Геннадий Русский - Соловецкое чудотворство Страница 5

Только вдруг что-то подняло меня, и сел я на нарах. Думаю — вот она, смертушка, пришла! Творю ослабевшим умом молитву и прошу заступничества перед Богом аввы Германа, зде погребённого. И чувствую — не один я во тьме, ещё кто-то есть. И словно чуть дрогнула тьма, и выделяется едва различимая фигура, но не страшно мне — добрый кто-то ко мне приближается. Подошёл ко мне и стал рядом — не вижу, но знаю кто. «Авва!» — хочу произнести, а распухший язык не поворачивается. Протягивает он руку и даёт мне просфору. От глада нестерпимого я ту просфору не крестясь проглотил. Нечто неосязаемое в рот вошло и наполнило всё существо велией теплотой и сладостью, точно вкусил манну небесную. И пропал глад, и стихла боль, и зашевелился мой онемевший язык, плачу и твержу: «Авва, отче, ты не оставил меня…»

Ничего не сказало мне чудесное видение, растворилось оно во тьме, исчезло и всё исчезло. Очнулся я на монастырском дворе, свежего воздуха вдохнув. Вот так и жив остался.

Вы-то, конечно, не верите? Особенно ты, писатель, говоришь, из жития Аввакумова это, как его в темнице ангел щами кормил — «зело прикусны, хороши» — похоже! Говоришь, литературные ассоциации, галлюцинации, бред голодного воображения? Ну-ну, пусть так, я на многое не претендую. Только как же уцелеть-то мне удалось? Случайность? Что-то просто у вас всё получается. Тут галлюцинация, там случайность, а вера вроде и ни при чем? Оно для вас, может, и угодников соловецких не было… Ах были! Ну а коли были, то как они могут оставить нас в дому своём? А-а, вот вы как считаете, что это простые люди были, а не святые и чудес никаких не бывало? Коли так, давайте вместе призадумаемся над историей соловецкой и над летописью соловецкого чудотворства.

ИСТОРИЯ СОЛОВЕЦКАЯ И ЛЕТОПИСЬ СОЛОВЕЦКОГО ЧУДОТВОРСТВА

Какое первое чудо соловецкое? Вот какое. Ещё честного монастыря в помине не было, а жили на Секир-горе первые пустынники, преподобный Савватий с другом своим аввой Германом.

И вот как-то восходит преподобный Савватий на Секир-гору, где была убогая хижина их, и слышит плач. Заметьте — плач! Первое-то событие соловецкое плач был! Что же оказалось? Видит Савватий поселянку, приплывшую на остров, муж её рыбарь был, в здешних водах промышлял. Взошла она на горушку, когда монахов там не было — на озере с утлого челнока рыбку удили. (Доселе, сказывают, на том озере является чудесное видение в утреннем тумане — удят двое монахов на серёдке, как туман сойдёт — исчезают. Ты, писатель, говоришь — то картина художника Нестерова. Знаем такого, истинно православный человек, почему бы видение ему не могло открыться?) Да, пришла та баба на гору и увидела двух благообразных юношей, и те юноши схватили ту глупую бабу и давай её лупцевать батогами, приговаривая: «Не смей приходить на остров!», затем исчезли.

Вы-то смеётесь, считаете по неверию, что легенду эту монахи сочинили, чтобы оправдать своё чудесное право на владение островом. Ну, подумайте, зачем им такое сочинять, мало им было грамоты новгородского владыки и щедрых даров боярыни Марфы? Сложнее всё дело.

То, что событие такое произошло — усомниться никак нельзя. Только по нынешним временам иной толк в нём виден. Что это за юноши такие благообразные? Если ангелы, то почему они палками дерутся? Разве ангелы могут драться, вот так — взять и выпороть человека? Нет, не такова ангельская природа, охранители они душ наших, а не каратели. Согрешаем когда — плачут они, добро творим — радуются, но чтоб ангелы неповинного человека палками шпыняли — не случается такого. Так кто же они, юноши эти, с виду благообразные? Теперь-то, полтыщи лет спустя, в нашем соловецком бытии ясно это. Враг это был, и предупреждал он через глупую бабу, чтоб не селился никто на острове, иначе не миновать беды. Понятно, святых людей он, враг, не мог тронуть и явил своё предостережение на бабе. Ей-то показалось, что ангелы её колотят, а её бесы лупцевали, обернувшись благовидными юношами. Если бы святой Савватий рядом был, он бы врагов разоблачил, да те схитрили, провели экзекуцию, когда монахов дома не было.

Вот, по-моему, как дело было. Конечно, я на своём толковании не настаиваю и грех на душу беру, что чудо обсуждаю — прости меня, Господи! Но только если это толкование принять, то многое в соловецкой истории проясняется — и то, отчего тут тюрьма с ранних времён, и то, отчего ныне, когда обитель расхитили, одна тюрьма и осталась.

Казалось бы, за какие грехи такая кара, как обители разорение и нынешнее состояние? Ведь святая была обитель, крепость веры святорусской, всем православным народом почитаемая. Стекались сюда со всей Руси великой богомольцы многотрудными путями, на чудесную обитель и чудесный остров взглянуть, чудотворным мощам поклониться. И не замечалось как-то, что рядом, за стенкой, в святом монастыре люди мучаются. Времена были уж больно суровые. Казалось это в порядке вещей, да и не все знали. (А многим ли суровее, если задуматься, ведь и нынешним гражданам на воле кажется в порядке вещей, что мы здесь находимся, да и не все знают.) Но всё ж тогда вера была неколебимо-крепкой, а вот это — острог в святой обители — её подтачивало, аки ржа железо.

Последуем, однако, дальше в истории нашей.

Другим чудом было видение преподобному Зосиме чудесной церкви на том месте, где был им заложен монастырь. Понятно, зачатие святой обители не могло состояться без Промысла. Было и другое чудо. Дал Зосима святую просфору каргопольским гостям, а те по небрежности своей ту просфору обронили. Откуда ни возьмись подбежала собака и хотела ту просфору проглотить, но вспыхнула просфора страшным огнём и опалила собаку. На месте сего чуда поставлен тогда же крест, а позже часовня (из нашей камеры видно).

Чудо сие не столь просто. Откуда собака взялась? — не было псов на острове. Ни псов, ни кошек спокон веку на острове не держали, чтоб псы, рыская, зверушек не тревожили, а кошки — птиц, оттого-то и жили в лесах ручные лисы, а в монастыре — ручные чайки. А пёс-то кто? Известно, кто в псином обличии является! Предупреждал враг ранее святого Савватия, а теперь хотел на святыню покуситься. Удалось бы ему ту просфору проглотить — враз бы конец пришёл святому делу. Да велика была святость преподобного отца нашего Зосимы, и сгорел враг в святом огне. Побеждён был враг, и началось святой обители устроение и цветение.

Расцвет и украшение ей было уготовлено в игуменство святого Филиппа. О Филиппе-митрополите, что не боялся Грозному царю печаловаться о невинно загубленных, все вы слышали. Боярин он был знатный, из рода Колычевых, государственного ума муж, а его происками недоброжелателей загнали в самый дальний монастырь. Но не смутился он и шёл твёрдым монашеским путём и по прошествии десяти лет возведён был в игумены. Тут-то монах-боярин развернулся! Двадцати лет не прошло — и на месте деревянного монастырька воздвигся каменный исполин, а там, где преподобному Зосиме чудесная церковь воссияла, светел и высок вознёсся храм Преображения Господня и трапезная палата красоты невиданной.

Исполнен был завет преподобного Зосимы, ликовали в небесах святые угодники, но и враг не дремал. Отозван был Филипп на митрополичий престол и твёрдым словом своим навлёк на себя государеву немилость. Чтоб обвинить его (как и нас, грешных, многих), лжесвидетели понадобились. Нашлись такие, и где — в той же обители, что благоустроилась филипповыми трудами! Видно, не отступал от неё враг — новый игумен соловецкий страха ради Филиппа оговорил. А дальше, сами понимаете — подвалы, только не Лубянки тогдашней, а Тверского Отроча монастыря. Да недолго пробыл там страдалец, ворвался как-то в честной монастырь в зверском облике лютый кромешник Малюта собачий сын Скуратов и на молитве удавил страдальца.

Я дела людские так понимаю: за всякое зло следует воздаяние. Так и с царством-государством: за зло правителей народ расплачивается. Говорят, государь грозный Иван Васильевич гордого ума был, и письма его вроде бы не дураком написаны, но что ж он со святой Русью натворил — враг ей того ни один не желал! Мало того, что казнил, головы срубал, в котлах живьём варил. Разделил своё царство пополам, над земщиной посадил касимовского царька Симеона Бекбулатовича с титулом «государя всея Руси» (недолго поцарствовал, сердешный, поигрался с ним грозный царь и сюда, на Соловки), а опричнину отдал на поток и разгул опричникам-кромешникам — в дома врываться, девиц насильничать, Божьи церкви грабить. Стоном стонала матушка-Русь от невиданного бесчинства, татарвы поганой хуже… Или мне послышалось, простонал кто-то? Да… Шатнулись устои народные, вышла злая сила самозваная. Смута началась. Качнулась Русь, но устояла — вера была велика, она спасла. Обложили воры-иноземцы святыню общерусскую, обитель Сергиеву, да взять не смогли, не допустил того Господь молитвами святых заступников. О той памятной осаде сочинение написано троицким келарем Авраамием Голицыным, соловецким постриженником, он же в старости прибыл на остров скончать свой век, надгробье его у собора все видели.