Том 2. Роковые яйца - Михаил Афанасьевич Булгаков Страница 52

В зале, как на шабаше, металась нечистая сила.

— На мозоль, на мозоль, черти! — бормотал нетанцующий, пробираясь в буфет.

— Музыка, играй № 5! — кричал угасающим голосом из буфета человек, похожий на утопленника.

— Вася, — плакал второй, впиваясь в борты его тужурки, — Вася! Пролетариев я не замечаю! Куды ж пролетарии-то делись?

— К-какие тебе еще пролетарии? Музыка, урезывай польку!

— Висели пролетарии на стене и пропали...

— Где?

— А вон... вон...

— Залепили голубчиков! Залепили. Вишь, плакат на них навесили. Па-ку... па-ку... покупайте серпантин и соединяйтесь...

— Горько мне! Страдаю я...

— А-ах, как я страдаю! — зазывал шепотом телеграфист, пьянея от духов. — И томлюсь душой!

Польку я желаю... танцевать с тобой!!

— Кавалеры наступают на дам, и наоборот! А друат[14], — ревел дирижер.

В буфете плыл туман.

— По баночке, граждане, — приглашал буфетный распорядитель с лакированным лицом, разливая по стаканам загадочную розовую жидкость, — в пользу библиотеки! Иван Степаныч, поддержи, умоляю, гранит науки!

— Я ситро не обожаю...

— Чудак ты, какое ситро! Ты глотни, а потом и говори.

— Го-го-го... Самогон!

— Ну, то-то!

— И мне просю бокальчик.

— За здоровье премированного красавца бала Ферапонта Ивановича Щукина!

— Счастливец, коробку пудры за красоту выиграл!

— Протестую против. Кривоносому несправедливо выдали.

— Полегче. За такие слова, знаешь.

— Не ссорьтесь, граждане!

Блестящие лица с морожеными, как у судаков, глазами, осаждали стойку. Сизый дым распухал клочьями, в глазах двоилось.

— Позвольте прикурить.

— Пажалст...

— Почему три спички подаете?

— Чудак, тебе мерещится!

— Об которую ж зажигать?

— Целься на среднюю, вернее будет.

В зале бушевало. Рушились потолки и полы. Старые стены ходили ходуном. Стекла в окнах бряцали:

— Дзинь... дзинь... дзинь!!

— Польки — дзинь! П-польки — дзинь! — рявкали трубы.

Звуки польки неземной!!!

«Гудок». 19 ноября 1924 г.

Банан и Сидараф

— Какое правление в Турции?

— Э... э... турецкое!

«Экзамен на чин» — рассказ А. П. Чехова

1

Дело происходило в прошлом году. 15 человек на одной из станций Ю.-В. ж. д. закончили 2-месячный курс школы ликвидации безграмотности и явились на экзамен.

— Нуте-с, начнем, — сказал главный экзаменатор и, ткнув пальцем в газету, добавил: — Это что написано?

Вопрошаемый шмыгнул носом, бойко шнырнул глазом по крупным знакомым буквам, подчеркнутым жирной чертой, полюбовался на рисунок художника Аксельрода и ответил хитро и весело:

— «Гудок»!

— Здорово, — ответил радостно экзаменатор и, указывая на начало статьи, напечатанной средним шрифтом, и хитро прищурив глазки, спросил:

— А это?

На лице у экзаменующегося ясно напечатались средним шрифтом два слова: «Это хуже...»

Пот выступил у него на лбу, и он начал:

— Бе-а-ба, не-а-на. Так что банан!

— Э... Нет, это не банан, — опечалился экзаменатор, — а Багдад. Ну, впрочем, за 2 месяца лучше требовать и нельзя. Удовлетворительно! Следующего даешь. Писать умеешь?

— Как вам сказать, — бойко ответил второй, — в ведомости только умею, а без ведомости не могу.

— Как это так «в ведомости»?

— На жалованье, фамелие.

— Угу... Ну, хорошо. Годится. Следующий! М... хм... Что такое МОПР?

Спрашиваемый замялся.

— Говори, не бойся, друг. Ну...

— МОПР?.. Гм... председатель.

Экзаменаторы позеленели.

— Чего председатель?

— Забыл, — ответил вопрошаемый.

Главного экзаменатора хватил паралич, и следующие вопросы задавал второй экзаменатор:

— А Луначарский?

Экзаменующийся поглядел в потолок и ответил:

— Луна... чар... ский? Кхе... Который в Москве...

— Что ж он там делает?

— Бог его знает, — простодушно ответил экзаменующийся.

— Ну, иди, иди, голубчик, — в ужасе забормотал экзаменатор, — ставлю четыре с минусом.

2

Прошел год. И окончившие забыли все, чему выучились. И про Луначарского, и про банан, и про Багдад, и даже фамилию разучились писать в ведомости. Помнили только одно слово «Гудок», и то потому, что всем прекрасно, даже неграмотным, была знакома виньетка и крупные заголовочные буквы, каждый день приезжающие в местком из Москвы.

3

На эту тему разговорились как-то раз рабкор с профуполномоченным. Рабкор ужасался.

— Ведь это же чудовищно, товарищ, — говорил, — да разве можно так учить людей? Ведь это же насмешка! Пер человек какую-то околесину на экзамене, в ведомости пишет какое-то слово: «Сидараф», корову через ять, и ему выдают удостоверение, что он грамотный!

Профуполномоченный растерялся и опечалился.

— Так-то оно так... Да ведь что ж делать-то?

— Как что делать? — возмутился рабкор. — Переучивать их надо заново!

— Да ведь что за два месяца сделаешь? — спросил профуполномоченный.

— Значит, не два, а четыре нужно учить или шесть, или сколько там нужно. Нельзя же, в самом деле, выпускать людей и морочить им головы, уверяя, что он грамотный, когда он на самом деле как был безграмотный, так и остался! Разве я не верно говорю?

— Верно, — слезливо ответил профуполномоченный и скис. Крыть ему было нечем.

М.

«Гудок». 27 ноября 1924 г.

Счастливчик

Выиграл! Выиграл!

Вот счастливец...

Он всегда выигрывает.

Песня

Вечером в квартиру железнодорожника Карнаухова на ст. Н. постучали. Супруга Карнаухова, накинув пуховый платок, пошла открывать.

— Кто там?

— Это я, Дашенька, — ответил за дверью под всхлипывания дождя нежным голосом сам Карнаухов и внезапно заржал, как лошадь.

— Напился, ирод? — заговорила Дашенька, гремя болтом.

Луч света брызнул на лампочки, и в пелене дождя показалось растерянное и совершенно трезвое лицо Карнаухова, а рядом с ним из мрака вылезла лошадиная морда с бельмом на глазу. Супруга отшатнулась.

— Иди, иди, Саврасочка, — плаксивым голосом заговорил Карнаухов и потянул лошадь за повод. Лошадь, гремя копытами, влезла на крыльцо, а оттуда — в сени.

— Да ты?! — начала Дашенька и осталась с открытым ртом.

— Тпррр-у... Дашенька, ты не ругайся... Но... но... о, сволочь, — робко заговорил Карнаухов, — она ничего — лошадка смирная. Она тут в сенцах постоит!..

Тут Дашенька опомнилась:

— Как это так в сенцах? Кобыла в сенцах? Да ты очумел!!

— Дашенька,