Николай Лейкин - Вне рутины Страница 5

— Глупая, да вѣдь я изъ-за того, что у тебя почеркъ лучше и ты грамотнѣе меня пишешь.

— Никакого ему почерка не надо и никакой ему особенной грамотности не требуется. Просто онъ стремится къ намъ ради его старческихъ плотоядныхъ цѣлей на меня.

— Полно, Соняша… Человѣкъ съ благородными намѣреніями.

— Хорошо благородство стремиться загубить жизнь дѣвушки!

— Брось. Брось. Оставь. Съ тобой не сговоришься. Тебя въ ступѣ не утолочь. Я сама письмо перепишу и пошлю съ Ненилой, — закончила Манефа Мартыновна и направилась въ спальню, гдѣ стоялъ письменный столъ и были письменныя принадлежности.

— Не вздумайте на моемъ розовомъ или голубомъ листочкѣ писать, гдѣ цѣлующіеся голубки нарисованы! — крикнула ей вслѣдъ Соняша.

Мать обернулась и сказала:

— Да что ты меня за дуру считаешь, что-ли. Неужели я не понимаю! Ну, дѣвушка!

Черезъ полчаса письмо было переписано, заклеено въ конвертъ и послано съ кухаркой Ненилой къ Іерихонскому…

— Вотъ тебѣ здравствуйте! — воскликнула Ненила, принимая отъ Манефы Мартыновны письмо. — Что это вамъ отъ генерала понадобилось!

— Не твое дѣло. Тебѣ приказываютъ только снести письмо, — строго отвѣчала Манефа Мартыновна.

VI

Заборовы звали Іерихонскаго на чай въ семь часовъ вечера, а въ шесть начали приготовляться къ принятію его. То-есть въ сущности стала приготовляться одна Манефа Мартыновна. Она надѣла на себя шелковое гранатнаго цвѣта платье и прикрѣпила на голову черный кружевной фаншонъ съ гранатоваго-же цвѣта бантомъ, прикрывъ начинавшійся въ этомъ мѣстѣ широчайшій проборъ въ волосахъ. Соняша-же на зло матери ходила по комнатѣ въ линючей ситцевой блузѣ, съ распущенными волосами и вся обсыпанная пудрой, хотя раньше была уже одѣта, какъ слѣдуетъ.

Мать, укладывая въ столовой въ сухарницу, выстланную ажурнымъ вязаньемъ, чайное печенье, косилась на дочь и, наконецъ, спросила ее:

— Когда-же ты, Соняша, начнешь одѣваться?

— А вамъ какое дѣло? Когда захочу, тогда и одѣнусь, — рѣзко отвѣчала дочь.

— Однако, теперь ужъ седьмого половина, а въ семь мы ждемъ гостя, какъ тебѣ извѣстно.

— Такъ вѣдь это вы ждете гостя, а не я — ну и лижитесь съ нимъ.

Манефа Мартыновна печально покачала головой.

— Зачѣмъ-же ты грубишь матери? Зачѣмъ? — упрекнула она ее, принимаясь укладывать апельсины въ вазочку.

— А зачѣмъ вы меня стѣсняете какимъ-то Іерихонскимъ? — отвѣчала Соняша.

— Да вѣдь я для тебя-же, глупая, хлопочу.

— Никто васъ не просилъ хлопотать. Сами навязали себѣ хлопоты. Да и что вамъ за дѣло до того — одѣта я или нѣтъ? Ну, придетъ облюбленный вами человѣкъ, такъ вѣдь у насъ не одна комната. Вы будете разсыпаться передъ нимъ въ любезностяхъ вотъ здѣсь, а я буду у насъ въ спальни находиться.

— Такъ вѣдь онъ навѣрное тотчасъ-же спроситъ про тебя.

— А вы ему скажете, что я еще не одѣта.

— Ну, дѣвка! Вотъ одеръ-то! — пожала плечами Манефа Мартыновна.

— Такая ужъ уродилась. Отъ васъ-же вѣдь уродилась, — злобно проговорила Соняша.

— Каково будетъ бѣдному мужу, которому ты достанешься! Несчастный будетъ человѣкъ.

— Ништо. Не бери такую… — рѣзко отвѣчала Соняша и, мурлыкая себѣ что-то подъ носъ, направилась въ спальню, гдѣ и заперлась.

Манефа Мартыновна продолжала приготовлять столъ къ чаю, рѣзала колбасу, ветчину, булку для тартинокъ и, наконецъ, позвала къ себѣ Ненилу откупорить бутылку коньяку. Кухарка явилась въ новомъ ситцевомъ платьѣ, стоявшемъ коломъ, въ желтомъ шелковомъ платочкѣ, зашпиленномъ на, груди. Лицо ея сіяло отъ удовольствія.

— Милая барыня, а вы мнѣ и не сказали, что вы верхняго генерала къ себѣ въ гости ждете, — заговорила она:- да ужъ меня Дарья евонная надоумила, такъ я пріодѣлась малость. Прибѣжала въ кухню, запыхавшись, и говоритъ: «нашъ генералъ къ вамъ чай пить идетъ, Семенъ ему сапоги чиститъ и приказано, чтобы жаромъ горѣли».

— Ну, ты языкомъ не болтай, а откупори вотъ бутылку, — перебила ее Манефа Мартыновна.

— Съ превеликимъ удовольствіемъ, барыня.

Ненила ловко ввинтила штопоръ въ пробку и звонко вытащила ее изъ бутылки.

— Милая барыня, да вы-бы имъ водочки… Они простую водочку при закускѣ употребляютъ. Дарья говоритъ: «имъ и кусокъ не въ кусокъ, пока рюмки водки не выпьютъ». Передъ каждой ѣдой рюмочку пьютъ, хотя и тверезый, обстоятельный человѣкъ, — прибавила Ненила.

— Водка будетъ поставлена въ графинчикѣ. Она y меня есть, — проговорила Манефа Мартыновна.

— И потомъ они все съ горчицей… Горчицу ужасно обожаютъ. Каждый кусокъ обмажутъ, — продолжала кухарка. — Дарья-то вѣдь сейчасъ только ушла отъ меня. Все сидѣла и разсказывала. Ужасно много горчицы кушаютъ. Вотъ когда щи у нихъ и въ щахъ вареная говядина, такъ, говорятъ, полъ-банки скушаютъ. И любятъ, чтобъ непремѣнно съ жиркомъ. Горчицу обожаютъ и вотъ чтобъ сапоги ярко-ярко были начищены. Хорошій баринъ! — закончила она. — Горчицы-то не прибавить-ли въ горчичницу? У меня свѣжая есть.

— Да прибавь, пожалуй… — согласилась Манефа Мартыновна. — Только что ты-то въ такомъ восторгѣ? — спросила она, пристально посмотрѣвъ на Ненилу, схватившую горчичницу.

— Ахъ, барыня! Такое у насъ дѣло затѣвается, да не быть въ восторгѣ! Да что вы, помилуйте, вѣдь я вѣрная слуга, я каждую вашу крошку караулю.

— Какое такое дѣло затѣвается? Что ты болтаешь! — строго крикнула на нее Манефа Мартыновна.

— Да какъ-же, да что-же! Вѣдь Дарья-то мнѣ все до капельки разсказала. Неужто я теперь не понимаю, почему онъ вамъ письмо присылалъ и почему вы ему сегодня послали? Ну, дай Богъ, дай Богъ хорошему дѣлу быть. Сейчасъ я свѣженькой горчички прибавлю, — суетилась Ненила, сунулась было къ кухоннымъ дверямъ, но тотчасъ-же вернулась и шепотомъ прибавила на ухо Манефѣ Мартыновнѣ:- А что насчетъ повивальной бабки — не сумлѣвайтесь. Прикончилъ онъ съ ней, совсѣмъ прикончилъ.

— Тьфу ты пропасть! — плюнула Манефа Мартыновна съ досадой. — Слышишь, Ненила, не смѣй мнѣ больше и упоминать объ этой бабкѣ, а то я тебя прямо прогоню.

— Молчу, молчу, барыня… и очень хорошо понимаю, что они теперь какъ вашъ будущій зять…

— Какой зять! Что ты мелешь, дура! Не смѣй и этого мнѣ болтать! Я тебѣ запрещаю…

— Ну, хорошо, хорошо. А только Дарья говоритъ, что генералъ такъ рады, такъ рады всему этому…

— Ну, что это. за мерзкая баба! Что у ней за злокачественный языкъ! — всплеснула руками Манефа Мартыновна, но Ненила уже юркнула съ горчичницей въ кухню.

Манефа Мартыновна уставила закуску и принадлежности чаепитія на столѣ и отошла въ сторону, чтобы полюбоваться на дѣло рукъ своихъ.

«Кажется, такъ будетъ хорошо», — подумала она, подвинула тарелку съ сыромъ поближе къ масленочкѣ съ масломъ, изукрашеннымъ полосками, и направилась въ спальню къ дочери, но спальня была заперта изнутри на ключъ.

— Пусти меня, это я… — сказала она дочери.

— Нечего вамъ здѣсь дѣлать. Ждите тамъ вашего семинарскаго генерала. Какъ его? Череззаборвзирахинскаго, что-ли? — былъ отвѣтъ.

— Эдакая дерзкая дѣвченка! Уймись ты, уймись. Я пришла тебя спросить: ты какое платье надѣнешь?

— Вамъ до этого дѣла нѣтъ.

— Еще того лучше отвѣтъ. Чисто оглашенная какая-то. Ты надѣнь черное кашемировое. Оно съ вырѣзомъ… И на грудь пришпиль ярко-розовый бантъ. Это платье у тебя хорошо сшито и ты эффектна въ немъ. Будетъ для перваго раза и скромно, и красиво.

Отвѣта не послѣдовало.

— Ты слышишь? — крикнула ей мать. — Слышишь, что я говорю?

— Слышу, слышу! Только оставьте меня въ покоѣ, дайте вы мнѣ самой распорядиться.

Мать потолкалась около запертой двери и опять крикнула:

— Да ты выйдешь къ намъ, когда генералъ-то придетъ?

— Хорошо, хорошо. Тамъ видно будетъ, — былъ отвѣтъ.

— Такъ выходи, голубушка, поскорѣй. Не выйдешь — безъ ножа меня зарѣжешь. Ну, успокой мать, ну, обѣщай мнѣ, что выйдешь! — упрашивала Манефа Мартыновна свою дочь.

— Приду! — крикнула та изъ-за двери.

— Ну, вотъ спасибо… ну; вотъ благодарю…

Манефа Мартыновна опять направилась въ столовую. Тамъ ее ждала кухарка Ненила.

— Дарья-то снова сидитъ у насъ въ кухнѣ, - сообщила она, вся сіяя улыбкой. — Пришла сказать, что генералъ уже побрились, умылись, одѣлись, но не приняли отъ Семена сапоги и приказали вновь перечистить. Все имъ сомнительно насчетъ глянцу…

— Ну, довольно, довольно. Ступай въ кухню… — махнула ей рукой Манефа Мартыновна.

— Сидятъ въ туфляхъ и на часы смотрятъ…

— Иди, говорятъ тебѣ!

Кухарка, шумя платьемъ, юркнула за дверь.

VII

Ровно въ семь часовъ у дверей Заборовыхъ раздался звонокъ. Манефа Мартыновна вздрогнула, выбѣжала изъ столовой въ гостиную, бросилась къ дверямъ спальни и крикнула:

— Соняша! да одѣвайся-же скорѣй! Онъ идетъ.