Кармен Лафорет - Ничто. Остров и демоны Страница 50

На другой день ко мне потихоньку пришла Глория и шепотом сказала, что надо бы позвать врача и отправить Хуана в сумасшедший дом.

— Наверное, и правда надо, — сказала я (а сама была уверена, что идея эта так и останется неосуществленной).

Глория уселась в глубине комнаты, посмотрела на меня и сказала:

— Ты не знаешь, Андрея, как я боюсь…

Лицо у нее было такое же невыразительное, как всегда, но зато отчетливо стало видно, как глаза от страха наполнились слезами.

— Я этого не заслуживаю, Андрея, потому что я девушка очень хорошая…

С минуту она сидела молча, как будто погрузившись в собственные мысли. Потом подошла к зеркалу.

— И хорошенькая… Верно же, хорошенькая?

Позабыв о своей тоске и страхе, она удовлетворенно трогала себя руками. Повернулась ко мне:

— Смеешься?

Вздохнула. И тотчас же снова стала насмерть перепуганной…

— Ни одна женщина, Андрея, не вынесла бы того, что я выношу. С тех пор как умер Роман, Хуан не хочет, чтобы я спала. Говорит, что я скотина, что я только и знаю, что спать, а в это время его брат воет от мук. Это смешно, только когда рассказываешь… А если тебе это говорят среди ночи, в постели?.. Нет, Андрея, совсем не смешно проснуться задыхаясь и почувствовать, что горло тебе сжимают мужские руки. Говорит, что я жирная свинья, что я только и делаю, что день и ночь сплю. А как же мне не спать днем, когда по ночам я не могу спать?.. От сестры возвращаюсь поздно, а он меня иногда уже встречает на улице. Как-то раз показал мне большую наваху, говорит, принес, чтобы перерезать тебе горло, если запоздаешь на полчаса. Думаешь, не отважится? Но ведь от такого сумасшедшего всего можно ожидать… Кто его знает! Говорит, что Роман является ему каждую ночь и советует убить меня… Что бы ты сделала, Андрея? Убежала? Или нет?

Она не ждала моего ответа.

— А как убежишь, если у мужчины есть наваха и есть ноги и он будет гнаться за тобой хоть на край света? Ох, девочка, ты не знаешь, что такое страх! Что значит ложиться спать чуть не на рассвете, когда тело твое совсем измучено — вот как я ложусь, а тут рядом сумасшедший. Караулю мгновенье, когда он заснет, чтобы скорее уткнуться головой в подушку и отдохнуть наконец. И вижу, что он никогда не спит. Чувствую рядом его бессонные глаза. Он весь раскрыт, лежит на спине, а огромные ребра так и ходят ходуном. Каждую секунду спрашивает: «Ты спишь?»

И я должна с ним разговаривать, успокаивать его. Наконец я больше не выдерживаю, сон как болезнь вползает в меня, где-то вот тут позади глаз, я слабею и сдаюсь… И сразу же чувствую его дыхание, он тут, близко… Обливаюсь от страха потом… Я должна открыть глаза, потому что руки его уже у меня на горле, снова на горле…

И если бы еще он всегда был таким плохим, девочка, тогда я могла бы его ненавидеть, и было бы куда лучше… Но ведь иногда он ласкает меня, просит прощения и плачет, как малый ребенок… А что же мне делать? Я тоже плачу и терзаюсь угрызениями совести… Угрызения совести бывают у всех людей, даже вот и у меня, ты не думай… И я его тоже ласкаю… А стоит мне назавтра напомнить ему об этом, и он уже грозится убить меня… Гляди!

Она быстро сбросила блузку и показала огромный кровоподтек на спине.

Я рассматривала эту ужасную отметину, и вдруг мы поняли, что, кроме нас, в комнате есть еще кто-то. Повернувшись, я увидела бабушку, сердито покачивавшую маленькой ссохшейся головкой.

Ах, этот бабушкин гнев! То был единственный раз на моей памяти, когда я видела бабушку в гневе… Она принесла только что полученное письмо. И с досадой потрясала им.

— Скверные девчонки! — сказала она. — Что это вы замышляете, маленькие злодейки? В сумасшедший дом доброго человека… ведь он кормит и одевает своего сына и качает по ночам, чтобы только его жена спокойно спала! Сумасшедшие! Вас, вас обеих, да и меня в придачу запрут в сумасшедший дом, прежде чем хоть один волос упадет с его головы!

Словно в отместку, она бросила письмо на пол и ушла, покачивая головой, вздыхая и что-то бормоча.

Брошенное на пол письмо было ко мне. Эна писала мне из Мадрида. Весь курс моей жизни круто менялся.

Я только что упаковала чемодан, туго стянув его на всякий случай веревкой, чтобы не подвели ненадежные замки, и очень устала. Глория сказала, что ужин на столе. В этот последний вечер она пригласила меня ужинать вместе с ними. Утром она припала к моему уху:

— Все стенные зеркала с канделябрами продала. Я и не знала, девочка, что за это безобразное старье дадут столько денег!

Хлеба в тот вечер было вволю. Подавали рыбу. Настроение у Хуана было вроде бы хорошее. Ребенок что-то болтал, сидя на высоком стульчике, и я с удивлением заметила, что за этот год он очень вырос. Уютная семейная лампа бросала отблески на темные стекла балконной двери.

— Плутовка! — сказала бабушка. — Ну, посмотрим, скоро ли ты приедешь повидаться…

Глория положила свою маленькую ручку на мою, лежавшую на скатерти.

— Да, Андрея, приезжай поскорей! Ты же знаешь, что я очень тебя люблю.

В разговор вступил Хуан:

— Не надоедайте вы Андрее. И правильно делает, что уезжает. Наконец-то ей представляется случай что-то делать, работать… Пока что нельзя было назвать ее слишком работящей…

Кончили ужинать. Я не знала, что сказать. Глория сложила в раковину груду грязных тарелок и стала красить губы, потом надела пальто…

— Ладно, девочка, обними меня, может, я тебя и не увижу… Ты ведь очень рано уезжаешь, да?

— В семь.

Я обняла ее и, странное дело, почувствовала, что люблю ее. Она ушла…

Хуан молча постоял посреди прихожей, глядя на мои манипуляции с чемоданом: я хотела поставить его к входным дверям, чтобы мой отъезд никого не потревожил. С грубой приветливостью мой дядя взял меня за плечо и поглядел на меня, держа на расстоянии своей вытянутой руки.

— Ну, племянница, пусть все будет хорошо! Теперь ты увидишь, что жить в чужом доме совсем не то, что в своей семье, но тебе нужно набраться опыта, понять, что такое жизнь.

В последний раз вошла я в комнату Ангустиас. Было жарко, окно было открыто; знакомый отсвет уличного фонаря тянулся печальной желтой полосой по плиткам пола.

Мне не захотелось больше думать о том, что меня окружало, и я легла. Письмо Эны открыло передо мной новые спасительные дали. И на этот раз вполне реальные.

«В конторе у моего отца, Андрея, есть для тебя работа. Она позволит тебе жить, ни от кого не завися, и посещать занятия в университете. Пока поживешь у нас, а потом поселишься, где захочешь; никто не намерен лишать тебя свободы. Мама с восторгом готовит тебе комнату. Я не сплю от радости».

Длинное-предлинное письмо. Эна рассказывала в нем обо всех своих заботах и надеждах. Она сообщала мне, что Хайме этой зимой тоже будет жить в Мадриде. Он наконец решил закончить курс, а потом они поженятся.

Спать я не могла. По-моему, было невероятно глупо снова испытывать это чувство тревожного ожидания, которое год назад в деревне заставляло меня вскакивать каждые полчаса с постели, — я боялась прозевать шестичасовой поезд, — и все же я не могла избежать этой предотъездной тревоги. Прежних иллюзий у меня уже не было, но отъезд волновал меня — ведь он нес мне освобождение. В Барселону на несколько дней приехал Энин отец; утром он заедет за мной, чтобы взять с собою в Мадрид. Ехать мы должны на его машине.

Когда шофер очень деликатно позвонил, я была уже на ногах. При сумеречном свете, проникавшем сквозь балконы, квартира казалась тихой и спящей. Я не решилась заглянуть к бабушке. Не хотелось будить ее.

Медленно спустилась я с лестницы. Что творилось у меня в душе! Я вспоминала, с какими безумными надеждами, с какой всепоглощающей жаждой жизни поднималась я по этим ступеням в первый раз. Теперь я уезжала, так и не узнав ни жизни во всей ее полноте, ни радостей, ни больших, серьезных интересов, ни любви. Мои смутные ожидания не сбылись. Ничто не сбылось. Ничто. С пустыми руками уходила я с улицы Арибау. Так, по крайней мере, я тогда думала.

Около черного длинного автомобиля меня ждал отец Эны. Он сердечно пожал мне руки. Повернувшись к шоферу, отдал ему уж не знаю какие распоряжения, потом сказал мне:

— Обедать мы будем в Сарагосе, а прежде хорошенько позавтракаем. — Он широко улыбнулся. — Вам понравится путешествовать, Андрея. Вот увидите…

Свежий утренний ветерок бодрил. Земля вставала влажной от росы. Прежде чем сесть в машину, я посмотрела на дом, в котором прожила год. Первые солнечные лучи били в его стекла. А через несколько минут и улица Арибау, и вся Барселона остались далеко позади.

Остров и демоны

(роман)

Кармен Кастро де Субири, верному и самоотверженному другу, которая немало сделала для того, чтобы эта книга увидела свет. С восхищением и любовью.