Эдит Уортон - Эпоха невинности Страница 54

У него вошло в привычку размышлять над простыми вещами и строить предположения — ему казалось, что это крепче связывало его с реальностью. Иногда ему казалось, что он нашел ключ к чудачествам тестя — возможно, и мистер Уэлланд давным-давно, ускользая из реальности, призвал на помощь всех духов домашнего очага, чтобы защитить себя.

Когда Мэй наконец появилась, она выглядела усталой. Она была в обеденном платье с тесным корсетом и низким вырезом — этого требовал минготтовский свод правил даже в самых неформальных случаях; и ее белокурые волосы, как обычно, были собраны в пышную прическу. Но ее лицо было изнуренным и словно поблекшим. Впрочем, глаза светились обычным нежным светом, и в них был тот же яркий отблеск, что и накануне.

Что-то случилось, дорогой? — спросила она. — Я прождала тебя у бабушки, а Эллен появилась одна и сказала, что ты сошел по дороге из-за какого-то срочного дела. Ничего неприятного?

— Нет, нет. Просто я вспомнил, что не отправил кое-какие письма, и это необходимо было сделать до обеда.

— Понятно, — отозвалась она и добавила через минуту: — Как жаль, что ты не приехал к бабушке. Впрочем, если письма были срочные…

— Я же сказал, — ответил он, слегка удивленный ее настойчивостью. — И кроме всего прочего, я вообще не понимаю, почему я должен был ехать к бабушке. Я даже не знал, там ты или нет.

Она отвернулась и подошла к зеркалу над камином. Она стояла, поправляя рукой выбившуюся из прически прядь, и Арчера поразило, что в этой ее позе было что-то неестественное и напряженное, и он подумал, не начинает ли сказываться на ней монотонность их жизни. Потом он вспомнил, что, когда покидал дом этим утром, она крикнула ему с лестницы, что будет ждать его у бабушки, чтобы они могли вместе поехать домой. Думая совершенно о другом, он радостно крикнул ей: «Хорошо!» — и тут же забыл об этом.

Ему стало стыдно, но одновременно он почувствовал и досаду, что такая мелкая оплошность может иметь значение после почти двух лет брака. Он устал жить в умеренно теплой температуре медового месяца, которую требовалось постоянно поддерживать, но без всплесков настоящей страсти или каких-либо других выражений нормальных чувств. Если бы Мэй высказывала свои жалобы (а он подозревал, что их много), он мог бы разрядить обстановку и с юмором решить любую проблему; но Мэй была приучена скрывать свои чувства под спартанской улыбкой.

Пытаясь справиться с досадой, он спросил о здоровье бабушки, и Мэй ответила, что той лучше, вот только она очень расстроилась, получив последние новости о Бофортах.

— Что за новости?

— Кажется, они и не думают уезжать из Нью-Йорка. Бофорт хочет заняться страховым бизнесом. Они собираются снять маленький домик.

Абсурдность этой идеи не подлежала обсуждению, и они пошли в столовую. Во время обеда их беседа велась на обычные темы, но Арчер заметил, что Мэй ни разу не упомянула ни о самой Оленской, ни о том, как ее встретила бабушка. Хотя он и был благодарен ей за это, но в самом факте ему почудилась легкая угроза.

Кофе они пили в библиотеке. Арчер зажег сигару и взял томик Мишле. Он стал читать исторические книги по вечерам, с тех пор как Мэй взяла манеру просить его почитать вслух, когда видела у него в руках стихи.

Не то что бы он не любил звук своего голоса, но он заранее мог предвидеть все комментарии, которые она сделает. Как он теперь понял, в дни их помолвки она просто заученно повторяла то, что он сам говорил ей; но когда он перестал снабжать ее готовыми мнениями, ей пришлось высказывать свои — и в итоге они портили ему все удовольствие от восприятия стихов.

Увидев, что Арчер взял историческую книгу, Мэй придвинула свою рабочую корзинку, подтянула поближе к креслу лампу под зеленым абажуром и достала подушку, которую вышивала на его софу. Она не была хорошей рукодельницей — ее крупные руки были созданы для верховой езды, гребли и других занятий на открытом воздухе; но раз другие жены вышивали подушечки для своих мужей, она не желала упускать еще одну возможность продемонстрировать свою супружескую преданность.

Мэй села таким образом, что Арчер, подняв глаза, мог наблюдать ее за работой. Она склонилась над пяльцами, и ее кружевные рукава соскользнули с крепких округлых рук к локтям; на левой руке было подаренное в честь помолвки кольцо со сверкающим сапфиром, надетое на один палец вместе с золотым обручальным кольцом, а правой она медленно и старательно прокалывала ткань.

Он смотрел на нее, на ее чистый лоб, освещенный лампой, и с тайным испугом вдруг осознал, что он всегда будет знать все мысли, которые таятся под ним, и никогда, сколько бы ни минуло лет, Мэй не удивит его ни новой идеей, ни неожиданным настроением, ни слабостью, ни жестокостью, ни вообще каким-либо проявлением чувств. Весь свой запас поэтичности и романтизма она израсходовала за время их короткого романа; и функция эта атрофировалась, как только нужда в ней отпала. Теперь она просто медленно и постепенно превращалась в копию своей матери, одновременно пытаясь превратить его в мистера Уэлланда. Он положил книгу и резко поднялся; она тотчас же подняла голову:

— Что-нибудь случилось?

— Здесь душно, мне нужен воздух.

Он настоял, чтобы шторы в библиотеке не закреплялись неподвижно над рядами тюля, как в гостиной, а могли свободно двигаться по карнизу. Он отодвинул их и приподнял окно, высунувшись в ледяную ночь. Уже сам факт, что он не видит Мэй, склонившуюся с рукоделием под лампой, а видит крыши, трубы, ощущает какую-то другую жизнь, кроме его собственной, может представить себе, что там, вдали, за пределами Нью-Йорка, есть и другие города, и вообще за пределами его мирка существует другой, огромный мир, прояснил его мысли и ему стало легче дышать.

Несколько мгновений он был погружен в эту спасительную темноту; потом услышал голос Мэй:

— Ньюланд! Закрой окно. Ты простудишься и умрешь.

Он опустил раму и обернулся к ней.

— Умру! — повторил он, и ему захотелось продолжить: «Но я ведь уже умер. Я МЕРТВ — я мертв уже много месяцев…»

Внезапно эти слова навели его на мысль. А что, если это ОНА мертва! Что, если она должна умереть — скоро умрет — и он будет свободен! Это ощущение того, что он стоит здесь, в своей родной теплой комнате, смотрит на жену и желает ей смерти, было таким странным, таким завораживающим и непреодолимым, что чудовищность этой мысли не сразу дошла до сознания Арчера. Он просто чувствовал, что оно дает его измученной больной душе возможность продержаться какое-то время. Да, она может умереть — почему нет? Умирают же внезапно молодые люди, с виду здоровые, как она. И она может также умереть, и он станет свободным.

Она подняла на него глаза, и он прочел в них, что что-то в его взгляде ужаснуло ее.

— Ньюланд! Ты заболел?

Он покачал головой и пошел к своему креслу. Она снова нагнулась над пяльцами, и, проходя мимо, он погладил ее по голове и сказал:

— Бедная Мэй!

— Бедная? Почему? — неестественно рассмеявшись, спросила она.

— Потому что я не могу открыть окна без того, чтобы ты не начала волноваться, — сказал он, тоже смеясь.

Мгновение она молчала; затем сказала очень тихо, низко наклонившись над своей работой:

— Я перестану волноваться, когда увижу, что ты счастлив.

— Ах, дорогая! Как же я буду счастлив, если я не смогу открывать окна?

— В такую погоду? — возразила она, и он, вздохнув, погрузился в книгу.

Минуло около недели. Арчер ничего не слышал об Оленской и наконец понял, что никто из членов семьи, видимо намеренно, не упоминает при нем ее имени. Он не пытался увидеть ее — пока она находилась у постели старой Кэтрин, это было невозможно. В этой неопределенной ситуации он позволил себе плыть по течению своих мыслей, но под этой ровной слабо колышущейся поверхностью зрела решимость, которую он почувствовал, когда высунулся из окна библиотеки в ледяную ночь. Сила этой решимости помогала ему ждать, никак этого не проявляя.

Однажды Мэй сказала мужу, что бабушка просит его прийти. Не было ничего странного в ее желании — она понемногу поправлялась; к тому же она никогда не скрывала, что предпочитает Арчера остальным мужьям своих внучек. Мэй с явным удовольствием передала ему приглашение — она была горда, что бабушка ценит ее супруга.

Возникла минутная пауза, потом Арчер почувствовал, что необходимо предложить:

— Заедем вечером вместе?

Лицо Мэй посветлело, но она тотчас ответила:

— Нет, лучше поезжай один. Бабушке уже наскучило каждый день видеть одних и тех же людей.

Сердце Арчера отчаянно колотилось, когда он позвонил в дверь старой Кэтрин. Больше всего на свете он хотел ехать без Мэй, потому что был уверен, что в этом случае ему непременно выпадет шанс побеседовать наедине с Оленской. Это была награда за долгое ожидание. Она где-то здесь, за дверью или за занавесками из желтого Дамаска в первой же за холлом комнате, и наверняка ждет его! Еще миг — и он увидит ее, услышит ее голос, пока она проведет его в комнату больной.