Читра Дивакаруни - Сестра моего сердца Страница 51

И тут связь прервалась.

— Тебе не надо было советовать ей возвращаться назад в ваш дом, — сказал Сунил еще до того, как я положила трубку на место. — Может быть, ей удалось бы всё как-то уладить с мужем, если бы она осталась. А теперь у ее свекрови будет идеальный повод для того, чтобы убедить Рамеша развестись с ней…

Я была так зла, что меня трясло. Я сказала Сунилу, что у него глупые, типично мужские рассуждения. Как мужчина может понять, что чувствует сейчас Судха? Как мужчина, который понятия не имеет, что значит носить в себе жизнь, — как он может знать, что испытывает женщина, которую заставляют эту жизнь убить?

И тут я почувствовала легкое, но отчетливое шевеление глубоко внутри себя, такое прохладное и серебристое, как будто в животе у меня прыгала рыбка. Мой малыш! Он напоминал мне о том, что в жизни самое главное.

Я крепко сжала губы. Если я начну ссориться с Сунилом, то уже не смогу остановиться, а сейчас мне надо было сосредоточить всю свою энергию на Судхе. Которая взяла велорикшу, чтобы доехать на вокзал. Которая оставила спокойную жизнь замужней женщины, не имея с собой ничего кроме сумки, которую крепко держала в руках.

Взяв подушку, я пошла в гостиную. Легла на диван и закрыла глаза. Я крепко прижала ладонь к животу, заряжаясь силой и теплом, исходящими от моего сына. Я видела стоящую на пыльной платформе Судху, ожидающую приближающийся со свистом поезд, воняющий дизельным топливом. Она поставила свою маленькую, изящную и такую хрупкую ножку на ступеньку вагона и начала свое трудное путешествие.

33

Судха

Стоя под ноздреватым и закопченным потолком вокзала Ховрах, в котором каждый звук усиливался жутким эхом, я внезапно поняла, что никогда не путешествовала одна. Я была оглушена звуками вокзала: я слышала, как судорожно перескакивала минутная стрелка на огромных часах, как кричали торговцы, толкающие тележки, набитые желтыми сладкими лимонами, над которыми возбужденно жужжали тучи мух, и носильщики в красной униформе с вещами на голове бежали на платформу, ловко отпихивая пассажиров в сторону. Везде пахло потом, мочой и безнадежностью. Этот запах становился особенно сильным, когда я проходила мимо семей бездомных, лежащих на своих лежаках из джута и протягивающих миски для подаяний. Тошнота и жалость поднимались во мне, когда я искала монетку, и мне не удавалось подавить содрогания. Если бы не хрупкая защита моих мам, может, и я бы сейчас была среди этих нищих?

А еще на вокзале было полно мужчин. Они намеренно задевали меня, проходя мимо, выплевывали кусочки листьев бетеля мне под ноги и обнажали зубы в улыбке, когда я отпрыгивала. Их откровенные, плотоядные взгляды скользили по моему телу. Они гадали, почему я одна и без багажа, почему никто меня не встречает. Мне стало дурно. Неужели и к этому я скоро должна буду привыкнуть? На мгновение мне захотелось снова сесть в поезд и вернуться в большой кирпичный дом в Бардхамане, который казался таким безопасным.

С большим трудом я протиснулась сквозь толпу к остановке такси. В Калькутте никто никогда не выстраивался в очередь, поэтому единственным способом сесть в такси было просто пробираться вперед сквозь людей. Минут пятнадцать я беспомощно стояла, глядя на всю эту сутолоку, а потом отчаянно нырнула в нее и начала всех расталкивать, не обращая внимания, кому я наступала на ноги. Волосы у меня распустились, чья-то пуговица царапнула мне щеку, кто-то, воспользовавшись такой теснотой, стал щупать мою грудь. Я со злостью отбросила руку и пнула по ноге толстяка, стоявшего прямо передо мной, не давая пройти. Обернувшись, он хотел было разразиться руганью, но так и застыл с открытым ртом, увидев мой яростный взгляд. Я уверенно толкнула его локтем в живот и, наконец, оказалась в такси, с потной шеей, дрожащая. Наверное, то же самое испытывала Рани из Джанси, когда в первый раз оказалась на поле битвы. Я назвала адрес, стараясь придать голосу как можно большую жесткость, чтобы у водителя не возникло соблазна обмануть меня, и откинулась на сиденье.

Мне было немного страшно сидеть одной в такси. Я слышала много историй, которые рассказывали мамины подруги о похищенных девушках, которых отправляли на Средний Восток. Но я не могла позволить себе бояться. Кто знал, куда мне еще придется ехать одной? Ведь теперь я не была невесткой семьи Саньялов. Но я вспомнила, что все-таки была не одна. Со мной была моя дочь, моя любимая дочь, огонек, мерцающий внутри меня. А когда я вспомнила дом свекрови, который охраняли на входе якши с мечами в руках, — место, ставшее самым опасным для меня и моей малышки, последние сомнения рассеялись и я больше не жалела о сделанном.

Когда я позвонила в дверь, мне открыла Рамур-ма. По тому, как она вскрикнула от удивления и прижала к груди руки, я поняла, что мать никому не сказала о моем последнем телефонном звонке.

— Судха, диди! Боже, неужели это ты? А где Рамеш дада-бабу? Только не говори мне, что он позволил тебе ехать в таком состоянии одной! Налини-ма, Гури-ма, Пиши-ма, идите скорей, посмотрите, кто приехал!

Я сидела, неловко примостившись на краешке дивана в гостиной, крепко сжав в руках сумочку и чувствуя себя чужой в доме, в котором я родилась и выросла. И, как чужая, я не была уверена, что мне будут рады.

— О боже! — воскликнула мама, увидев меня, и прижала пальцы к губам. — Значит, ты все-таки сделала то, что хотела, упрямая, несносная девчонка. Боже, что теперь будет?

Хотя я предполагала, что она так скажет, ее слова ранили меня. Я пыталась сдержать накатившие слезы, словно двенадцатилетняя девочка. Ну хоть когда-нибудь она поймет, как бывает нужно, чтобы она обняла меня и утешила?

— Что ты имеешь в виду? — спросила Пиши, вошедшая в комнату. — И что за манера встречать дочь, которая так давно не была дома? Ну-ка, Судха-ма, дай посмотрю на тебя. Какая же ты стала красивая, теперь, почти став матерью! Я так рада, что ты приехала! Но Рамур-ма права: нашему зятю не следовало отпускать тебя одну, ты выглядишь такой усталой.

Она обняла меня, похлопывая по спине, и я с облегчением и благодарностью положила голову ей на плечо.

Тут в комнату вбежала Гури-ма, на лице которой читались одновременно радость и недоумение. Я заметила, как она ищет глазами мой багаж, гадая, почему водитель Рамеша до сих пор не занес его в дом.

Дальше наступила самая тяжелая часть нашей встречи, когда мне пришлось снова рассказывать обо всех мучительных деталях моей истории. Я смотрела, как глаза Гури-ма наполняются ужасом, а Пиши стискивала в кулаке угол своего сари.

— Я сказала ей не делать этого — шипела моя мать, — сказала, чтобы она сжала зубы и смирилась, а потом снова попробовала бы забеременеть. У женщины, в конце концов, может быть много детей, а муж — он один и навсегда. Нет, эта мадам решила сделать по-своему. Что теперь мы скажем нашим родственникам? Она навсегда смешала фамилию Чаттерджи с грязью, не говоря уже о наших предках.

Сначала мне хотелось ответить ей какой-нибудь колкостью по поводу ее предков, но я была так измотана, что у меня просто не было сил на препирания. У меня так болела спина, что все, чего я хотела — это лечь в кровать в знакомой с детства комнате и накрыться с головой покрывалом.

— Достаточно, Налини, — сказала Гури-ма, с трудом переводя дыхание, и мне стало скверно на душе от мысли о том, что я прибавила ей сложностей. — Судха уже достаточно взрослая, чтобы принимать решения самостоятельно, и я понимаю причину ее выбора. А мы должны поддерживать ее.

— Опять ты за старое, диди, — перебила мать. — Опять ты потакаешь ее упрямству. Неудивительно, что она не поладила со свекровью…

Мне казалось, что я вернулась в детство, и если бы мне не было так больно, то я точно бы рассмеялась.

— Ну хватит, Налини, — вмешалась Пиши. — Неужели ты не видишь, как устала наша бедная девочка, она сейчас упадет в обморок. Давайте-ка сначала накормим ее и уложим в постель, а потом можешь причитать и взывать к богам сколько твоей душе угодно.

Пиши подошла, взяла меня за руку и увела.

— Вот, здесь можешь принять душ. У нас тут произошли кое-какие изменения: пришлось закрыть верхний этаж, потому что во время муссонов стал протекать потолок. Но про это я тебе завтра расскажу.

Когда мы сели за стол, я чувствовала общее напряжение. Ужин был весьма скромен: рис, дал и пассерованный шпинат, что красноречиво говорило о трудностях с деньгами. Пиши стала извиняться, объясняя, что огонь в печи уже погасили на ночь, но они могут послать Сингх-джи в магазин за рыбой и поджарить ее для меня.

— Всё и так очень вкусно, — уверяла я. Впрочем, так и было. Я даже не подозревала, как соскучилась по еде, приготовленной с любовью, еде, которую я могла есть и не бояться, что подавлюсь веревкой, на которой висела наживка. Это был ужин для Судхи, а не для вместилища наследника Саньялов.