Эрнст Гофман - Разбойники Страница 5

— В таком случае, — вскричала графиня, вся просияв от радости, — спасите меня от моей судьбы, которая ежедневно, ежечасно грозит мне мучительной смертью. Вы чужеземец; вы едете в Италию… Я поеду с вами… Увезите меня от моего врага… Спасите меня второй раз…

Как молния промелькнула у меня мысль, как неразумно поддался я минутному увлечению пробудившейся во мне чувствительности. Я вздрогнул; но графиня, казалось, не заметила этого и продолжала уже спокойнее:

— Я не хочу скрывать от вас, что все мое существо принадлежит другому, и что я рассчитываю на вполне бескорыстную доблесть, какую только можно себе представить. Но точно так же я не хочу умолчать о том, что при известных обстоятельствах я могу вознаградить вас высшей наградой любви, и я щедро отблагодарю вас. А именно, если того, кого я ношу в моем сердце с самого детства, нет более в живых, то… Вы понимаете, что я, прежде чем выговорить эти слова, должна была изучить всю мою душу, и что мое решение вызвано не мимолетным впечатлением одной ужасной минуты. Кроме того, я знаю, что вы и ваш друг нашли сходство между отношениями обитателей нашего замка и отношениями действующих лиц одной ужасной трагедии. Действительно, тут есть нечто; странное, роковое.

Ради всего святого, что хотела сказать этим графиня? Какой ответ мог дать я ей? Графиня сама вывела меня из нерешительности. Она мне сказала уже совершенно спокойно:

— Пока довольно. Оставьте меня одну. Об остальном переговорим после в более удобное время.

Молча поцеловал я руку графини и направился в двери. Графиня побежала за мной, бросилась мне на шею, как будто в порыве отчаяния и любви; я ощутил горячие поцелуи на губах, и она воскликнула тоном, перевернувшим мое сердце: «Спаси меня!»

Почти без сознания, обуреваемый самыми разнородными чувствами, я чувствовал себя не в силах тотчас присоединиться к вам. Я спустился в парк. Я чувствовал себя так, как будто испытал высшее счастье любви; мне казалось, что я должен был, не раздумывая, пожертвовать собою, сделать все, о чем просила графиня, пока я не успокоился несколько и не увидел все безумие этого опасного предприятия. Ты заметил, конечно, что граф Франц прежде, чем нам расстаться, отвел меня в сторону и говорил со мной по секрету. Он дал мне понять, что он заметил склонность, которую чувствует ко мне графиня.

— Ваша наружность и ваши манеры, — сказал он мне при этом, — внушают мне полное к вам доверие, почему я решаюсь вам сказать, что я догадываюсь более, чем вы это думаете. Вы говорили с графиней. Берегитесь же, чтобы эта Армида не свела вас с ума своим прельщением. Вам странно, что это говорю вам я; но ведь это самое проклятие тяготеет и на мне. Я знаю свое безумие и не могу вырваться из ужасного положения, которое губит меня и в то же время заставляет ее любить.

Ты видишь, друг Гартман, в каком глупом положении нахожусь я теперь; единственным исходом мне представляется наш возможно скорый отъезд отсюда.

Гартман не мало удивился всему, что случилось с его другом Виллибальдом, и оба, рассуждая о положении вещей в замке, сошлись на том мнении, что в этом случае все бедствия проистекают от известных мрачных сторон человеческой природы.

При первых лучах утреннего солнца друзья проснулись. Запах цветов доносился до них в открытое окно, а из леса и с поля слышалось шумное радостное пробуждение природы. Друзьям захотелось еще до завтрака пройтись по парку. Придя в отдаленную часть его, граничащую с лесом, они услыхали горячий разговор и вскоре увидели старого Даниэля, разговаривавшего, по-видимому, об очень важных делах с высоким изящно одетым господином. В конце разговора незнакомец передал старику небольшую записку и ушел в сопровождении Даниэля к лесу, где поблизости его ожидал егерь с двумя верховыми лошадьми. Оба, егерь и незнакомец, вскочили на лошадей и ускакали быстрым галопом. Когда Даниэль возвращался, он наткнулся прямо на друзей. Даниэль вздрогнул от испуга, но затем сказал, смеясь:

— Ей-ей, как рано вы поднялись, мои господа! Сюда только что приезжал чужеземный граф, который будет вашим соседом. Он осматривал парк, и я должен был водить его повсюду. Позднее он заедет к нашему графу и познакомится с ним.

И самый незнакомец, и испуг Даниэля — все это показалось ставшим недоверчивым друзьям подозрительным.

С великим трудом удалось друзьям добиться от старого графа обещание опустить их на следующее утро; но за то граф требовал, чтобы они весь этот день провели в его обществе. Виллибальд, боявшийся теперь Амалии, как застенчивый ребенок, был очень рад этому. Утро прошло весело и беззаботно; но когда садились за стол, Амалии не было.

— Однако головная боль у нее все не проходит, — сказал с досадой старый граф.

Но в эту самую минуту дверь отворилась; вошла графиня Амалия, и при виде ее у друзей остановилось дыхание. Она была одета в дорогое темно-красное бархатное платье; блестящий пояс обвивал ее талию; этот богатый наряд подчеркивал красоту ее лица; роскошные кружева только наполовину покрывали ее вздымавшуюся грудь. В темные волосы были вплетены нитки жемчуга и миртовые цветы. Перчатки и веер дополняли ее праздничный наряд. Она сияла таким блеском и красотой, что глубокое молчание свидетельствовало о восхищении даже тех, кто часто видел ее одетой так нарядно.

— Боже мой! — сказал старый граф. — Амалия, что означает твой наряд? Ты одета, как одеваются счастливые невесты перед венцом.

— А разве я не счастливая невеста? — спросила Амалия с невыразимым чувством, и с этими словами она встала на колени перед графом и склонила голову, как бы ожидая его благословения.

Просияв от радости, граф поднял ее, поцеловал в лоб и воскликнул:

— Амалия? Возможно ли это? Франц, о, счастливый Франц!

Граф Франц приблизился неверною походкой. В его движениях слышался страх сомнения. Амалия отшатнулась, но затем протянула графу руку, которую тот покрыл поцелуями.

За столом Амалия была тиха и серьезна, мало принимала участия в разговорах, но благосклонно прислушивалась ко всему, что говорил Виллибальд, как всегда сидевший с ней рядом, но чувствовавший себя на этот раз как на горячих углях. Граф Франц бросал удивленные взгляды на эту пару, и Виллибальд начал опасаться, что Амалии пришла в голову безумная мысль нарядиться невестой оттого, что она думала этим обратить на себя его внимание и, как тогда, еще раз сделать попытку заставить его принять в ней участие. Случилось, однако, иначе. Когда встали из-за стола, Амалия схватила руку Виллибальда, пока другие еще продолжали разговор, и увлекла его из столовой к себе в комнату. Она дрожала, готова была упасть, так что Виллибальд должен был обнять ее и, не помня себя в любовном восторге, поцеловал ее красивые губки. Тогда только графиня прошептала: «Оставь меня, ах! Оставь меня! Судьба моя решена… Ты пришел слишком поздно. О, если бы ты пришел раньше! Но теперь… О Боже!»

Поток слез лился из ее глаз, и она ушла из комнаты. В то же мгновение туда вошел граф Франц. Виллибальд приготовился к жестокой сцене и ожидал принять оскорбление от ревнивца мужественно и твердо. Тем более был он удивлен, когда граф подошел к нему, страшно взволнованный, и спросил дрожащим голосом с видом, ясно говорившим о его сердечном страдании:

— Насколько я слышал, завтра рано утром вы уезжаете с вашим другом?

— Непременно, граф, — отвечал Виллибальд с облегчением. — Мы здесь промедлили слишком долго, и злая судьба могла нас, помимо нашего желания, впутать во многое, что составляет великое несчастие этого дома.

— Вы правы, — сказал граф, глубоко тронутый, и жгучие слезы показались на его глазах. — Вы правы. Нечего мне больше предостерегать вас против прелестей Армиды. Ринальдо вырвался из ее сетей с достаточным мужеством. Вы меня вполне поняли. Я следил за вами с подозрительностью ревнивца и признаю вас свободным от всякой вины. О, если бы это была единственная вина в доме… Но довольно! Не будем говорить об этом. В воздухе скрыто какое-то бедствие, но угадать в чем оно, может только адское искусство.

Когда все общество снова собралось, вызвали священника. Вернувшись, он сказал что-то тихо графу, на что последний ответил вполголоса: «Она становится невозможной. Оставьте ее».

После друзья узнали от священника, что Амалия пожелала исповедываться и выразила разного рода странные сомнения относительно первородного греха, вечной кары и тому подобных вещей. Когда же священник невольно успокоил, как умел, ее мятежный дух, она объявила, что чувствует себя совершенно больной и не будет выходить весь вечер из своей комнаты.

По случаю отъезда друзей вино полилось еще обильнее, чем обыкновенно, и помогло забыть капризную Амалию и ее болезнь, которая, как старый граф знал по опыту, основывалась на пустом воображении. Все, и особенно Виллибальд, забывший при мысли о скором отъезде все заботы и чувствовавший себя легко и весело, как выпущенная на свободу птичка, были в самом светлом и беззаботном настроении. Шутка всегда присуща веселью, и хирургу постоянно приходилось извиняться за свой неудержимый смех. Он все порывался спросить, правда ли, что сегодня состоялась помолвка графини? Священник же старался не давать ему говорить, и забавно было смотреть, как хирург, совсем озадаченный, сидел с открытым ртом и никак не мог понять, почему он не должен был ничего знать о свадьбе, которая, по его мнению, могла бы быть отпразднована, так сказать, потихоньку, без невесты. Только граф Франц был беспокоен и мучился дурными предчувствиями. Он то выходил из залы, где все сидели, то снова возвращался, садился у окна, подходил к двери и т. д. Разошлись только поздней ночью.