Иво Андрич - Собрание сочинений. Т.1. Рассказы и повести Страница 5

Цикл новелл «Дом на отшибе» возвращает нас к тем ситуациям, мотивам, типам, которые отчасти уже знакомы по романам и другим рассказам Андрича. Один из маленьких самодержцев Боснии Али-паша, под конец жизни без видимых причин смещенный, подвергнутый унизительному наказанию и убитый; девушка-невольница, покончившая с собой накануне продажи; старый циркач, влюбленный в холодную и бессердечную канатную плясунью; чудаковатый сказочник… Каждый из этих людей, принадлежащих к разным эпохам, национальностям, вероисповеданиям, прежде всего — личность, неповторимая и цельная. Они оказываются в ситуациях, которых не в силах изменить, и все же каждый сохраняет верность себе, даже если за это приходится заплатить жизнью. Пристально рассматривая эти необычные и пестрые судьбы, Андрич старается выяснить, какой след оставили они после себя на земле.

Идея связи времен, выраженной не в безликом его движении, а в череде людских судеб, как звеньях одной цепи, главенствует в последней книге рассказов Андрича. Такая связь существует, считает Андрич, хотя она не всегда видна, хотя она сложна и причудлива. Воплощение этой причудливой связи — уединенный дом в старой части Сараева, где обитает автор-рассказчик и где его посещают призрачные собеседники, повествующие о себе. Старый дом — еще один образ-метафора. Его облик, в котором смешались разные эпохи и стили, противоречивые стремления его владельцев, говорит о непростых формах передачи исторического опыта.

Так же странно и неожиданно сплетается прошлое и настоящее в судьбах людей. Герой новеллы «Рассказ» эфенди Ибрагим, чудак, нищий сказочник, живущий в воображаемом мире своих удивительных историй, не похожих на окружающую действительность, может показаться выпавшим из реальной жизни. Но это не так. Его небылицы — своего рода протест против произвола властей, погубивших его отца. С молоком матери всосавший горечь сиротства и ненависть к убийцам, но не обладавший отцовским мужеством, Ибрагим ушел в вымышленный мир. В мире, о котором он постоянно рассказывает своим землякам, люди окружены уважением, никто никого не обижает, а все происходящее имеет благополучный конец. «В сказках прошла вся его жизнь, сама напоминающая сказку», — говорится в новелле. И все же эта жизнь оставила след, и след заметный. Сказочник давно похоронен на сараевском кладбище, а его истории передаются из уст в уста по всей Боснии и для многих «составляют часть действительности, более того, только в них действительность и получает свой настоящий облик и значение».

Иво Андрич. 1922 г

Никакая судьба, таким образом, фатально не ограничена собственным кругом, она обращена и в прошлое и в будущее. Все «живые люди и ушедшие поколения» незримо связаны между собой. Человек — каким бы он ни казался при жизни малозначительным — необходимое звено в цепи поколений, говорит Андрич своей последней книгой.

Послевоенные десятилетия — самый плодотворный период гражданской и писательской биографии Андрича. Если в 20—30-е годы, находясь на дипломатической службе, Андрич бывал надолго оторван от югославской литературной среды, то в новой, социалистической Югославии он оказался в гуще литературной жизни.

Он занимал множество литературных и общественных постов, участвовал во многих политических событиях государственного и европейского масштаба. Андрич — один из основателей Союза писателей Югославии и первый его председатель, депутат Скупщины Боснии и Герцеговины и Союзной Скупщины, действительный член Сербской Академии наук и искусств. Вместе с другими крупнейшими деятелями европейской культуры он стоял у истоков Всемирного движения сторонников мира, был делегатом конгрессов во Вроцлаве (1948) и Париже (1949). Борьба за мир неотделима от его понимания ответственности писателя перед обществом. «Каждый, — считал Андрич, — несет моральную ответственность за то, что он рассказывает, и каждый волен вести свой рассказ свободно. Но позволено, я полагаю, вместе с тем пожелать, чтобы рассказ, который рассказывает людям своего времени современный повествователь, независимо от формы его и темы, не был отравлен ненавистью, не был заглушён грохотом смертоносного оружия, чтобы он был движим любовью и ведом широким и ясным, свободным человеческим духом. Ибо рассказчик и его творение не служат ничему, если тем или иным способом не служат человеку и человечеству».

Вскоре после окончания войны Андрич посетил Советский Союз. Его очерки «Впечатления о Сталинграде», «На Невском проспекте» и другие, так же как и очерк «Двадцатое октября в Белграде», посвященный освободителям югославской столицы, проникнуты глубоким уважением к советским людям, внесшим решающий вклад в разгром фашизма.

До конца своих дней Андрич продолжал размышлять о тайнах человеческой личности и сложных связях человека с историей. Его произведения, нерасторжимо связанные с прошлым и настоящим его родины, отмечены мужественной трезвостью. Он не приукрашивал действительность, вызвавшую к жизни его произведения, в них много драматических и даже трагических ситуаций.

Цельность творчества Андрича основывалась на верности окружающему миру, полному противоречий и драматической напряженности. Вместе с тем по мере накопления исторического опыта созданная писателем картина мира прояснялась, ее элементы все явственнее группировались вокруг того главного, что определяло отношение Андрича к человеку и что писатель утверждал от первых книг до последних всей силой своего таланта. Это вера в то, что человек способен противостоять любому злу, если он опирается на разум, достоинство и нравственный закон.

Наталья Яковлева

ПРОКЛЯТЫЙ ДВОР

Путь Алии Джерзелеза{2}

© Перевод И. Макаровской и Г. Языковой

Джерзелез на постоялом дворе

На постоялом дворе, возле здания, вышеградской таможни, мало-помалу набралось довольно много народу. Притоки Дрины поднялись и размыли в нескольких местах дорогу на Прибой, снесли деревянный мост. Теперь плотники наводили мост, поденщики и арестанты чинили дорогу. Все, кто шел или ехал из Сараева на восток, останавливались на постоялом дворе у таможни и ждали, пока хоть немного поправят дорогу.

Огромный старый постоялый двор в форме прямоугольника был битком набит и гудел как пчелиный улей. Маленькие, тесные, словно ячейки в сотах, каморки выходили на узкую и шаткую галерею, то и дело жалобно поскрипывавшую под тяжестью шагов. Постоялый двор провонял конюшнями и бараниной: каждый день здесь резали баранов, а шкуры сушили, развешивая их по стенам.

Народ застрял тут пестрый. Суляга Диздар с тремя податными, ехавший по делам службы. Два католических монаха-францисканца из Крешева[1], направлявшиеся в Стамбул с какой-то жалобой. Грек-монах. Три венецианца из Сараева с молодой красивой женщиной; говорили, что это посланники из Венеции, которые добираются до Порты сушей. Сараевский паша дал им грамоту и стражника для охраны. Держались они обособленно, с достоинством, но выглядели подозрительно. Серб, торговец из Плеваля, с сыном — долговязым молчаливым парнем с нездоровым румянцем на щеках. Два торговца из Ливно со своими возчиками. Какие-то беги из Посавины: бледнолицый воспитанник стамбульской военной школы с дядюшкой. Три албанца-салебджии. Торговец ножами из Фочи. Какой-то извращенный тип, который назвался ходжой из Бихача и который на самом деле, кажется, просто шатался по свету, влекомый смутными и страшными инстинктами. Араб, торгующий снадобьями и талисманами, украшениями из кораллов и перстнями, на которых он сам вырезает инициалы. И целая толпа возчиков, барышников, перекупщиков и цыган.

Кроме того, в кофейне целыми днями торчала местная молодежь, богатые и праздные турки. То и дело раздавались шутки, хохот, хлопанье в ладоши, звуки бубна, домры или зурны, стук костей, визг, крик и смех похотливой, досужей публики. Монахи совсем не показывались из своей комнаты, а венецианцы лишь изредка выходили на прогулку, да и то все вместе.

Одним из последних прибыл на постоялый двор Джерзелез. Песня опережала его. Он ехал на белом иноходце, красные кисточки стегали коня по налитым кровью глазам, длинные, шитые золотом рукава сверкали, развеваясь на ветру. На постоялом дворе его встретило молчание, исполненное восхищения и почтительного уважения. У него была слава победителя многих поединков, сила его приводила в трепет. Все знали о нем, но мало кто видел, потому что молодость свою он провел на коне между Травником[2] и Стамбулом.

Гости кинулись к воротам. Слуги приняли коня. Джерзелез спрыгнул на землю, и тут все увидели, что он мал ростом, приземист, неуклюж и ходит раскорякой, как все люди, которые не привыкли ходить пешком. Руки у него были несоразмерно длинные. Сердито и неразборчиво буркнув приветствие, он вошел в дом.