраза на прощание, прикосновение губ Морельи к его лбу, покрытому испариной; в) смерть на эшафоте среди толпы народа; он — выдающийся персонаж, осужденный за цареубийство или государственную измену: сэр Уолтер Рэли, Альваро де Луна и так далее. Последнее слово (грохот барабанов заглушает голос Людовика XVI), палач подходит к нему, великолепная улыбка презрения (Карл I), — и ужас публики, изумленной подобным мужеством.

Итак, он понемногу выбирался из своего сна — усевшись на край постели, продолжая смотреть в зеркало, охваченный досадой: разве ему не тридцать пять лет, разве это не глупо — сохранять старые детские привычки, да еще воображать себе все это в такую жару... Что на сегодня? Смертная казнь в уединенной обстановке: в каком-нибудь лондонском застенке, где вешают почти без свидетелей. Конец не очень-то радостный; но тем не менее он заслуживает тщательного обдумывания. На часах четыре с минутами. Вот и еще один потерянный день...

А не поболтать ли ему с Морельей? Он набрал номер, все еще ощущая во рту противный вкус сновидения — а ведь он совсем не спал, всего лишь прокручивал в уме свою смерть, как делал это ребенком. С той стороны сняли трубку. «Алло!» — было как будто сказано голосом не Морельи, а какого-то мужчины. Он сдавленным шепотом произнес: «Морелья», — и вот донесся ее свежий, отчетливый голос, со всегдашним приветствием, но чуть менее непринужденным, чем всегда, — именно потому, что для Реми оно неожиданно прозвучало слишком непринужденно.

От него до Морельи километра четыре. Две минуты на машине. Почему он ей не сказал: «Увидимся в восемь у сеньоры Белькис?» Когда он добрался до ее дома буквально вывалившись из такси, было четыре с четвертью. Он вбежал в вестибюль, затем на второй этаж, остановился перед дверью красного дерева — справа от лестницы, — открыл ее, не постучав. И услышал крик Морельи еще до того, как увидел ее. В комнате были Морелья и лейтенант Доусон, но при виде револьвера закричала только Морелья. Реми почудилось, будто этот крик исходил от него самого, — вопль, моментально заполнивший горло.

Тело перестало вздрагивать. Рука палача пощупала пульс, дотронувшись до вены на ступне. Свидетели устремились к выходу.

1939

Перевод В.Петрова

PUZZLE[2]

Рафусу Кингу

Вы все сделали так чисто, что никто, даже сам покойник, не мог бы обвинить Вас в убийстве.

Ночью, когда все предметы тают в неопределенности граней и плоскостей, которую может разрушить лишь свет, Вы, вооружившись кривым ножом с лезвием, вибрирующим до звона, подошли и остановились у двери. Вы постояли и, не услышав ничего кроме тишины, толкнули дверь. Вы толкнули ее не так медленно, как тот персонаж Эдгара По, ненавидевший Дурной Глаз, нет, Вы открыли ее с радостной решимостью жениха, идущего к невесте, или так, как будто Вы шли получать прибавку к зарплате. Итак, Вы толкнули дверь, и только из-за элементарной осторожности не засвистели одну мелодию. Кстати, это была песенка «Страдая по тебе».

Ральф, как обычно, спал на боку, подставляя его и взглядам, и ножу. Вы подходили медленно, промеряя взглядом расстояние до кровати, и остановились, когда осталось не более метра. Через окно, — Ральф оставлял его открытым, чтобы дышать утренним бризом (и чтобы подняться и закрыть его утром ради удовольствия поспать потом еще до десяти), — можно было увидеть светящуюся рекламу. Нью-Йорк был шумен и капризен той ночью, и Вы не без удовольствия понаблюдали за безжалостной конкуренцией, разворачивавшейся между различными марками сигарет и автомобильных шин.

Однако то был момент не для юмористических ощущений. Нужно было завершить дело, задуманное так решительно и весело, и Вы взяли и откинули назад волосы Ральфа и решились нанести ему удар ножом, не теряя времени на вступления и прочие мизансцены.

Согласно задуманному, Вы встали правой ногой на красный коврик, который точно обозначал место постели, где спал Ральф, и, позабыв о светящейся рекламе, повернули свой корпус влево, и, занеся руку, как игрок в гольф перед ударом, погрузили нож в тело Ральфа, чуть пониже подмышки.

Ральф проснулся как раз в момент удара и понял, что это — смерть. И это было Вам приятно. Вам хотелось, чтобы он понял, что он умрет, и еще, чтобы рядом был еще один человек, которого это непосредственно касалось, чтобы он был свидетелем того, как обрывается эта ненавистная для Вас жизнь.

У Ральфа вырвался вздох, затем легкий стон, еще один вздох, потом какой-то клекот, и больше ничего. И не было больше сомнений, что смерть овладела новой жертвой, войдя в нее вместе с ножом. Вы высвободили нож, вытерли его платком, погладили Ральфа по голове (это было продумано заранее) и отошли к окну. Склонившись над бездной, Вы долго смотрели на ночной Нью-Йорк. Смотрели внимательно, как впередсмотрящий на мачте корабля, плывущего к неизведанным землям. Ночь была совсем не романтическая, тусклая. Там внизу, под влиянием света, времени и расстояний, автомобили напоминали жуков и светлячков.

Вы открыли дверь, вновь закрыли ее и пошли по коридору, еле заметная улыбка ангельски тихо скользнула по Вашему лицу.

— Доброе утро!

— Доброе утро!

— Ты хорошо спала?

— Хорошо. А ты?

— Хорошо.

— Позавтракаешь?

— Да, сестренка.

— Кофе?

— Хорошо, сестренка.

— Бисквиты?

— Спасибо, сестренка.

— Вот, газета.

— Потом почитаю, сестренка.

— Странно, что Ральф еще не встал.

— Очень странно, сестренка.

Ребекка пудрилась перед зеркалом. Женщина-полицейский наблюдала за ней, стоя у двери. Агент с лицом огородного пугала поглядывал подозрительно, видимо, надеясь, разглядеть виновного издалека.