Всеволод Бобровский - Падение путеводной звезды Страница 5

самую яркую – я принял в пьяном бреду за путеводную и следовал за ней по лесным

тропам в надежде выйти на верную дорогу – или окончательно заблудиться и околеть. Я

шел туда, куда указывала мне эта прекрасная звезда – и вдруг она отклонилась от своего

курса, покачнулась на темно-синем холсте ночного неба и стремительно оборвалась. Она

падала, падала куда-то за горизонт, и я никак не мог остановить ее отчаянное падение, она

падала вниз, и я падал вместе с нею, спотыкался, полз на коленях, молился одними

губами, чтобы она вновь отыскала свое место на небосводе и указала мне путь – но звезда

все летела по своей траектории, рассекая бескрайнее космическое пространство, и я

чувствовал, как уношусь за ней в эту пропасть, которой нет конца. Наконец белесый след

звезды растаял, и я уронил голову на грудь в новом приступе безнадежных рыданий.

Не помню, как добрался до города, в каком-то ночном ресторане просадил все свои

незначительные сбережения. Я заказывал выпить – и пил. Курил папиросы, стряхивая

пепел на пол. Под утро меня выволокли из ресторана и бросили на тротуар. Чуть позже

меня стошнило.

В барак возвращаться не хотелось, и я остался в городе. Лежал на скамейке в

сквере, мучаясь похмельем, утолял жажду, черпая ладонями мутную, нечистую воду из

паркового озера.

Не знаю, как, но старик нашел меня. Он не сказал ни слова, только помог привести

лицо и одежду в порядок, да вдобавок выслушал мой бессвязный лепет. Я все еще был

пьян, и говорил, говорил, говорил, говорил обо всем – об отце, о брате, о сестре, о том,

какой я несчастный и что никогошеньки у меня не осталось в целом мире, даже пес и тот

убежал, и я никогда ничего хорошего не увижу, а пойду и тут же утоплюсь в этом самом

озере, говорил, что я влюбился в девушку и у нее будет от меня ребенок, а это никому из

нас не нужно, да и зачем рожать ребенка в войну, за что это ему, за что это его несчастной

матери, он точно так же, как я, станет ненужным этому глупому, злому, несправедливому

миру. И я все говорил, повторял одно и то же, дрожа при этом, размазывая слезы грязным

рукавом, а старик молчал, только качал седой головой и гладил меня по плечу.

И вдруг мне стало легче.

Я все еще понятия не имел, что делать и куда идти. Я все еще не знал, как сложится

моя судьба, и перспективы вырисовывались одна другой хуже, но мне стало легче. Я

подумал о том, что не все еще потеряно, что у меня есть руки, ноги, голова на плечах и

какой никакой багаж за ними, а кто-то совсем нищ и гол, а кто-то волочится по свету

калекой, а кто-то и вовсе никогда не знал родителей.

– Кто ты? – спросил я старика, внезапно почему-то осмелев.

Он пристально посмотрел на меня и лукаво прищурился:

– Дети нынче неучтивы…

Я вновь горько разрыдался и упал ему на грудь. От куртки старика пахло морем и

табаком, я вспомнил отца, вспомнил брата, вспомнил родной дом, который покинул совсем

недавно и мне стало совсем легко.

Дяде я соврал, что заблудился в лесу и всю ночь бродил в поисках лагеря. Мне

крепко попало, но я не обратил внимания на трепку; теперь я знал, что мне предстоит. Я

сложил все свои пожитки в углу барака и той же ночью незаметно выскользнул из него. Я

тащил свои переметные сумы на плечах, над головой ярко светила луна, а впереди меня

ждал город. Я жалел только о том, что больше не увижу старика. Больше меня ничего не

беспокоило.

Драгоценности я продал, как только старьевщик выкатил на городскую площадь

свой воз. Я продал и другие вещи, оставив за плечами только родительские бумаги и

теплую куртку. На вырученные деньги я накупил сухарей, соли, вяленого мяса, табака,

рома и противоцинготного. В городском порту подкараулил первый же торговый баркас,

который отправлялся на юг. Проник в трюм, спрятавшись в пустой бочке. Я дрожал, меня

мутило от качки, и когда баркас проплыл достаточно для того, чтобы я мог больше не

сомневаться – не ссадят – я чиркнул спичкой и в тишине, нарушаемой лишь плеском волн

и стуком моего собственного сердца, прочел отцовское завещание.

Сейчас все мои неповторимые переживания, все мои железные принципы и

высокие стремления кажутся мне глупыми и бесформенными. Прошлое вызывает лишь

сдержанную, немного стыдливую улыбку. И только тяжелые дни войны кажутся важными,

значимыми, исполненными смысла, хотя на самом деле это и есть потраченное зря,

никому не нужное, вычеркнутое из жизни время. Война. Война, которая не приносит

никому пользы, которая отбирает и калечит жизни, семьи, убеждения. Войне часто

пытаются приписать ценность, но это всегда самообман. Война никому не нужна.

На том берегу моря я попал в самую гущу военных событий.

Когда она схлынула, мне пришлось научиться воровать, нищенствовать и спать где

придется, пришлось научиться осторожно сбывать краденое, научиться пить, не пьянея, и

съедать самую малость, для приличия, даже когда от голода все внутри сжималось.

А война не научила меня ничему.

Я отчетливо помню миг, когда, скрываясь от артиллерийского снаряда, я прыгнул в

болото. Весь в тине и иле, я выбрался лишь спустя три часа – или вечность? Мне казалось,

что время застыло и не движется, я пытался считать его про себя, но мысли путались, и

счет сбивался, и мне приходилось начинать заново. Я молился всем богам, которых знал,

но залпы все не прекращались. И тогда я глянул на небо. Тучи затянули его; вечерело, и

только одна звезда ярко вспыхивала на небосклоне. Я уже знал ее, и боялся, ведь свет был

моим врагом в эту минуту – тьма была союзником. Наконец отчаявшись, я вылез из

нечистой, зловонной воды и бросился бежать по склону. Я намеревался преодолеть всего

шагов двести, до ближайших зарослей, но кругом наверняка шныряли патрули – если не

вражеские, то наши, а хрен редьки не слаще, в этом стратегическом месте так или иначе

пустят в расход. Я очутился там совершенно случайно, но кто бы мог проверить мои

слова? Я был юн и слаб, но кто стал бы мне верить?

Тучи сгущались. Я бежал, не помня себя, я мчался как ветер, однако случилось

именно то, чего я больше всего опасался.

– Стоп, – сказал незнакомый голос.

Я обмер и остановился.

Он прибавил что-то еще, но я не понял его, ведь он говорил на незнакомом мне

языке. Я знал лишь одно – за спиною враг, и вряд ли он станет церемониться.

Я посмотрел на небо, чувствуя, как противный страх сковывает меня по рукам и

ногам, как чувствует себя хоть трижды виновный преступник, восходя на эшафот. Вдруг

единственная звезда, освещавшая равнину, дрогнула и исчезла. Этого мгновения мне

хватило.

Я упал в траву и покатился по ней, сбив врага с ног своим тщедушным тельцем. Я

ударил его заплечной сумкой, он охнул от боли и приготовился к прыжку, разъяренный,

тяжело дышащий. Я ударил еще раз, ткань треснула и все содержимое сумки просыпалось

в траву. Я ухватился за первый предмет, который попался мне под руку, и обомлел.

Это был мой игрушечный пистолет, случайно, видимо, застрявший под подкладкой.

И я решился.

– Заткнись и лезь в болото! – рявкнул я, указывая на противника дулом своего

детского оружия. – Изрешечу!

Он поднял руки над головой и попятился назад. Я не видел его лица, но ощутил,

как он взволнованно сопит, как ему жутко и как он проклинает эту войну. Он не хотел ее

точно так же, как я.

– Беги, – приказал я ему, ткнув пальцем в сторону, и видя его замешательство,

повторил громко: – Беги!

И он побежал. И тогда я побежал тоже. И не знаю, кому из нас было страшней.

Сестра поставила на стол чашку чаю с молоком, который я так любил в детстве, и

уселась напротив. Взор ее был ласковым, но усталым, в уголках глаз бесновались

морщинки, седые волосы венчали лоб. Она повзрослела, даже постарела за эти двадцать

лет. Если бы она знала, чего мне стоило вернуться в этот город, к родному дому, если бы

только могла себе представить, что я пережил и что преодолел…

– Помнишь, как отец расстроился, когда мой пес убежал? Собаки делают так перед

смертью.

– Да, я слышала что-то такое…

– Отец был болен. И когда понял, что болезнь его приведет к смерти, ушел на

войну.

– Ты так думаешь?

– Он написал об этом в завещании.

– Где он сейчас, как тебе кажется?

– Уж наверняка на небе.

– Ох, и досталось же мне от жизни, по самое не могу! Хорошо хоть муженька

оставила…

– Твой моряк уцелел?

– Он сейчас на пристани. Все скучает о своих путешествиях. Вернется – выпьете с

ним по чарке…

– С удовольствием. Есть еще одна семейная тайна…