Пэлем Вудхауз - Том 1. Дживс и Вустер Страница 50

Вот почему уже пять минут спустя я снова оказался перед дверью голубой комнаты, на этот раз вместе с Бобби, пока еще не вопиющей в пустыне, но готовой завопить, как только мамаша Артроуз, следуя излюбленной тактике ассирийцев, внезапно нагрянет в комнату точно волк в овчарню.[72] Нервы у меня были, конечно, на взводе, но не слишком. Теперь Бобби стояла на часах в коридоре и было уже не так страшно. Любой гангстер вам скажет: когда берешь сейф, главное — это знать, что кто-то стоит на стреме и вовремя крикнет: «Шухер, лягавые!»

Я постучал в дверь — на всякий случай, надо ведь убедиться, что Уилберт не вернулся с прогулки. Ни звука. Кажется, путь свободен. Я сказал об этом Бобби, и она подтвердила: да уж, свободнее и быть не может.

— Теперь давай быстренько повторим еще раз, я хочу быть уверена, что ты все понял. Если я запою, что ты делаешь?

— Сразу же на балкон.

— И?..

— Спускаюсь по водосточной трубе.

— И?..

— Скрываюсь за горизонтом.

— Правильно. Тогда смело вперед! — сказала она, и я повернул ручку двери.

В комнате — уже до боли знакомой — за время моего отсутствия ничего не изменилось, и первое, что я сделал, это взобрался на другое кресло и посмотрел, не лежит ли сливочник на шкафу. К моему глубокому разочарованию, его там не оказалось. Видимо, эти клептоманы не так наивны, чтобы хранить добычу в таких общеизвестных местах. Мне ничего не оставалось, как начать утомительные планомерные поиски, и я принялся за работу, держа при этом ухо востро на случай пения в коридоре. Поскольку все было тихо, я, со свойственным всем Вустерам хладнокровием, продолжал искать там и сям, и в ходе моих изысканий забрался на четвереньках под туалетный столик, когда над моей головой вдруг прозвучал очередной голос из ниоткуда, которые столь часто раздаются в голубой комнате, и, дернувшись от неожиданности, я набил себе на голове весьма болезненную шишку.

— Боже милостивый! — произнес голос, и, выплыв на свет из-под столика, словно соленый огурец на кончике вилки, я получил удовольствие убедиться, что мамаша Артроуз опять нанесла мне визит. Она смотрела на меня сверху вниз, и на ее энергичном лице можно было без труда прочесть: «Какого черта все это значит?» И ее можно понять: приходишь в спальню сына и вдруг видишь, что из-под туалетного столика торчит обтянутый незнакомыми брюками зад.

Дальше мы в хорошем темпе разыграли уже привычный дебют.

— Мистер Вустер!

— Здравствуйте.

— Это опять вы?

— А? Да, — ответил я, потому что, разумеется, это был именно я. Она издала какой-то странный звук, не то чтобы икнула, но что-то вроде этого.

— Вы снова ищете мышь?

— Совершенно верно. Мне показалось, она шмыгнула под столик, и я решил разобраться с ней, невзирая на пол, возраст и общественное положение.

— Но с чего вы взяли, будто в комнате мышь?

— Так, знаете, вдруг пришло в голову.

— И часто вы охотитесь на мышей?

— Да, частенько.

Тут ее, видимо, озарило.

— Может быть, вы думаете, что вы — кот?

— Нет, я так не думаю. Тут у меня нет ни малейших сомнений.

— Но вы любите ловить мышей?

— Да.

— Что ж, все это очень любопытно. Надо будет поговорить с моим психоаналитиком, когда вернусь в Нью-Йорк. Уверена, что этому мышеловному комплексу соответствует какой-то символ в подсознании. А вы не чувствуете необычного ощущения в голове?

— Еще как чувствую, — сказал я, потому что башкой я приложился очень даже крепко, до сих пор в висках стучало.

— Так я и думала. Наверное, что-то вроде жжения. А теперь сделайте, как я скажу. Ступайте в свою комнату и прилягте. Расслабьтесь. Постарайтесь заснуть. Может быть, стоит выпить чашку крепкого чая. Потом… Господи, никак не вспомню фамилию этого знаменитого психиатра, его тут все еще нахваливали. Мисс Уикем про него вчера вспоминала. Боссом? Блоссом? Глоссоп! Да-да, сэр Родерик Глоссоп. Я думаю, вам нужно ему показаться. У него в клинике лежит моя приятельница, и она говорит, что он буквально творит чудеса. Вылечивает самые запущенные случаи. Сейчас главное для вас — покой. Идите и хорошенько отдохните.

Еще в самом начале нашего разговора я стал незаметно продвигаться к выходу и теперь бочком протискивался в дверь, точно перепуганный краб на песчаном пляже, который старается не привлекать к себе внимание ребенка с лопаткой. Но я не пошел отдыхать в свою комнату, весь кипя от ярости, я отправился на поиски Бобби. Мне не терпелось поднять вопрос об отсутствии наличия пения в коридоре. Поскольку даже двух тактов из любого шлягера было бы достаточно, чтобы уберечь меня от встречи, способной привести к преждевременной седине и разжижению костного мозга, я чувствовал себя вправе требовать объяснений, почему эти такты не прозвучали.

Я обнаружил ее у парадного входа за рулем своего автомобиля.

— А, привет Берти, — с хладнокровием мороженой трески сказала она. — Нашел?

Я скрипнул зубами от ярости и негодующе всплеснул руками.

— Нет, — сказал я, оставив без ответа ее вопрос, почему я вдруг решил делать шведскую гимнастику в это время суток. — Нет, я ничего не нашел. Но вот мамаша Артроуз меня застукала.

Она широко раскрыла глаза и негромко охнула.

— Только не говори мне, что ты снова стоял на четвереньках!

— Именно так оно и было. Я выползал из-под туалетного столика. Вот она — твоя помощь. И твое пение! — сказал я и, кажется, добавил: «Черт бы тебя побрал!»

— Ах, Берти, какая досада.

— Да уж.

— Понимаешь, меня неожиданно позвали к телефону. Мама звонила. Хотела сказать мне, что ты олигофрен.

— Господи, где она только откапывает такие словечки.

— Думаю, черпает от своих друзей-литераторов. У нее масса знакомых в мире литературы.

— Теперь понятно, откуда у нее такой богатый словарный запас.

— Она очень обрадовалась, что я еду домой. Хочет со мной серьезно поговорить.

— Насчет меня, разумеется.

.— Думаю, твое имя неминуемо всплывет в разговоре. Но мне некогда с тобой здесь болтать, Берти. Если я сию минуту не уеду, я и к завтрашнему утру не доберусь до родного гнезда. Жаль, что ты все испортил. Бедный мистер Траверс, представляю себе его горе. Впрочем, «в любую жизнь приходят дни ненастья[73]», — сказала она и укатила прочь, разбрызгивая во все стороны гравий.

Был бы здесь Дживс, я бы пошел к нему и сказал: «Вот они, женщины, Дживс», и он ответил бы: «Да, сэр», или, может быть, «Уж это точно, сэр», и это немного уврачевало бы мою израненную душу, но его здесь не было, поэтому я лишь горько рассмеялся и пошел на лужайку. Я подумал, что глава-другая из волосодыбного романа мамаши Артроуз помогут успокоить мои расшатанные нервы.

Так и оказалось. Не успел я прочесть и двух страниц, как меня одолела дремота, усталые веки сомкнулись, и я начал погружаться в мир грез и заснул не менее крепко, чем кот Огастус. Когда я проснулся, оказалось, что я проспал около двух часов, и, разминая затекшие конечности, я вдруг вспомнил, что забыл послать телеграмму Селедке. Я пошел в спальню тетушки Далии и исправил эту оплошность, продиктовав текст телеграммы почтовому служащему, которому явно не мешало бы обратиться к специалисту по проблемам слуха. После этого я снова вышел на воздух, собираясь вернуться на лужайку и продолжить чтение, но тут услышал звук мотора и к моему огромному удивлению увидел у парадной двери выходящего из автомобиля Селедку.

Глава IX

От Лондона до «Бринкли-Корта» около ста миль, а телеграмму я послал всего две минуты назад, поэтому, увидев Селедку у дверей дома, я не мог не подумать про себя: «Быстрая доставка, ничего не скажешь!» Он побил рекорд того парня из шуточной сценки, которую любит исполнять Китекэт Поттер-Перебрайт на концертах для курящих в клубе «Трутни», где один говорит, что собирается поехать на машине в Глазго, а другой спрашивает: «А далеко это?», и тот ему отвечает: «Триста миль», а второй спрашивает: «И сколько же ты туда будешь ехать?», на что первый отвечает: «Полчаса, приятель, примерно полчаса». Вот почему, когда я окликнул Селедку, в моем голосе прозвучало неподдельное изумление.

Услышав голос старого друга, он повернулся ко мне с резвостью кота, которого бросили на раскаленную печку, и я увидел, что его физиономия, обычно сияющая радостью бытия, на этот раз искажена душевной мукой, словно он только что проглотил несвежую устрицу. Я сразу же догадался, в чем дело, и едва заметная улыбка заиграла на моем лице. Очень скоро, сказал я себе, я верну на его щеки румянец счастья.

Он сделал судорожное глотательное движение и произнес замогильным голосом, каким говорят духи во время спиритических сеансов.

— Привет, Берти.

— Привет.

— Стало быть, это ты.

— Стало быть, я.