Джон Стейнбек - Гроздья гнева Страница 51

— Чудак ты, па! Это и есть Калифорния.

Пожилой мужчина и мальчик — оба в комбинезонах и синих пропотевших рубашках — вышли из ивняка и остановились, глядя на них. Старший крикнул:

— Плавать можно?

— Не знаю, — сказал Том. — Мы еще не пробовали. А посидеть приятно.

— Нас к себе пустите?

— Река не наша. Но так и быть, уступим вам кусочек.

Те двое сняли комбинезоны, стащили через голову рубашки и вошли в воду. Пыль покрывала им ноги до колен, ступни у них были бледные и размякшие от пота. Они не спеша опустились в воду, устало потирая ладонями бедра. Это были отец и сын, оба загорелые до красноты. Они фыркали и стонали, полощась в воде.

Отец вежливо спросил:

— На Запад едете?

— Нет. Возвращаемся оттуда. Едем домой. Там не проживешь.

— А домой — это куда? — спросил Том.

— В Техас, недалеко от Пампы.

Отец спросил:

— Значит, дома можно прожить?

— Нет. Но там если и умирать с голоду, так среди своих. А голодать да чувствовать, что тебя все ненавидят, — так мы не хотим.

Отец сказал:

— Я уж от второго человека это слышу. За что же вас ненавидели?

— Кто их знает. — Он зачерпнул ладонями воды и стал мыть голову, кряхтя и пофыркивая. Струи грязной воды побежали у него с волос на шею.

— А все-таки любопытно бы послушать, — сказал отец.

— Мне тоже любопытно, — поддержал его Том. — Почему там, на Западе, все такие ненавистники?

Пожилой мужчина пристально посмотрел на Тома.

— А вы едете на Запад?

— На Запад.

— И в Калифорнии еще никогда не бывали?

— Нет.

— Тогда нечего меня спрашивать. Поезжайте, сами увидите.

— Это верно, — сказал Том, — а все-таки любопытно, на что едешь.

— Ну, если вы непременно хотите знать, так я расскажу. Я и других расспрашивал, и сам об этом думал. Страна хорошая. Только ее давно всю разворовали по частям. Поедете сначала через пустыню, а за ней будет Бейкерсфилд. И вокруг него такая красота, просто глаз не оторвешь — сады, виноградники. Во всем мире нет другой такой страны. Поедете дальше — места ровные, красивые, вода не глубже чем на тридцать футов. И вся эта земля лежит невозделанная, а тебе там ни кусочка не получить, потому что у нее свой хозяин — Земельно-скотоводческая компания. Не захотят они обрабатывать эту землю, так она и останется необработанной. А ты попробуй засей там небольшой участок кукурузой — и угодишь за это в тюрьму.

— Хорошая земля, говоришь? И ничего на ней не сеют?

— Да, да! Хорошая земля, и не сеют! Ну, тебя, конечно, зло возьмет, на нее глядя. Но подожди, ты еще толком ничего не видел. Ты понаблюдай, какими глазами там люди смотрят. Взглянут, а на лице будто написано: «Видеть тебя не могу, сукин сын». Столкнетесь с шерифами, они вас погоняют с места на место. Сделал остановку у дороги — нет, поезжай дальше. Там у каждого на лице написано, как он тебя ненавидит. А догадываетесь — почему? Потому что боятся. Они ведь знают: если у голодного человека нет хлеба, он и на воровство пойдет. Они знают: грех держать землю пустой, ее за это могут отнять. Да что там рассказывать! Вас еще никто не обзывал «Оки»?

Том спросил:

— Оки? А что это значит?

— Раньше значило — «оклахомец». А теперь — просто сукин сын. Что Оки, что бродяга — все равно. Само по себе это слово ничего не значит, вся суть в том, как они его выговаривают. Да разве все расскажешь! Надо самим там побывать. Говорят, таких, как мы, туда понаехало триста тысяч… и живут как свиньи, потому что в Калифорнии на все есть хозяева. Без хозяев ничего не осталось. А они так держатся за свое добро, что убить за него готовы. Трясутся от страха, потому и злые. Это вам самим надо повидать. Самим все услышать. Страна — просто загляденье, а люди неприветливые, злые. Они со страху и друг друга готовы съесть.

Том сидел, глядя на воду, и рыл пятками песок.

— Ну а если подработаешь, скопишь немного денег, можно все-таки купить небольшой участок?

Пожилой мужчина засмеялся и взглянул на мальчика, а у того лицо расплылось чуть ли не в торжествующей улыбке. Тогда старший сказал:

— Вы и не надейтесь на постоянную работу. Будете перебиваться со дня на день. И работать будете с людьми, которые на вас косо смотрят. Пойдете на сбор хлопка, вам покажется, что весы неправильные. Весы бывают разные — и правильные и неправильные. А вам будет думаться, что они везде жульнические. И ничего с этим не поделаешь.

Отец медленно проговорил:

— Значит… значит, не так уж там хорошо?

— Нет, почему, хорошо… глаз радуется. А проку от всей этой красоты мало. Скажем, стоя́т апельсиновые деревья — целая роща, а в ней похаживает человек с ружьем. Если ты тронешь хоть один апельсин, он тебя пристрелит, — такое ему дано право. А на побережье есть один хозяин, у которого этой земли миллион акров. Он газеты, что ли, печатает.

Кэйси быстро повернулся к нему.

— Миллион акров? Что же он делает с миллионом акров?

— Кто его знает. Владеет ими, больше ничего. Держит скот. Повсюду расставлена охрана, никого не пускают. Сам ездит в бронированной машине. Я видел его портреты. Жирный такой, квелый, глаза щелочками, остервенелые, а рот дырой. Боится, как бы не убили. У самого миллион акров, а он смерти боится.

Кэйси опять спросил:

— На кой ему черт миллион акров? Что он с ними будет делать?

Пожилой мужчина протянул перед собой побелевшие, набрякшие в воде руки, прикусил нижнюю губу и нагнул голову набок.

— Кто его знает. Наверно, сумасшедший. Это по всему видно. И на портрете такой. Глаза остервенелые, как у сумасшедшего.

— Говоришь, смерти боится? — спросил Кэйси.

— Так рассказывают.

— Боится, как бы до него бог не добрался?

— Не знаю. Боится, и все тут.

— Что же это за жизнь? — сказал отец. — Невесело, наверно, так жить.

— А вот дед ничего не боялся, — сказал Том. — Для него самое веселье было, когда, того и гляди, ухлопают. Как-то ночью вдвоем с приятелем пошел на индейцев. Чудом живы остались, зато повеселились вволю.

Кэйси сказал:

— Так, наверно, всегда. Если человек живет весело, радуется своей жизни, плевать ему на все остальное. А вот такие — остервенелые, одинокие — доживут до старости, разуверятся во всем и боятся смерти.

Отец спросил:

— Как это можно во всем разувериться, если у тебя земли миллион акров?

Проповедник улыбнулся, но улыбка у него была неуверенная. Он ударил ладонью по воде, отгоняя водяного жука.

— Если миллион акров нужен ему, чтобы почувствовать свое богатство, значит, душа у него нищая, а с такой душой никакие миллионы не помогут. Потому, может, он во всем и разуверился — чувствует, что нет у него богатства… того богатства, какое было у миссис Уилсон, когда дед умирал в ее палатке. Вы не думайте, я не проповедь вам читаю, но если человек только и делает, что тащит себе всякое добро в нору, точно суслик, так в конце концов он во всем разуверится. — Кэйси усмехнулся. — А все-таки получилось вроде проповеди.

Солнце начинало палить. Отец сказал:

— Лучше совсем спрятаться под воду. Такое пекло — того и гляди сгоришь. — Он опустился по самый подбородок в мягко струившуюся воду. — А если не боишься работы, тогда как?

Пожилой мужчина выпрямился и повернулся к нему лицом.

— Я говорю только о том, что знаю, друг. Может, приедете туда и сразу найдете постоянную работу, тогда я окажусь вралем. А может, никакой не найдете и скажете, что я вас не предупредил. Одно могу сказать: народ там большей частью бедствует. — Он лег в воду и добавил: — А всего нельзя знать.

Отец посмотрел на дядю Джона.

— Ты у нас всегда был молчальником, а как уехали из дому, я от тебя и двух слов не слышал. Ну, говори, что ты об этом думаешь?

Дядя Джон нахмурился.

— Ничего не думаю. Мы туда едем, так? И никакими рассказами нас не удержишь. Приедем — посмотрим. Найдется работа — будем работать, а нет — положим зубы на полку. От таких разговоров проку мало.

Том откинулся назад, набрал в рот воды, выпустил ее фонтаном и засмеялся:

— Дядя Джон говорит редко, но метко. Правильно, дядя Джон. Ночью поедем дальше, па?

— Что ж, поедем. Ехать так ехать.

— Тогда я пошел вон в те кустики, посплю хоть часок. — Том встал и зашагал по воде к песчаному берегу. Он натянул на мокрое тело брюки и рубашку, морщась от прикосновения нагревшейся на солнце одежды. Остальные побрели за ним.

Отец и сын, сидя в воде, смотрели Джоудам вслед. Мальчик сказал:

— Повидать бы их через полгода, какие они тогда будут.

Его отец протер уголки глаз пальцами.

— Напрасно я им столько всего наговорил, — сказал он. — Такая уж у человека природа — любит других учить.

— Вот еще, па! Да они сами тебя за язык тянули.

— Так-то оно так. Да вот ты слышал, что тот сказал? Все равно поедем. Мои слова дела не изменят, а им от них только лишнее огорчение раньше времени.