Лев Толстой - Анна Каренина Страница 52

"Ты не хотела объясниться со мной, - как будто говорил он, мысленно

обращаясь к ней, - тем хуже для тебя. Теперь уж ты будешь просить меня, а я

не стану объясняться. Тем хуже для тебя", - говорил он мысленно, как

человек, который бы тщетно попытался потушить пожар, рассердился бы на свои

тщетные усилия и сказал бы: "Так на' же тебе! так сгоришь за это!"

Он, этот умный и тонкий в служебных делах человек, не понимал всего

безумия такого отношения к жене. Он не понимал этого, потому что ему было

слишком страшно понять свое настоящее положение, и он в душе своей закрыл,

запер и запечатал тот ящик, в котором у него находились его чувства к семье,

то есть к жене и сыну. Он, внимательный отец, с конца этой зимы стал

особенно холоден к сыну и имел к нему то же подтрунивающее отношение, как и

к жене. "А! молодой человек!" - обращался он к нему.

Алексей Александрович думал и говорил, что ни в какой год у него не

было столько служебного дела, как в нынешний; но он не сознавал того, что он

сам выдумывал себе в нынешнем году дела, что это было одно из средств не

открывать того ящика, где лежали чувства к жене и семье и мысли о них и

которые делались тем страшнее, чем дольше они там лежали. Если бы кто-нибудь

имел право спросить Алексея Александровича, что он думает о поведении своей

жены, то кроткий, смирный Алексей Александрович ничего не ответил бы, а

очень бы рассердился на того человека, который у него спросил бы про это. От

этого-то и было в выражении лица Алексея Александровича что-то гордое и

строгое, когда у него спрашивали про здоровье его жены. Алексей

Александрович ничего не хотел думать о поведении и чувствах своей жены, и

действительно он об этом ничего не думал.

Постоянная дача Алексея Александровича была в Петергофе, и обыкновенно

графиня Лидия Ивановна жила лето там же, в соседстве и постоянных сношениях

с Анной. В нынешнем году графиня Лидия Ивановна отказалась жить в Петергофе,

ни разу не была у Анны Аркадьевны и намекнула Алексею Александровичу на

неудобство сближения Анны с Бетти и Вронским. Алексей Александрович строго

остановил ее, высказав мысль, что жена его выше подозрения, и с тех пор стал

избегать графини Лидии Ивановны. Он не хотел видеть и не видел, что в свете

уже многие косо смотрят на его жену, не хотел понимать и не понимал, почему

жена его особенно настаивала на том, чтобы переехать в Царское, где жила

Бетси, откуда недалеко было до лагеря полка Вронского. Он не позволял себе

думать об этом и не думал; но вместе с тем он в глубине своей души, никогда

не высказывая этого самому себе и не имея на то никаких не только

доказательств, но и подозрений, знал несомненно, что он был обманутый муж, и

был от этого глубоко несчастлив.

Сколько раз во время своей восьмилетней счастливой жизни с женой, глядя

на чужих неверных жен и обманутых мужей, говорил себе Алексей Александрович:

"Как допустить до этого? как не развязать этого безобразного положения?" Но

теперь, когда беда пала на его голову, он не только не думал о том, как

развязать это положение, но вовсе не хотел знать его, не хотел знать именно

потому, что оно было слишком ужасно, слишком неестественно.

Со времени своего возвращения из-за границы Алексей Александрович два

раза был на даче. Один раз обедал, другой раз провел вечер с гостями, но ни

разу не ночевал, как он имел обыкновение делать это в прежние годы.

День скачек был очень занятой день для Алексея Александровича; но, с

утра еще сделав себе расписание дня, он решил, что тотчас после раннего

обеда он поедет на дачу к жене и оттуда на скачки, на которых будет весь

двор и на которых ему надо быть. К жене же он заедет потому, что он решил

себе бывать у нее в неделю раз для приличия. Кроме того, в этот день ему

нужно было передать жене к пятнадцатому числу, по заведенному порядку, на

расход деньги.

С обычною властью над своими мыслями, обдумав все это о жене, он не

позволил своим мыслям распространяться далее о том, что касалось ее.

Утро это было очень занято у Алексея Александровича. Накануне графиня

Лидия Ивановна прислала ему брошюру бывшего в Петербурге знаменитого

путешественника в Китае с письмом, прося его принять самого путешественника,

человека, по разным соображениям, весьма интересного и нужного. Алексей

Александрович не успел прочесть брошюру вечером и дочитал ее утром. Потом

явились просители, начались доклады, приемы, назначения, удаления,

распределения наград, пенсий, жалованья, переписки - то будничное дело, как

называл его Алексей Александрович, отнимавшее так много времени. Потом было

личное дело, посещение доктора и управляющего делами. Управляющий делами не

занял много времени. Он только передал нужные для Алексея Александровича

деньги и дал краткий отчет о состоянии дел, которые были не совсем хороши,

так как случилось, что нынешний год вследствие частых выездов было прожито

больше, и был дефицит. Но доктор, знаменитый петербургский доктор,

находившийся в приятельских отношениях к Алексею Александровичу, занял много

времени. Алексей Александрович и не ждал его нынче и был удивлен его

приездом и еще более тем, что доктор очень внимательно расспросил Алексея

Александровича про его состояние, прослушал его грудь, постукал и пощупал

печень. Алексей Александрович не знал, что его друг Лидия Ивановна, заметив,

что здоровье Алексея Александровича нынешний год нехорошо, просила доктора

приехать и посмотреть больного. "Сделайте это для меня", - сказала ему

графиня Лидия Ивановна.

- Я сделаю это для России, графиня, - отвечал доктор.

- Бесценный человек! - сказала графиня Лидия Ивановна.

Доктор остался очень недоволен Алексеем Александровичем. Он нашел

печень значительно увеличенною, питание уменьшенным и действия вод никакого.

Он предписал как можно больше движения физического и как можно меньше

умственного напряжения и, главное, никаких огорчений, то есть то самое, что

было для Алексея Александровича так же невозможно, как не дышать; и уехал,

оставив в Алексее Александровиче неприятное сознание того, что что-то в нем

нехорошо и что исправить этого нельзя.

Выходя от Алексея Александровича, доктор столкнулся на крыльце с хорошо

знакомым ему Слюдиным, правителем дел Алексея Александровича. Они были

товарищами по университету и, хотя редко встречались, уважали друг друга и

были хорошие приятели, и оттого никому, как Слюдину, доктор не высказал бы

своего откровенного мнения о больном.

- Как я рад, что вы у него были, - сказал Слюдин. - Он нехорош, и мне

кажется... Ну что?

- А вот что, - сказал доктор, махая через голову Слюдина своему кучеру,

чтоб он подавал. - Вот что, - сказал доктор, взяв в свои белые руки палец

лайковой перчатки и натянув его. - Не натягивайте струны и попробуйте

перервать - очень трудно; но натяните до последней возможности и наляжьте

тяжестью пальца на натянутую струну - она лопнет. А он по своей усидчивости,

добросовестности к работе, - он натянут до последней степени; а давление

постороннее есть, и тяжелое, - заключил доктор, значительно подняв брови. -

Будете на скачках? - прибавил он, спускаясь к поданной карете. - Да, да,

разумеется, берет много времени, - отвечал доктор что-то такое на сказанное

Слюдиным и нерасслышанное им.

Вслед за доктором, отнявшим так много времени, явился знаменитый

путешественник, и Алексей Александрович, пользуясь только что прочитанной

брошюрой и своим прежним знанием этого предмета, поразил путешественника

глубиною своего знания предмета и широтою просвещенного взгляда.

Вместе с путешественником было доложено о приезде губернского

предводителя, явившегося в Петербург и с которым нужно было переговорить.

После его отъезда нужно было докончить занятия будничные с правителем дел и

еще надо было съездить по серьезному и важному делу к одному значительному

лицу. Алексей Александрович только успел вернуться к пяти часам, времени

своего обеда, и, пообедав с правителем дел, пригласил его с собой вместе

ехать на дачу и на скачки.

Не отдавая себе в том отчета, Алексей Александрович искал теперь случая

иметь третье лицо при своих свиданиях с женою.

XXVII

Анна стояла наверху пред зеркалом, прикалывая с помощью Аннушки

последний бант на платье, когда она услыхала у подъезда звуки давящих щебень

колес. "Для Бетси еще рано", - подумала она и, взглянув в окно, увидела