Ханс Фаллада - Маленький человек, что же дальше? Страница 52

И не успевает Пиннеберг рта раскрыть, как господин Иенеке с достоинством удаляется, а Пиннеберг стоит и смотрит ему вслед.

Во второй половине дня Пиннебергу удается перекинуться словечком с Гейльбутом за большой вешалкой для пальто. Этого с ними уже давно не случалось — отношения не те. С того дня как они вместе побывали в бассейне и Пиннеберг ни звуком не обмолвился о своем впечатлении, не говоря уже о том, чтобы присоединиться к их компании, — с того дня между ними словно черная кошка пробежала. Разумеется, Гейльбут слишком вежлив, чтобы показать, что обижен, но прежней теплоты в отношениях уже нет.

Пиннеберг изливает душу. Он начинает с Иенеке, но Гейльбут только плечами пожимает.

— Подумаешь, Иенеке. Господи, стоит ли принимать все это близко к сердцу!

Ладно, он не будет принимать это близко к сердцу, но что за люди в больничной кассе…

— Симпатичные, — говорит Гейльбут, — такие, какими им и быть положено. Но прежде всего по существу дела: хочешь, я ссужу тебе пятьдесят марок?

Пиннеберг тронут.

— Нет, нет, Гейльбут. Ни в коем случае. Уж как-нибудь выкрутимся. Просто деньги причитаются нам по праву. Посуди сам, скоро уже три недели, как она родила.

— На то, что ты мне рассказал, — задумчиво говорит Гейльбут, — я бы не стал обращать внимания. У этих типов всегда есть отговорка. Но если сегодня вечером деньги не придут, я бы на твоем месте пожаловался.

— Все равно не поможет, — говорит Пиннеберг упавшим голосом. — С нами они творят, что хотят.

— Нет, жаловаться не им, это, разумеется, не имеет смысла. Но существует надзор персонального обеспечения, они ему подчинены. Постой-ка, я посмотрю адрес в телефонной книге.

— Разве что и в самом деле есть такой надзор, — с надеждой говорят Пиннеберг.

— Теперь денежки сами приплывут к тебе в руки, вот увидишь. Итак, Пиннеберг приходит домой, к своей Овечке, и спрашивает:

— Деньги пришли?

Овечка лишь плечами пожимает.

— Нет. Зато есть письмо оттуда.

Пиннеберг вскрывает конверт, и в ушах его снова звучит наглое: «Решение принято!» Попадись он сейчас ему в руки, этот его собрат, попадись он только ему в руки!..

Итак: письмо и два красивых анкетных листа. Нет, до денег еще не дошло, с деньгами надо еще потерпеть.

Бумага. Письмо и два анкетных листа. Так просто сесть и заполнигь их. Э, нет, голубчик, так просто это не делается. Прежде всего позаботься получить официальное свидетельство о рождении — «специально для представления в кассу», — простая больничная справка, понятно, нас не устраивает. Затем аккуратненько заполни и подпиши анкеты. Правда, в них сплошь и рядом спрашивается о том, что уже есть в нашей картотеке: сколько ты зарабатываешь, в каком году родился, где живешь, но анкета никогда не повредит.

А теперь, голубчик, главное. Твое дело, пожалуй, легко провернуть в один день, только изволь представить нам справки больничных касс, в которых ты и твоя супруга состояли за последние два года. Нам. правда, известно: врачи придерживаются того мнения, что женщины, в общем, вынашивают младенца только девять месяцев, но для пущей верности — пожалуйста, справки за два последних года. Быть может, тогда нам посчастливится спихнуть расход на какую-нибудь другую больничную кассу.

Не откажите в любезности, господин Пиннеберг, потерпите с вашим делом до получения требуемых документов.

Пиннеберг смотрит на Овечку, Овечка смотрит на Пиннеберга.

— Только не надо так волноваться! — говорит она. — Ничего ты с ними не поделаешь.

— О господи! — стонет Пиннеберг. — Какие мерзавцы! Попадись тот тип мне в руки…

— Да перестань же, — говорит Овечка. — Мы немедленно напишем в наши кассы, вложим конверты с марками…

— Во сколько это опять обойдется!

— …и через три, самое большее — через четыре дня соберем справки и перешлем в кассу.

В конце концов Пиннеберг садится и пишет. У него все просто: ему надо написать лишь в свою больничную кассу в Духерове, а вот Овечка, к сожалению, состояла раньше в двух различных кассах в Плаце. Ну что ж, теперь посмотрим, ведь ответят же когда-нибудь эту субчики. «…Не откажите в любезности, потерпите до получения требуемых документов!..»

Когда письма написаны, когда Овечка уже спокойно сидит в своем красно-белом купальном халатике с малышом у груди и тот сосет, сосет, сосет, — Пиннеберг в последний раз обмакивает перо в чернила и своим красивейшим почерком принимается писать жалобу в надзор персонального обеспечения.

Нет, это не жалоба, так далеко он не зашел, это всего-навсего запрос: вправе ли касса обусловливать выплату пособия наличием данных документов? И действительно ли он должен представить справки больничных касс за два года?..

И, кроме того, это просьба: не могли бы вы помочь мне поскорее получить деньги? Они мне очень нужны.

Овечка не возлагает особых надежд на это письмо.

— Так они для тебя и расстарались.

— Но это же несправедливо! — возмущается Пиннеберг. — Пособие на кормление должно выплачиваться во время кормления. Иначе какой же в этом смысл?

И действительно, Пиннеберг как будто прав. Три дня спустя приходит открытка: по его —заявлению проводится расследование, о результатах которого его известят.

— Вот видишь! — торжествует он.

— Да что же тут расследовать? — спрашивает Овечка. — Дело то-то ясное.

— А вот увидишь! — говорит он.

После этого наступает затишье. Заветные пятьдесят марок, разумеется, израсходованы, но тут следует очередная получка, и из нее снова откладываются сто марок. Ведь деньги должны прийти со дня на день.

Но деньги все не приходят, и расследование, по-видимому, еще не дало результатов. Приходят только справки от больничных касс из Духерова и Плаца. Все это: справки, анкеты, официальное свидетельство о рождении, которое давно получила Овечка, — Пиннеберг собирает вместе и относит на почту.

— Интересно, что будет дальше, — говорит он.

Но на самом деле ему уже совсем не интересно: он так злился, он ночами не мог заснуть от ярости, и все без толку. Мы не в силах что-либо изменить, перед нами стена: хоть лбом об нее бейся, ничего не изменится,

И вдруг приходит деньги; приходят действительно быстро, их выслали сразу же после получения документов.

— Вот видишь, — в который уже раз говорит он. Овечка видит, но предпочитает промолчать: не дай бог, он опять рассердится. — Интересно, какое такое расследование предпринял надзор. Уж теперь-то эти субчики в кассе получат по шапке!

— Едва ли тебе теперь ответят, — замечает Овечка. — Ведь мы получили деньги.

И действительно, она как будто права: проходит неделя, потом другая, третья, начинается четвертая…

— Этих господ я тоже не совсем понимаю, — время от времени говорит Пиннеберг, меж тем как одна неделя сменяет другую. — Ведь я же писал им, что мне нужны деньги, а они прохлаждаются. Ерунда какая-то.

— Они не ответят, — снова говорит Овечка.

Но на этот раз она не права. К исходу четвертой недели они ответили — ответили коротко и с достоинством, что считают вопрос исчерпанным, поскольку господин Пиннеберг уже получил деньги.

И это все? Ведь Пиннеберг спрашивал, вправе ли касса требовать от него документы, собрать которые весьма и весьма сложно?

Да, для этого почтенного органа — все. К чему затруднять себя ответом на его вопросы, раз Пиннеберг получил деньги?

И, однако, это не все. Остаются еще важные господа, что сидят в том великолепном здании, в правлении кассы; один из их низших представителей, молодой человек за перегородкой, в свое время очень мило разделался с Пиннебергом. Теперь важные господа разделываются с Пиннебергом самолично. Они послали в надзор персонального обеспечения письменное разъяснение по делу служащего Пиннеберга, и теперь надзор пересылает копию этого письма господину Пиннебергу.

Что же они пишут? Что его жалоба необоснованна. Ну, разумеется, что другое могут они написать? Но почему все-таки она необоснованна?

Потому что господин Пиннеберг — растяпа. Посудите сами, ему следовало уже такого-то и такого-то представить официальное свидетельство о рождении, а он послал его в кассу лишь неделю спустя! «По чьей вине произошла задержка, легко установить по документам», — пишет касса.

— И эти субчики ни слова не пишут о том, что они потребовали еще и справки больничных касс за два года! — кричит Пиннеберг. — Они потребовали кучу справок, а достать их сразу нельзя!

— Вот видишь, — говорит Овечка.

— Вижу, — вне себя от ярости говорит он. — Все они мерзавцы. Они врут и передергивают, а потом нас же выставляют склочниками. Но уж теперь-то…— Он вдруг умолкает и погружается в раздумье.

— Что — теперь? — спрашивает Овечка.

— Я еще раз напишу в надзор, — торжественно заявляет он. — Я скажу им, что для меня вопрос не исчерпан, что дело не только в деньгах, они передернули факты. Эти штучки пора бросать! С нами должны обращаться по-людски, мы тоже люди.