Генри Джеймс - Европейцы Страница 5

— Я зашел узнать, идет ли ваша сестра в церковь.

— Она говорит, что нет. Я так рада, что вы зашли. Мне кажется, если бы вы с ней поговорили… — И, понизив голос, Шарлотта добавила: — У нее как будто опять тревожно на душе.

Мистер Брэнд улыбнулся с высоты своего роста Шарлотте.

— Я всегда рад случаю поговорить с вашей сестрой. Для этого я готов пожертвовать почти что любой службой, сколь бы она меня ни привлекала.

— Вам, конечно, виднее, — ответила мягко Шарлотта, словно не рискуя согласиться со столь опасным высказыванием. — Я пойду, а то как бы мне не опоздать.

— Надеюсь, проповедь будет приятной.

— Проповеди мистера Гилмена всегда приятны, — ответила Шарлотта и пустилась в путь.

Мистер Брэнд вошел в сад, и, услышав, как захлопнулась калитка, Гертруда обернулась и посмотрела на него. Несколько секунд она за ним наблюдала, потом отвернулась. Но почти сразу же, как бы одернув себя, снова повернулась к нему лицом и застыла в ожидании. Когда его отделяло от нее всего несколько шагов, мистер Брэнд снял цилиндр и отер платком лоб. Он тут же надел его опять и протянул Гертруде руку. При желании, однако, вы успели бы разглядеть, что лоб у него высокий и без единой морщинки, а волосы густые, но какие-то бесцветные. Нос был слишком велик, глаза и рот слишком малы, тем не менее, как я уже сказал, наружность этого молодого человека была весьма незаурядная. Его маленькие чистой голубизны глаза светились несомненной добротой и серьезностью; о таких людях принято говорить: не человек, а золото. Стоявшая на садовой дорожке девушка, когда он подошел к ней, бросила взгляд на его нитяные перчатки.

— Я думал, вы идете в церковь, — сказал он, — и хотел пойти вместе с вами.

— Вы очень любезны, — ответила Гертруда, — но в церковь я не иду.

Она обменялась с ним рукопожатием; на мгновение он задержал ее руку в своей.

— У вас есть на это причины?

— Да, мистер Брэнд.

— Какие? Могу я поинтересоваться, почему вы не идете в церковь?

Она смотрела на него улыбаясь; улыбка ее, как я уже намекнул, была притушенная. Но в ней сквозило что-то необыкновенно милое, притягательное.

— Потому что небо сегодня такое голубое!

Он взглянул на небо, которое и в самом деле было лучезарным, и, тоже улыбаясь, сказал:

— Мне случалось слышать, что молодые девицы остаются дома из-за дурной погоды, но никак не из-за хорошей. Ваша сестра, которую я повстречал у ворот, сказала мне, что вы предались унынию.

— Унынию? Я никогда не предаюсь унынию.

— Может ли это быть! — проговорил мистер Брэнд, словно она сообщила о себе нечто неутешительное.

— Я никогда не предаюсь унынию, — повторила Гертруда, — но иной раз бываю недоброй. Когда на меня это находит, мне всегда очень весело. Сейчас я была недоброй со своей сестрой.

— Что вы ей сделали?

— Наговорила много такого, что должно было ее озадачить.

— Зачем же вы это сделали, мисс Гертруда? — спросил молодой человек.

— Затем, что небо сегодня такое голубое!

— Теперь вы и меня озадачили, — заявил мистер Брэнд.

— Я всегда знаю, когда озадачиваю людей, — продолжала Гертруда. — А люди, я бы сказала, еще и не так меня озадачивают. Но, очевидно, об этом и не догадываются.

— Вот как! Это очень интересно, — заметил, улыбаясь, мистер Брэнд.

— Вы желали, чтобы я рассказала вам, — продолжала Гертруда, — как я… как я борюсь с собой.

— Да, поговорим об этом. Мне столько вам надо сказать.

Гертруда отвернулась, но всего лишь на миг.

— Ступайте лучше в церковь, — проговорила она.

— Вы же знаете, — настаивал молодой человек, — что я всегда стремлюсь вам сказать.

Гертруда несколько секунд на него смотрела.

— Сейчас этого, пожалуйста, не говорите!

— Мы здесь совсем одни, — продолжал он, снимая свой цилиндр, — совсем одни в этой прекрасной воскресной тишине.

Гертруда окинула взглядом все вокруг: полураскрытые почки, сияющую даль, голубое небо, на которое она ссылалась, оправдывая свои прегрешения.

— Потому-то я и не хочу, чтобы вы говорили. Прошу вас, ступайте в церковь.

— А вы разрешите мне сказать это, когда я вернусь?

— Если вы все еще будете расположены, — ответила она.

— Не знаю, добры вы или не добры, — сказал он, — но озадачить можете кого угодно.

Гертруда отвернулась, закрыла уши ладонями. Он несколько секунд смотрел на нее, потом медленным шагом двинулся в сторону церкви.

Некоторое время она бродила по саду безо всякой цели, смутно томясь. Благовест смолк. Тишина стояла полная. Эта молодая леди испытывала в подобных случаях особое удовольствие от сознания, что она одна, что все домашние ушли и вокруг нет ни души. Нынче и вся прислуга, как видно, отправилась в церковь — в раскрытых окнах ни разу никто не промелькнул, тучная негритянка в красном тюрбане не спускала за домом ведра в глубокий, под деревянным навесом колодец. И парадная дверь просторного, никем не охраняемого жилища была беспечно распахнута с доверчивостью, мыслимой лишь в золотом веке или, что больше к месту, в пору серебряного расцвета Новой Англии.{5} Гертруда медленно вошла в эту дверь; она переходила из одной пустынной комнаты в другую — все они были просторные, светлые, отделанные белыми панелями, с тонконогой мебелью красного дерева, со старомодными гравюрами, преимущественно на сюжеты из Священного писания, развешанными очень высоко. Приятное сознание, о котором я уже говорил, что она одна, что в доме, кроме нее, никого нет, волновало всегда воображение сей молодой леди, а вот почему — она вряд ли могла бы вам объяснить, как не может этого объяснить и повествующий о ней ваш покорный слуга. Ей всегда казалось, что она должна сделать что-то из ряда вон выходящее, должна чем-то это счастливое событие ознаменовать. Но пока она бродила, раздумывая, что бы предпринять, выпавшее ей счастье обычно подходило к концу. Сегодня она больше чем когда-либо томилась раздумьями, пока не взялась наконец за книгу. В доме не имелось отведенной под библиотеку комнаты, но книги лежали повсюду. Среди них не было запретных, и Гертруда не для того осталась дома, чтобы воспользоваться случаем и добраться до недоступных полок. Взяв в руки один из лежавших на виду томов «Тысячи и одной ночи», она вышла на крыльцо и, усевшись, раскрыла его у себя на коленях. С четверть часа она читала повесть о любви принца Камар-аз-Замана и принцессы Будур;{6} когда же, оторвавшись от книги, она подняла глаза — перед ней, как ей показалось, стоял принц Камар-аз-Заман. Прекрасный молодой человек склонился в низком поклоне — поклон был великолепен, она никогда ничего подобного не видела. Молодой человек словно бы сошел с неба; он был сказочно красив; он улыбался — улыбался совершенно неправдоподобно. Гертруда была так поражена, что несколько секунд сидела не двигаясь; потом поднялась, забыв даже заложить пальцем нужную страницу. Молодой человек стоял, держа в руках шляпу, смотрел на нее и улыбался, улыбался. Все это было очень странно.

— Скажите, пожалуйста, — промолвил наконец таинственный незнакомец, не имею ли я честь говорить с мисс Уэнтуорт?

— Меня зовут Гертруда Уэнтуорт, — ответила она еле слышно.

— Тогда… тогда… я имею честь… имею удовольствие… быть вашим кузеном.

Молодой человек был так похож на видение, что сказанные им слова придали ему еще более призрачный характер.

— Какой кузен? Кто вы? — проговорила Гертруда.

Отступив на несколько шагов, он оглядел дом, окинул взглядом сад, расстилающуюся даль, после чего рассмеялся.

— Понимаю, вам это должно казаться очень странным, — сказал он.

В смехе его было все же что-то реальное. Гертруда осмотрела молодого человека с головы до ног. Да, он был необыкновенно красив, но улыбка его застыла почти как гримаса.

— Здесь так тихо, — продолжал он, снова приблизившись. Вместо ответа она лишь молча на него смотрела. И тогда он добавил: — Вы совсем одна?

— Все пошли в церковь, — проговорила Гертруда.

— Этого я и боялся! — воскликнул молодой человек. — Но вы-то меня, надеюсь, не боитесь?

— Вы должны сказать мне, кто вы.

— Я вас боюсь, — признался молодой человек. — Я представлял себе все совсем иначе. Думал, слуга вручит вам мою визитную карточку, и, прежде чем меня впустить, вы посовещаетесь и установите, кто я такой.

Гертруда раздумывала — раздумывала с таким стремительным упорством, что это дало положительный результат, который, очевидно, и был ответом дивным, восхитительным ответом на томившее ее желание, чтобы с ней что-то произошло.

— Я знаю, знаю! — сказала она. — Вы приехали из Европы.

— Мы приехали два дня назад. Значит… вы о нас слышали и в нас верите?

— Мы представляли себе довольно смутно, — сказала Гертруда, — что у нас есть родственники во Франции.