Михаил Чулков - Пересмешник, или Славенские сказки Страница 52

- Так я не обманываюсь,- сказал он трепетавши,- и боги для меня столь милостивы, что против воли моей избавили меня непростительного греха и всех адских мучений за оный?

- Действительно так,- отвечала я ему,- и ты, родитель мой, не должен сомневаться больше о моей жизни.

По сих словах стал он на колена и благодарил милосердое небо от сокрушенного сердца; слезы его проливались уже тогда от радости, а не от жестокой печали; потом обнял меня и лобызал в великом восхищении, просил прощения за учиненную мне неправильно обиду, о которой не хотел уведомить меня прежде свидания моего с матерью. Итак, немедленно пошли мы в город.

По пришествии моем в дом сделалась в оном такая радость, что изъяснить оной никоим образом невозможно. Мать моя бросилась ко мне на шею и, целуя меня, не могла от великой радости выговорить ни одного слова. Все домашние упали к моим ногам и целовали иные руки, а другие платье, всякий радовался и орошал меня своими слезами; отец не знал, что тогда делать, и только кричал, чтоб в одну минуту собрали всю нашу родню, которые немедленно все и съехались. И так вся ночь прошла у нас в великой радости, во удивлении и во взаимных приветствиях; наступивший день был таков же, и два еще за оным следующие. Приятели отца моего, знакомые и незнакомые, услышав о такой радости, сходилися толпами в наш дом, поздравляли отца моего со обретением погибшей его дочери и желали от того времени всякого ему счастия.

На четвертый день желала я непременно уведомиться о превратившейся моей судьбине и, будучи одна с моею матерью, просила ее, чтобы она уведомила меня об оном.

- Ты должна простить твоему отцу,- говорила она,- что он, не зная твоей невинности, поступил с тобою толь строго, для того что должность его того требовала; и мы бы почитали тебя до сих пор винною, ежели бы Боман при смерти своей не объявил нам о том подробно. Он при последнем уже издыхании покаялся в сем преступлении перед богами и перед нами, просил у нас и у тебя прощения и, сделав сие покаяние, скончался. Узнав, что ты нимало не виновна, овладела нами тоска и сожаление, и если бы плачевное сие время еще несколько продлилось, тогда уже бы ты не увидела меня живую. Отец твой каждый вечер ходил оплакивать то место, на котором тебя так зверски умертвил, а я наполняла моим стенанием и воплем все места в нашем обитании: одним словом, сделался наш дом домом плача и отчаяния. Многие ходили к нам и воздерживали нас от печали; но, увидев, что мы никак утешиться не можем, оставили наконец во власть рыдания нашего и смертельной печали. Муж мой и я лишилися было употребления пищи и положили оба вместе ожидать конца жизни нашей непременно, и сами себе готовили все, что ни принадлежит к печальным обрядам; но боги, сжалясь, может быть, на нашу печаль и услышав наши молитвы, которые мы каждый час воссылали на небо, послали нам свою неизреченную милость, которая всякое их милосердие превосходит, возвратили нам тебя, чем переменили плачевную жизнь нашу в радостную и благополучную.

Сыскав к тому способное время, уведомила я родителей моих подробно обо всем том, что со мною ни происходило, и просила извинения, что без позволения их сочеталась браком, что простили они мне без всякой упорности. Итак, начала я жизнь спокойно, но беспокоилась весьма много о Менае. Уведомить его никоим образом было невозможно, ибо не знала, где он находится. По прошествии полугода вышла из терпения и послала нарочно в дом к моему мужу уведомить его, что я нахожуся в Принятье у моих родителей; в ожидании же сего человека препроводила я время, увеселяя отца моего и мать.

В некоторый день заехал к нам лекарь, который пользовал моего отца; поговорив несколько с ним, хотел он ехать домой; я просила его, чтобы он остался у нас на время: ибо был он весьма веселого духа и обходился с людьми весьма изрядно и так, чтоб веселее препроводить нам с ним время; но он сказал мне, что поспешает к одному молодому господину, который приехал сюда в город для сыскания своей жены и который, не нашед иной, пришел в великое отчаяние, получил сильную горячку и теперь отчаянно болен.

- Как его имя?- спросила я у лекаря.

- Он называется Менай,- отвечал мне врач,- и господин не последний нашего государства.

По сих его словах не могла я скрыть моей радости, бросилась к отцу моему и к матери и кричала им, что я нашла моего супруга. Родители мои бежали его встретить и изъявить ему свою радость; но лекарь уведомил их, что он отчаянно болен и находится по незнанию своей жены в другом доме. Что касается до меня, то я спешила как возможно скорее его увидеть и просила врача, чтобы он указал мне его дом; но он на сие не согласился и говорил мне, чтобы я воздержала свое стремление, ибо сим свиданием, которое тронет весьма много больного, могу его лишиться навеки. Желание мое превозмогало всякую опасность, и я неотступно просила его, чтобы лекарь сыскал мне какой-нибудь способ увидеть в тот день возлюбленного моего мужа, для того что я и самой истине не верила и думала, что слух меня обманывает.

Лекарь предложил мне шутя, чтобы я, одевшись в мужское платье, представила из себя аптекарскую особу, только чтоб произвести сие весьма осторожно. Сие предложение так мне понравилось, что я тотчас появилася к нему аптекарем, и так поехали мы к Менаю, которого нашли почти при последнем издыхании. Врач в то время не столько пользовал больного, сколько удерживал меня, чтобы я не открылась моему супругу: ибо от того зависел его живот и мое благополучие и жизнь, и для того приказал мне ехать домой, а сам хотел начать делать открытие моему мужу обо мне, и то весьма осторожно и при случае хорошем. Таким образом оставила я их и приехала домой с великою радостию, не опасаясь нимало кончины своего мужа: ибо сердце мне того не предвещало, а сей вестник никогда нас не обманывает и есть справедливее на свете.

Всякий день уведомлял меня лекарь о состоянии моего мужа, и как открыл ему обо мне, то поминутно начал он получать новые силы к своему облегчению. Освободясь совсем от болезни, приехал в наш дом, и какая произошла тогда между нами радость, о том я умолчу, ибо такие происхождения увеселяют одних только любовников. В сем случае благополучие мое свершилось и продолжилось еще не меньше года, которое время жил Менай в доме отца моего в угодность его и моей матери, также опасаясь и своей родительницы, которая не только меня, но его проклятию предавала.

Наконец уведомили его, что мать его скончалась, простив его и меня при своей смерти. В сие время начали мы собираться на Менаеву отчизну и может быть, определено было роком скончаться моему мужу. Вздумал он ехать морем, от чего хотя и все удерживали его, однако не согласился он оставить своего предприятия. Простившись со всеми с великими слезами, сели мы на корабль и ехали до того места, на котором вы нас нашли, весьма благополучно. Но восставшая вдруг необыкновенная буря посадила нас на сие место, изломав наперед мачты и оборвав парусы и снасти.

Четыре месяца пробавлялись мы съестными припасами, ибо на столько времени готовлено было оных, и ожидали какого-нибудь спасения; но до вашего не видали мы ни одного корабля. В начале пятого нечем уже нам было питаться, и так начали мереть слуги наши и матросы; муж мой сохранял для меня несколько остатков из пищи нашей, но и та вся уже изошла; пять дней не имела я во рту своем ничего и так от сего потеряла силы и пришла наконец в беспамятство. Каким образом пришли вы на наш корабль, как отлучили меня от Меная и как спасли от смерти- того ничего не помню, ибо была я тогда совсем уже без чувства.

Таким образом окончила Ливона свое повествование и вдалась в пущее отчаяние вместо чаемого Аскалоном облегчения. С сих пор отворилися источники слез из глаз ее и ни на одну минуту не осушали ее лица.

Аскалон, не чувствуя в себе ни совести, ни малейшего сожаления, начал бесстыдным образом открывать ей свою страсть, которой Ливона нимало соответствовать не хотела и укоряла его тем, что он имеет варварское сердце. Неистовый избавитель, видя, что ласкою не может получить от нее своего желания, употребил к тому силы и власть свою.

По сем презренном поругании Ливона сделалась совсем отчаянною и в наступившую ночь прекратила свой живот и пребывание с неистовым Аскалоном, который поутру велел ее бросить в море без всякого сожаления.

В сей день объявил дух Аскалону, что находятся они не в дальнем расстоянии от островов Млакона и Ния; чего ради вторично начал Аскалон выдумывать способы, каким бы образом приступить ему к своему намерению.

Первое, просил он духа, чтоб переменил он вид его и голос, который немедленно оное исполнил и дал ему образ лет осьмидесяти человека, украшенного большою бородою и сединою. Таким образом сделались прикрыты все его зверские и презрения достойные свойства сим почтенным видом и платьем, к тому приличным, и сей адский хамелеон находился уже вдвое способным вредить смертному племени.