Кальман Миксат - Том 1. Рассказы и повести Страница 50

А случилось это так. В начале лета родители Марци окучивали в поле картошку. Ведь она, народная кормилица, любит, чтоб ее подушку перетрясли да поправили, — не лежать же ей на жестком до самой осени!

Родители работали, а четырехлетний крошка Марци сидел в борозде, возле кувшина с водой и торбы с хлебом. Тут же положили и грудную девочку, двоюродную или троюродную сестренку Марци. Мать ее изредка приходила покормить дочку грудью и всякий раз просила мальчика:

— Смотри получше за моей крошечкой, Марцика. Вырастет, отдам ее тебе в жены.

И он смотрел. Тихо мурлыкал девочке какую-то песенку, развлекал ее. Малышка сначала смеялась, потом заснула. Теперь стало скучно самому Марци. Но вскоре из глубины пшеничного поля, из густого леса качающихся на ветру колосьев на него глянуло что-то красное. Оно улыбалось ему, дразнило, манило к себе, словно говоря: «Иди ко мне, Марци! Иди!»

Мальчик поднялся и направился к пшеничному полю. Поле было совсем рядом, — нужно было лишь перейти узенькую полоску люцерны, принадлежавшей Яношу Надю, а там уже начинались хлеба, Марци подошел ближе, и неведомое красное, манившее его к себе, улыбнулось ему еще приветливей. Что бы это могло быть?

Мальчуган был не робкого десятка. Он смело вошел в пшеницу, хотя колосья поднимались выше его головы. Это красное, что так притягивало его, светило ему, то появляясь, то прячась вновь, из-за тысяч тонких стеблей. Вот оно совсем близко, — сейчас Марци подойдет к нему и сорвет!

Колосья шуршали, покачиваясь, как на волнах, и, казалось, убегали от него. Но мальчик все-таки добрался до того, за чем гнался. Он в изумлении всплеснул ручонками.

— Ай, какой красивый красный бубенчик!

Он точь-в-точь походил на колокольчик, в который позванивал во время обедни помогавший священнику маленький церковный служка. Но только тот, что Марци держал в руках, был куда красивее. Колокольчик служки — медный, а этот — словно весь из мягкой алой ткани, точно такой же, из какой сшита рубашка служки.

Марци всегда очень завидовал прислуживавшим в церкви мальчикам, то ли из-за красного их одеяния, то ли из-за колокольчика. Ну, вот теперь и у него есть такой же колокольчик. Сорвав цветок, он долго разглядывал его, затем потряс им в воздухе. Увы, бубенчик не звенел.

Малыш еще раз взмахнул цветком — снова ни звука. Ведь это был всего лишь красный полевой мак!

Но четырехлетний крошка не знал этого. Его чрезвычайно огорчило, что колокольчик не хочет звенеть: очевидно, кто-то сломал его, вырвал у бедняжки язык!

Впрочем, окончательно разочароваться он не успел. Чуть подальше, наискосок, виднелся еще один такой же колокольчик. От ветра он покачивался на своем тонком стебельке, и Марци даже послышалось, будто в воздухе что-то звенит.

Марци побежал к нему. Все мысли мальчонки были теперь заняты одним: найти бубенчик, который бы наконец зазвенел. Ему вовсе не было скучно: ведь вокруг столько интересного и забавного! С колючих тонких колосьев свисает синяя бахрома куколя, словно сошедшая с дебреценской трубки сельского старосты. По земле снуют взад-вперед всевозможные букашки, над головой порхают большие золотисто-зеленые бабочки, вокруг со всех сторон прыгают кузнечики. Густой лес пшеницы полон своей жизни. И вдруг откуда ни возьмись — зайчонок. Ой!.. Марци испугался и даже вздрогнул. Но тут же весело рассмеялся: «Ведь это мой прошлогодний зайчик!» Впрочем, едва ли… Того зайца давно зажарили. Марци вместе со всеми ел приготовленное из него жаркое. Но уж очень похож!..

Заяц кинулся прочь. Марци за ним. А колосья бежали им вслед. На мгновение мальчику показалось, будто перед ним уже другое поле, но это его нимало не встревожило. Он нашел еще один красный колокольчик, и ему почудилось, что этот действительно звенел.

Марци остановился, заслушавшись. Вдруг мимо проковыляли два маленьких перепеленка, совсем еще желтеньких, в молодом пушку.

Наверное, озорники удрали из родного гнездышка, не спросись у мамаши. Перепелята еще толком не научились бегать, их глазки-бисеринки выражали лишь страх. Лови их, Марци! И мальчик припустился за беглецами. Но плутишки оказались проворней его и вскоре исчезли из виду. Они затерялись в пшенице, даже шороха потревоженных ими колосьев больше не было слышно.

Наступила глубокая, удивительная тишина. До Марци не долетало ни стука телег, ни человеческих голосов. Над головой малютки виднелось только небо, по которому лениво ползли облака.

Над нивой промчался ветерок. Он словно огромным гребнем прошелся по ее кудрям. До слуха Марци он донес отдаленный, едва слышный детский плач.

«Маленькая Боришка проснулась», — подумал Марци.

Он повернул назад, собираясь вернуться к девочке. Но куда, в какую сторону бежать?

Задыхаясь, Марци изо всех сил бежит напрямик через поле, потом останавливается, прислушивается. Плача уже не слышно. Мальчик снова пускается в путь, только теперь он еле бредет, усталый, запыхавшийся, со взмокшими от пота волосенками. Порой ему кажется, будто он слышит где-то позади голос отца:

— Эй, Марци! Где ты, Марци?

Мальчик пробует идти на голос, но звук его уже исчез, лишь пшеница грустно и загадочно шуршит вокруг. А бедняжка Марци все идет и идет…

Страшному лесу колосьев нет конца; кажется, словно все поле шагает рядом с малышом — и высокие качающиеся стебли, и голубые васильки.

Марци уже выбивается из сил. Его терзает голод, он задыхается от усталости. Страх и боль сжимают ему сердечко, и ребенок начинает горько плакать.

Но безжалостные хлеба, словно чужие, равнодушно кивают колосьями, даже не хотят спросить: «О чем ты плачешь, Марци?» И красные бубенчики уже не звенят больше, а лишь посмеиваются над ним.

Одна только муравьиная куча ласково подбадривает его. Миллионы муравьишек копошатся на ней, выполняя какую-то неведомую, но, очевидно, очень спешную работу. Марци вспомнил, что видел точно такую же кучу на краю пшеничного поля, когда входил в хлеба. Может быть, это она и есть? Муравьи показались ему знакомыми. Всем своим видом они словно говорили малышу: «Это мы, Марци… Узнаешь нас?» Ножки ребенка уже подгибались, но с надеждой в сердце он пробежал еще немного, сначала вправо, потом влево. Напрасно!.. И муравьи обманули его. Это были другие, чужие муравьи.

Выбившись из сил, усталый, голодный, измученный, он свалился наконец возле куста бузины. В глазах у него потемнело, в голове стоял шум. А красные колокольчики в безбрежном море пшеничных колосьев все до единого вдруг зазвенели, зазвенели…

Родители Марци не скоро заметили, что сынишки их нет в той борозде возле хлебной торбы, где они его оставили. Мать и отец долго звали его, аукали, разыскивая по всему полю, но ребенка и след простыл. На все их расспросы работавшие по соседству люди отвечали в один голое: никто не видел мальчика. Непостижимо, куда он только мог деваться!

На следующий день о пропаже ребенка знала вся деревня. Сообщили об этом исправнику, и тот исколесил окрестности, допрашивал бродячих цыган, которые, по слухам, часто воруют чужих детей (будто им мало своих собственных!). Но Марци так и не нашелся. Мать каждый вечер стелила ему постельку — вдруг отыщется, вдруг ночью придет! Заблудился где-нибудь, думала она. Добрые люди найдут его и приведут домой.

Шло лето, а Марци так и не отыскался. Лишь ближе к осени, когда стали косить пшеницу на том поле, где он заблудился, в борозде возле куста бузины нашли крохотный детский скелетик.

1901

ФИЛИ

Перевод И. Миронец

Еще стоят в деревнях барские усадьбы, те, конечно, которые пока не рухнули. На этих-то уже разве только законченные отверстия уставившихся в небо труб говорят вразумительно, как бы сетуя, что через них вылетало больше, чем завозилось в амбары. Ох, уж эти пиры… пиры горой!

Зато уцелевшие усадьбы теперь привлекательнее прежнего. Комфорт — покоритель, могущественней Наполеона. Всюду постепенно проникает хотя бы частица того целесообразного, красивого и удобного, что придумано человечеством. Нынче и гайдук вон с вилки ест, а король Матяш еще довольствовался собственными пальцами. Деревенский нотариус нежится на такой оттоманке, какая и не снилась наместнику венгерского короля Гаре *. Одним словом, роскошь проникает все дальше и дальше.

И теперь дымят трубы помещичьих усадеб, да и гостей по-прежнему хватает. Сидят они вокруг красиво накрытых столов. В серебряных канделябрах горит в четыре раза больше свечей, чем в прежние времена. Вместо привычной печи теперь излучает тепло камин, облицованный отменной майоликой; и не видать за ужином уже косматых пришельцев в серых полушубках — все чинно, все подобрано одно к одному. Мебель, костюмы, фарфор, хрусталь. Все аристократично и дышит довольством. Мужчины во фраках, — это ведь не какое-нибудь сборище, а званый diner![18] — у дам шея и половина груди оголены, шуршащий шелковый лиф начинается лишь там, где не быть ему уже нельзя. И это единственный признак расчетливости. Но будем рассказывать дальше: стоит ли тратить много слов из-за крохотного местечка — в ладонь, от силы в две шириной.