Жорис-Карл Гюисманс - Там внизу, или Бездна Страница 53

– Предназначение Утешителя, – вмешался астролог, – простирается на начало зарождения. Божественная жизнь освятит органы оплодотворения, которые будут рождать тогда лишь существа избранные, свободные от прирожденного греха, существа, по самой природе избавленные от испытания в горниле – как гласит Библия – уничижения. Так поучал пророк Винтра, этот удивительный простец, написавший столь благоговейные и пламенные страницы. Учение это после его смерти продолжил и раскрыл его преемник доктор Иоганнес!

– Но вы проповедуете земной рай! – воскликнул де Герми.

– Да, настанет царство свободы, блаженства, любви!

– Я плохо понимаю, – заговорил Дюрталь. – С одной стороны, вы возвещаете явление Святого Духа и вместе с тем признаете второе пришествие грядущего со славою Христа.Совпадают ли оба царствия или же следуют одно за другим?

– Необходимо понимать разницу, – ответил Гевенгэ, – между пришествием Святого Духа и победным сошествием Христа. Одно предшествует другому. Надлежит возродить сперва человечество, воспламенить его третьей ипостасью – любовью, чтобы мог по обещанию своему сойти Иисус с облаков и воцариться над народами, созданными по Его подобию.

– Какое место отводите вы во всем этом папе?

– Ах, это одно из любопытнейших верований учения иоаннитов. Вы знаете, что в течение веков пришествие мессии распадается на два периода: жертвенное и искупительное время Спасителя, в котором мы живем, и время Христа, нами ожидаемое – Христа, совлекшего печать уничижения, сияющего в сверхобожаемом величии лика Своего. Так вот! Обе эры будут иметь различных пап. О двух верховных первосвященниках вещает Священное Писание. Замечу, что о том же свидетельствуют мои гороскопы.

Аксиома богословия учит, что с большей или меньшей силой дух Петра живет в его преемниках. И так пребудет до желанного сошествия Духа Святого, когда Иоанн, дотоле пребывавший в отдалении, начнет свое правление любви и жив будет в душах новых пап.

– Я не совсем понимаю надобность папы, когда покажется Христос, – заметил де Герми.

– Конечно, он утратит тогда свой смысл, и папы не переживут времени, определенного божественным Утешителем. Настанет конец установлению римского первосвященства в тот день, когда восславится в сияющем вихре Иисус.

– Не углубляясь в вопросы эти, о которых можно спорить годы, скажу одно, – воскликнул Дюрталь. – Изумляет меня благодушие вашей утопии, воображающей, что человек способен к совершенствованию! Вы забываете, что тварь, именуемая человеком, по природе своей себялюбива, порочна, низменна. Оглянитесь вокруг себя – что вы увидите беспрерывную борьбу, общество бесстыдное и жестокое. Разбогатевших буржуа, волков, которые гнетут бедняков униженных, затравленных! Везде торжество злодеев и посредственностей, повсюду апофеоз лжецов политики и банков! И вы верите, что можно повернуть этот поток? Нет, неизменен человек – смердела душа его на пороге бытия, и в наши дни она не менее порочна и зловонна. Меняется лишь облик человеческих грехов. Прогресс – лицемерная выдумка, которая придает изысканность порокам!

– Тем больше оснований, чтобы рухнуло общество, если оно таково, как вы его описываете, – возразил Карэ.

– Да, я не менее вашего убежден, что оно разъедено тлением и насквозь сгнило от сердцевины до покровов. Невозможно ни врачевать его, ни исцелить. Пусть исчезнет оно и возродится на его месте новое. Чудо, которое может сотворить лишь один Господь!

Де Герми заметил:

– Конечно, признавая преходящей позорную современность, неизбежно подойдешь к выводу, что лишь вмешательство Божие может смести ее с лица земли. Не социализму, не бредням невежественных, озлобленных рабочих пересоздать людей и усовершенствовать народы. Это выше человеческих сил!

– И близки, – возгласил Гевенгэ, – времена, прорицаемые Иоганнесом. Это подтверждают очевидные знамения. Раймонд Луллий свидетельствует, что кончина ветхого мира возвестится распространением учения антихристова, которое, по определению его, проявится двояко: в материализме и чудовищном чернокнижии. Пророчество, по-моему, приложимое к нашему времени. С другой стороны, весть благая осуществится, по словам святого Матфея, когда «узрите мерзость запустения, стоящую на месте святе».

И сие свершилось! Взгляните на этого папу, боязливого и сомневающегося, ласкового и лукавого, на епископов, продажных и трусливых, на духовенство, забавляющееся и изнеженное. Вспомните, как заражены они сатанизмом, и скажите, да, скажите, в состоянии ли пасть Церковь еще ниже!

– Непреложны пророчества, и не может она погибнуть! – и, облокотившись на стол, воздев глаза к небу, звонарь умоляющим голосом прошептал:

– Отче наш, да приидет царствие Твое!

– Уже поздно, пора уходить, – бросил де Герми. И когда они надевали пальто, Карэ спросил Дюрталя:

– На что же надеетесь вы, если не верите в пришествие Христа?

– Я? Ни на что.

– Мне жаль вас, неужели вы совсем не верите в лучшее будущее?

– Я верю, что – увы! – старое небо все так же будет расстилаться над запустелой, живущей бреднями землей!

Звонарь пожал плечами и грустно поник головой. Расставшись у подножия башни с Гевенгэ, они молча прошли несколько шагов. Потом де Герми заметил:

– Не удивляет тебя, что именно в Лионе произошли все события, о которых мы сегодня говорили? – и в ответ на недоумевающий взгляд Дюрталя продолжал: – Я знаю Лион и скажу тебе, что умы там дымятся, точно туманы Роны, заволакивающие по утрам улицы. По первому впечатлению это город, который восхищает путешественников, любящих его длинные проспекты, цветистые лужайки, обширные бульвары – всю елейную архитектуру современных городов. Но Лион вместе с тем убежище мистицизма, приют учений сверхъестественного, гавань сомнительных прав. Там умер Винтра, в котором воплотился, по-видимому, дух пророка Илии. Там сохранились последние сторонники Наундорфов, там процветает колдовство и в Гильотьере за золотой напускают порчу! Не забудь, что наряду с изобилием анархистов и радикалов там пышно сохранился воинствующий, твердый католицизм, что там произрастают янсенисты и лицемерная буржуазия.

Лион славится колбасой, каштанами, шелками. Но также и храмами! Все верхи его крутых улиц изборождены капеллами, монастырями, и над всеми ними царит собор Фурвьерской Богоматери. Издали это произведение зодчества похоже на опрокинутый ножками вверх комод XVIII века, но изумительна внутренность его, еще неоконченная. Как-нибудь съезди осмотреть. Ты увидишь необычайнейшее смешение ассирийского, римского, готического, не знаю, каких только стилей, измышленных, сплавленных, обновленных, согласованных Боссаном – единственным, в сущности, зодчим нашего столетия, который способен был создать внутреннее убранство собора! Корабль его сияет эмалями, мрамором, бронзой, золотом. Изваянные ангелы чередуются с колоннами, врезаясь в простую гармонию линий. Это сродни варварскому искусству Азии, напоминает здания, воздвигнутые Густавом Моро в творениях его вокруг Иродиад.

И тянутся бесконечные вереницы богомольцев. Молятся, чтобы Богоматерь дала успех в делах, открыла новые рынки шелку и сосискам. Приснодеву посвящают в торговые обманы. Испрашивают у нее указания, как продать залежавшиеся припасы или сбыть плис. В церкви св. Бонифация, посреди города, я прочел явление, в котором верующих просят из почтения к святости места не раздавать милостыню нищим. Выходит, что не пристало досадным сетованиям бедняков смущать торговые молитвы!

– Да, – продолжил Дюрталь, – но удивительно, что демократия выказала себя ожесточеннейшим противником бедных, казалось бы, что революции надлежало покровительствовать им и, однако, она обрушилась на них с наибольшей жестокостью. Как-нибудь я покажу тебе один из декретов года II. Он установляет кары не только против протягивающих руку, но и против подающих!

– А вот целительная панацея от всех бед! – засмеялся де Герми. И он указал пальцем на расклеенные по стенам исполинские афиши, в которых генерал Буланже увещевал парижан голосовать за него на предстоящих выборах.

Дюрталь пожал плечами.

– И все-таки народ этот совершенно больной. Карэ и Гевегэ, быть может, правы, утверждая, что никакое лечение не в силах его спасти!

Дюрталь решил не отвечать на письма, которые посылала ему жена Шантелува. Со времени их разрыва она ежедневно писала ему пламенные послания. Но он вскоре заметил, как стихают ее вопли Менады, переходят в сетования, ропот, упреки и слезы. Она начала обвинять Дюрталя в неблагодарности, раскаивалась, что послушалась его и сделала соучастником святотатства, в котором ей предстоит дать отчет Всевышнему. Просила о последнем свидании. Потом молчала неделю и, наконец, утомленная его безмолвием, разразилась еще одним писанием, окончательно подтверждавшим их разлуку.