Марк Твен - Том 12. Из Автобиографии. Из записных книжек 1865-1905. Избранные письма Страница 53

Я купил матери дом в Кеокуке. Каждый месяц я давал ей определенную сумму денег и Ориону тоже. Жили они там все вместе.

Но потом, как я уже сказал, Орион перебрался с женой в Нью-Йорк и получил работу корректора в "Ивнинг пост" на десять долларов в неделю. Они сняли небольшую комнату, служившую и кухней, и жили в ней на его жалованье. Со временем Орион приехал в Хартфорд и просил меня пристроить его на работу в какую-нибудь газету. Так мне представился еще один случай испробовать мою систему. Я велел Ориону пойти в "Ивнинг пост" без всякого рекомендательного письма и предложить задаром мыть полы и убирать помещение, потому-де, что деньги ему не нужны, а нужна работа и что именно о такой работе он мечтает. Через шесть недель он уже работал редактором, получал двадцать долларов в неделю - и получал не зря. Вскоре его пригласила другая газета, на более высокую плату, но я велел ему пойти к своему начальству и рассказать об этом. Ему дали прибавку, и он остался в "Ивнинг пост". За всю жизнь он еще не знавал такой приятной должности. Работа была нетрудная, достаток обеспеченный, но потом счастье ему изменило. Как и следовало ожидать.

В Ратленде, штат Вермонт, несколько богатых дельцов из республиканской партии затеяли издавать на паях газету и предложили Ориону место главного редактора с окладом три тысячи в год. Он сразу загорелся. Так же - нет, вдвое, втрое жарче - загорелась его жена. Я отговаривал его, умолял - все напрасно. Тогда я сказал:

- Ты просто тряпка. Они там живо в этом убедятся. Они поймут, что из тебя можно веревки вить, что с тобой можно обращаться, как с рабом. Ты выдержишь от силы полгода. После этого они не станут увольнять тебя, как джентльмена, они просто вышвырнут тебя на улицу, как назойливого попрошайку.

Именно так и случилось. И Орион с женой снова отбыли в многострадальный, ни в чем не повинный Кеокук. Оттуда Орион написал, что к адвокатской практике не вернется, что ему для здоровья нужна деревенская жизнь и какое-нибудь занятие на свежем воздухе; что у его старика тестя имеется полоска земли на берегу реки, в миле от города, и на ней что-то вроде дома, и что он решил купить эту землю, разводить там кур и снабжать Кеокук курами, яйцами и, кажется, маслом - впрочем, я не уверен, разводят ли масло на куриной ферме. Он писал, что землю отдают за три тысячи долларов наличными, и я выслал ему эти деньги. Орион стал разводить кур и каждый месяц представлял мне подробный отчет, из которого явствовало, что ему удается сбывать своих кур жителям Кеокука по доллару с четвертью за пару. Однако из того же отчета явствовало, что вырастить эту пару стоит один доллар и шестьдесят центов. Ориона это, видимо, не смущало, так что и я не возражал. А он тем временем регулярно, из месяца в месяц, брал у меня взаймы по сто долларов. И вот как строг и неподкупен он был в делах, - а Орион не на шутку гордился своими деловыми способностями: едва получив в начале месяца аванс под эти сто долларов, он тут же присылал мне расписку и вместе с ней взятые из этих же денег проценты за три месяца (из расчета 6% годовых) со ста долларов, поскольку срок в расписках всегда указывался трехмесячный. Я их, конечно, не сохранял. Они ни для кого не имели ни малейшей ценности.

Так вот, он всегда присылал мне подробный отчет о прибылях и убытках от своих кур за истекший месяц - во всяком случае, об убытках - и еще включал в этот отчет все статьи расходов: корм для кур, шляпа для жены, башмаки для себя и так далее, вплоть до платы за проезд в поезде и еженедельных пожертвований, в сумме десяти центов, в пользу миссионеров, пытающихся обречь китайцев на вечный огонь по плану, которого они не одобряют. Но когда среди этих мелочей я обнаружил двадцать пять долларов за постоянную скамью в церкви, терпение мое лопнуло. Я велел ему переменить религию, а церковную скамью продать.

Пятница, 6 апреля 1906 г.

Этот наш дом - № 21 по Пятой авеню - стоит на углу Девятой улицы, в двухстах шагах от Вашингтон-сквер. Ему уже лет пятьдесят-шестьдесят. Строил его Ренвик, - тот, что построил католический собор. Дом большой, комнаты во всех этажах хорошие, просторные, но в них мало солнца.

Вчера я дошел до Вашингтон-сквер, свернул налево - посмотреть на дом, который стоит на углу Университетской площади. Я перешел на другую сторону, чтобы охватить взглядом весь фасад этого дома. Переходя улицу, я встретил какую-то женщину, и она, видимо, меня узнала, да и мне что-то в ее лице показалось знакомым. Я почувствовал, что она сейчас повернет обратно, подойдет и заговорит со мной, - и так оно и случилось. Эта женщина была небольшого роста, полная, с добрым и мягким лицом, но немолодая и некрасивая. Волосы у нее были совсем белые, одета она была опрятно, но бедно. Она сказала:

- Простите, вы не мистер Клеменс?

- Он самый, - отвечал я.

Она сказала:

- А где ваш брат Орион?

- Умер.

- А его жена?

- Умерла, - ответил я и добавил: - Я вас, по-моему, знаю, но никак не припомню, кто вы.

Она сказала:

- А помните Этту Бут?

Я знавал в своей жизни только одну Этту Бут, и она мгновенно возникла передо мной, как живая. Словно она подошла и стала рядом с этой толстенькой старушкой - во всей красе и наивной прелести своих тринадцати лет, с тугими косами, в огненно-красном платье до колен. Да, Этту я помнил отлично. И тут же передо мною возникло другое видение, и в центре его, на серо-черном фоне, как факел, горело платье этой девочки. Но видение не пребывало в неподвижности, в покое. Место действия - большая зала для танцев в каком-то на скорую руку сколоченном строении, не то в Голд-Хилле, не то в Вирджиния-Сити, Невада. Две-три сотни дюжих мужчин отплясывают с завидным усердием. И в этом вихре кружится и сверкает алое платьице Этты; она единственная танцорка в этой мужской толпе. Ее мать - дородная, улыбающаяся - сидит одна у стены, как на троне, и с безмятежно-довольным видом взирает на всеобщее веселье. Она и Этта - единственные здесь представительницы своего пола. Часть мужчин изображает дам; левая рука у них повязана носовым платком - это их отличительный признак. Я с Эттой не танцевал, я тоже изображал даму. За поясом у меня торчал револьвер, как и у остальных дам, а также у кавалеров. Зала наша была всего лишь унылый сарай, освещенный сальными свечами в люстрах из бочоночных обручей, подвешенных к потолку; и сало капало нам на головы. Было это в начале зимы 1862 года. И только через сорок четыре года наши с Эттой пути опять скрестились.

Я спросил про ее отца.

- Умер, - отвечала она.

Я спросил про ее мать.

- Умерла.

Еще вопрос - и я узнал, что она давно замужем, но детей у нее нет. Мы пожали друг другу руки и расстались. Она отошла шага на четыре, потом вернулась, глаза ее были полны слез, и она сказала:

- Я здесь чужая, далеко от всех друзей, да и друзей-то у меня осталось - по пальцам перечесть. Почти все умерли. Уж я вам расскажу свое горе. Кому-то я должна рассказать. Нет сил одной его нести, пока не притерпелась! Доктор мне только что сказал, что муж мой не сегодня-завтра умрет, а я и понятия не имела, что он так плох.

СНОВА ПРО ОРИОНА

Эксперимент с курами занял, сколько помнится, всего год, самое большое - два. Он обошелся мне в шесть тысяч долларов. Я думаю, что Орион был просто не б силах расстаться со своей фермой и что его тесть взял ее обратно из чистого самопожертвования.

Орион вернулся к адвокатской деятельности и, очевидно, тянул эту лямку с перерывами в течение следующей четверти века, но, насколько мне известно, адвокатом он только числился, клиентов же не имел.

Моя мать скончалась на восемьдесят восьмом году, летом 1890 года. Она скопила немного денег и завещала их мне, потому что от меня же их и получила. Я отдал их Ориону, он поблагодарил и добавил, что я достаточно долго его поддерживал, а теперь он снимет с меня это бремя и, более того, надеется выплатить мне ссуду частично, а может быть, и полностью. И вот он употребил материнские деньги на большую пристройку к дому с расчетом пускать жильцов и разбогатеть. Не будем останавливаться на этой его затее она тоже кончилась ничем. Жена Ориона очень старалась об успехе этого их предприятия, а уж если кто-нибудь мог тут добиться успеха, так это она. Она была хорошая женщина и вызывала всеобщую симпатию. Правда, непомерное тщеславие порядком ей вредило, но при своей практичности она непременно стала бы получать с пансиона солидный доход, не будь обстоятельства против нее.

У Ориона возникали и другие планы, как расплатиться со мной, но, поскольку они всегда требовали капитала, я их не поддерживал, и они не осуществлялись. Как-то он задумал издавать газету. Это была бредовая затея, и я, рискуя показаться грубым, пресек ее в корне. Потом он изобрел механическую пилу, сам кое-как ее соорудил и даже пилил ею дрова. Это была остроумная, толковая машина, она принесла бы ему немалые деньги, но в самый неподходящий момент провидение опять вмешалось и все испортило. Решив взять патент на свое изобретение, Орион обнаружил, что точно такая же машина уже запатентована, изготовляется и процветает.