О. Генри - Собрание сочинений в пяти томах. Том 5 Страница 54

А Тони, веселая и сияющая, как птица, впорхнула в тележку Роджерсов, и процессия покатила по дороге в Кактус-Сити.

— Чем это вы занимались, Пирсон? — спросил папаша Бивер. — Вид у вас довольно-таки потрепанный.

— Я цветы красил, — угрюмо сказал тот. — Когда я выехал из Лонг-Эльма, эти розы были белыми… Папаша Бивер, помогите мне сойти с Бегуна, а то я боюсь, что у меня больше краски не останется.

ПОСТСКРИПТУМЫ{36}

(сборник рассказов)

(пер. А. д'Актиля)

Солнце ярко светит, и птицы весело поют на ветвях. Во всей природе разлиты мир и гармония. У входа в небольшую пригородную гостиницу сидит приезжий и, тихо покуривая трубочку, ждет поезда.

Но вот высокий мужчина в сапогах и в шляпе с широкими, опущенными вниз полями выходит из гостиницы с шестизарядным револьвером в руке и стреляет. Человек на скамье скатывается с громким воплем. Пуля оцарапала ему ухо. Он вскакивает на ноги в изумлении и ярости и орет:

— Почему вы в меня стреляете?

Высокий мужчина приближается с широкополой шляпой в руке, кланяется и говорит:

— П'ошу п'ощения, сэ'. Я полковник Джей, сэ', и я понял, что вы оско'бляете меня, сэ', но вижу, что я ошибся. Очень 'ад, что не убил вас, сэ'.

— Я оскорбляю вас — чем? — вырывается у приезжего. — Я не сказал ни единого слова.

— Вы стучали по скамье, сэ', словно хотели сказать, что вы дятел, сэ', а я п'инадлежу к д'угой по'оде. Я вижу тепе'ь, что вы п'осто выколачивали пепел из вашей т'убки, сэ'. П'ошу вашего п'ощения, сэ', а также, чтобы вы вошли и де'нули со мною по стаканчику, сэ', дабы показать, что у вас нет никакого осадка на душе п'отив джентльмена, кото'ый п'инес вам свои извинения, сэ'.

— Посмотрим, — сказал жизнерадостный импресарио, наклоняясь над географическим атласом. — Вот город, куда мы можем завернуть на обратном пути. Антананариво, столица Мадагаскара, имеет сто тысяч жителей.

— Это звучит обещающе, — сказал Марк Твен, запуская руки в густые кудри. — Прочтите, что там есть еще по этому вопросу.

— Жители Мадагаскара, — продолжал читать жизнерадостный импресарио, — отнюдь не дикари, и лишь немногие из племен могут быть названы варварскими. Среди мадагаскарцев много ораторов, и язык их полон фигурами, метафорами и притчами. Есть много данных, чтобы судить о высоте умственного развития населения Мадагаскара.

— Звучит очень хорошо, — сказал юморист. — Читайте дальше.

— Мадагаскар, — продолжал импресарио, — родина огромной птицы — эпиорнис, — кладущей яйца величиной в сто пятьдесят один с половиной на девяносто один с половиной дюймов, весом от десяти до двенадцати фунтов. Эти яйца…

— Не стоит читать дальше, — сказал Марк Твен. — Мы не поедем на Мадагаскар.

— Я впредь буду иметь дело только с опытными приказчиками, освоившимися со всеми особенностями ювелирной торговли, — сказал вчера хаустонский ювелир своему другу. — Видите ли, на Рождество мы обычно нуждаемся в помощи и часто берем на эти дни людей, которые являются прекрасными приказчиками, но не посвящены в тонкости именно ювелирного дела. И вот тот вон молодой человек чрезвычайно исполнителен и вежлив со всеми, но благодаря ему я только что потерял одного из лучших своих клиентов.

— Каким образом? — спросил друг.

— Господин, всегда покупающий у нас, зашел с женой неделю тому назад, дал ей выбрать великолепную брилльянтовую булавку, обещанную им в качестве рождественского подарка, и просил этого молодого человека отложить ее для него до сегодня.

— Понимаю, — сказал друг, — он продал ее кому-то другому, к великому разочарованию вашего клиента.

— Вы, по-видимому, недостаточно хорошо знаете психологию женатых людей, — сказал ювелир. — Этот идиот действительно сохранил отложенную булавку, и тому пришлось купить ее.

Все газеты обошло одно утверждение, касающееся хорошо известного женского недостатка — любопытства. Оно гласит, что, если мужчина принесет домой номер газеты, из которого вырезан кусочек, жена его не успокоится до тех пор, пока не достанет другого экземпляра и не убедится, что именно было вырезано.

Один из хаустонских жителей настолько заинтересовался этим утверждением, что решил проверить его на опыте. Как-то вечером на прошлой неделе он вырезал из утренней газеты объявление о новом средстве против катара — так, дюйма на два — и оставил искалеченный номер на столе, где жена не могла его не заметить.

Он взял книгу и сделал вид, что поглощен ею, в то же время наблюдая за женой, просматривавшей газету. Когда той попалось место, откуда была вырезана заметка, она нахмурилась, и серьезное раздумье отразилось на ее лице.

Однако она ни слова не сказала, и муж никак не мог решить наверняка, возбуждено в ней любопытство или нет.

На следующий день, когда он вернулся к обеду, жена встретила его с пылающими глазами и зловещим дрожанием губ.

— Жалкий, лживый негодяй! — вскричала она. — После стольких лет совместной жизни узнать, что ты низко обманывал меня, ведя двойную жизнь и навлекая позор и горе на твою ни в чем не повинную семью! Я всегда подозревала, что ты мерзавец и подлец, а теперь у меня в руках неоспоримое доказательство этого!

— Что-что-что ты имеешь в виду, Мария? — вырвалось у него. — Я ничего не сделал!

— Конечно, ты готов добавить и ложь к списку твоих пороков! Раз ты делаешь вид, что не понимаешь меня, — погляди на это!

Она держала перед ним неповрежденный экземпляр вчерашней утренней газеты.

— Ты рассчитывал скрыть от меня твои поступки, вырезав часть газеты, но я умнее, чем ты думал!

— Но это всего лишь шутка, Мария. Я не думал, что ты отнесешься к этому серьезно.

— Ты называешь это шуткой, бессовестный негодяй! — вскричала жена, развертывая перед ним газету.

Муж взглянул — и прочел в смущении и ужасе. Вырезая объявление о катаре, он ни на минуту не подумал взглянуть, что стояло на оборотной стороне его, — и вот какая заметка должна была представиться глазам того, кто встретился с вырезкой, читая другую страницу листа:

«Один из жителей города, видный делец, весьма весело проводил вчера время в одном из ресторанов, ужиная вместе с двумя хористками из гастролирующей в настоящее время у нас комической оперы. Излишне громкий разговор и битье посуды привлекли внимание посторонних, но все было улажено, благодаря видному положению, занимаемому упомянутым джентльменом».

— Ты называешь это шуткой, старая ты гадина? — визжала возбужденная дама. — Я уезжаю к маме сегодня же вечером и намерена остаться там. Думал надуть меня, вырезав заметку, да? Ты низкая, транжирящая деньги змея! Я уже упаковала свои сундуки и еду сию же минуту домой… не подходи ко мне!

— Мария! — пролепетал не находивший слов муж. — Клянусь, что я…

— Не прибавляйте кощунства к вашим преступлениям, сэр!

Муж сделал три-четыре тщетных попытки заставить себя выслушать, а затем схватил шляпу и помчался в город. Через четверть часа он вернулся с двумя шелковыми платьями, четырьмя фунтами конфет, бухгалтером и тремя приказчиками, чтобы доказать, что в упомянутый вечер он был по горло занят у себя в магазине.

Дело в конце концов было улажено к удовлетворению обеих сторон, но зато один из хаустонских жителей больше не испытывает любопытства по вопросу о женском любопытстве.

На задах одной из крупнейших мануфактурных фабрик Хаустона кипит оживленная работа. Целый ряд рабочих хлопочет, подымая тяжести с помощью блоков и талей. Каким-то образом канат перетирается, и подъемный кран летит вниз. Толпа с быстротой молнии рассеивается, кто куда. Сильный, режущий уши грохот, туча пыли — и труп человека под тяжелыми лесами.

Остальные окружают его и геркулесовыми усилиями стаскивают балки с исковерканного тела. Из грубых, но добрых грудей вырывается хриплый ропот жалости, и вопрос обегает все уста:

— Кто скажет ей?

В маленьком аккуратном домике близ железной дороги, который они стоя видят отсюда, ясноглазая, каштанововолосая молодая женщина работает напевая, и не знает, что смерть в мгновение ока вырвала ее мужа из числа живых.

Работает, счастливо напевая, в то время как рука, которую она выбрала для защиты и поддержки в течение всей ее жизни, лежит неподвижная и быстро холодеет холодом могилы!

Эти грубые люди, как дети, стараются уклониться от необходимости сообщить ей. Их страшит принести весть, которая сменит ее улыбку на горе и плач.

— Иди ты, Майк, — говорят одновременно трое или четверо из них. — Ты, брат, ученее, чем кто-либо из нас, и будешь чувствовать себя, после того как скажешь ей, как ни в чем не бывало. Пошел, пошел — и будь поласковее с женкой бедного Тима, пока мы попробуем привести его труп в порядок!