Томас Хьюз - Школьные годы Тома Брауна Страница 54

Том заговорил первым.

— Ты ведь был очень болен, да, Джорди? — спросил он со смесью ужаса и любопытства, как будто его друг побывал в каком-то странном месте, о котором у него самого нет ни малейшего представления, и вспоминая свои собственные мысли за прошедшую неделю.

— Да, очень. Я знаю, Доктор думал, что я умру. Он причастил меня в воскресенье. Ты не представляешь, какой он, когда кто-нибудь болеет. Он говорил мне такие мужественные, и добрые, и ласковые вещи, что мне делалось от этого так легко, и я чувствовал себя сильным, и больше не боялся. Моя мама привезла с собой нашего старого доктора, который лечил меня, когда я был маленьким; он сказал, что моя конституция совершенно изменилась, теперь я гожусь на что угодно, а если бы не это, то не вынес бы и трёх дней такой болезни. И всё это благодаря тебе и играм, которым ты меня научил.

— Ещё больше следует поблагодарить Мартина, — сказал Том, — вот кто был твоим настоящим другом.

— Глупости, Том; он никогда не смог бы сделать для меня того, что сделал ты.

— Ну, не знаю. По-моему, я не делал ничего особенного. Не знаю, говорили ли тебе… теперь, наверно, тебе уже можно это слышать… что бедный Томпсон умер на прошлой неделе? Остальные трое поправляются, как и ты.

— Да, я слышал об этом.

И Том, который всё ещё был под впечатлением от этого, рассказал о заупокойной службе в часовне и о том впечатлении, которое она произвела на него и, как он думал, и на всех остальных.

— И хоть Доктор об этом ничего не говорил, — сказал он, — и это был полувыходной и день матча, весь день никто не играл ни в какие игры во дворе, и все ходили с таким видом, как будто это было воскресенье.

— Я рад этому, — сказал Артур. — Но знаешь, Том, в последнее время у меня были такие странные мысли о смерти. Я никому о них не говорил, даже маме. Иногда мне кажется, что это неправильно, но, знаешь, теперь я, наверно, не смогу сожалеть о смерти никого из моих друзей.

Том совершенно опешил. «Что это ещё малый выдумал? — подумал он. — Я проглотил немало его штучек, но это уже просто не лезет ни в какие ворота. Наверно, он слегка не в себе». Ему не хотелось ничего говорить, и он беспокойно заерзал в темноте; но Артур, похоже, ждал ответа, поэтому, в конце концов, он сказал:

— Я не очень тебя понимаю, Джорди. Нам так часто говорят, что нужно думать о смерти, что я иногда это пробовал, особенно на прошлой неделе. Но сейчас мы об этом говорить не будём. Я лучше пойду — ты уже устал, как бы тебе не стало плохо.

— Нет, нет, я не устал, Том. Пожалуйста, останься до девяти, ещё всего двадцать минут. Я договорился, что ты побудешь до девяти. И, пожалуйста, давай поговорим, мне обязательно нужно с тобой поговорить. Как раз этого я и боялся. Ты думаешь, я сошёл с ума, да?

— Ну, если уж ты спрашиваешь, то, что ты сказал, действительно показалось мне странным, Джорди.

Артур остановился на мгновение, а потом быстро заговорил:

— Я расскажу тебе, как это случилось. Сначала, когда меня отправили в комнату для больных, и оказалось, что у меня действительно лихорадка, я ужасно испугался. Я подумал, что умру, и не мог этого вынести. Не думаю, что это была просто трусость, но я подумал, как это тяжело — оставить мать и сестёр и всех вас как раз сейчас, когда я начал понимать многие вещи и почувствовал, что смогу быть человеком и делать что-то важное. Умереть, не боровшись, не работав, не прожив свою жизнь, — это трудно вынести. Я не мог это терпеть и обвинял Бога в несправедливости, и пытался оправдать это в собственных глазах. Но чем больше я пытался, тем больше запутывался. Тогда мне стал вспоминаться отец, его образ приходил ко мне много раз, но я отворачивался от него, потому что всякий раз какое-то оцепенение охватывало моё сердце и тяжело пульсировало «мёртв — мёртв — мёртв». И я закричал: «Живые, живые будут восхвалять Тебя, Господи, а мёртвые не могут. В могиле нет работы;[142] никто не может работать во тьме. А я могу работать. Я могу делать великие дела. Я буду делать великие дела. Зачем же ты меня убиваешь?» И чем больше я так бился, тем глубже проваливался и оказался, наконец, погребённым заживо в чёрной яме. Я был там один, и не мог ни думать, ни шевелиться; я был наедине с собой, вне досягаемости людей; в этом кошмаре мне даже казалось, что я вне досягаемости Христа. Ты, сильный, храбрый, весёлый, не представляешь, что это за мyка. Молись, чтобы ты никогда не узнал это. Молись как за свою жизнь.

Артур остановился — от изнеможения, подумал Том; его переполняли ужас, опасение, как бы Артуру не стало плохо, и жгучее желание услышать, что же было дальше, но он не осмеливался ничего спросить и сидел, не шевелясь.

Какое-то время спустя Артур опять заговорил, но теперь медленней и спокойней.

Когда Артур замолчал, последовала долгая пауза. Том не мог говорить, он даже дышать боялся, чтобы не нарушить ход мыслей Артура. Ему хотелось слушать ещё и задавать вопросы. В следующую минуту часы пробили девять, и осторожный стук в дверь вернул их обоих к реальности. Они не ответили, и через мгновение дверь открылась, и в комнату вошла леди со свечой в руке.

Она подошла прямо к дивану, взяла Артура за руку, наклонилась и поцеловала его.

— Мой дорогой мальчик, ты, кажется, опять слегка температуришь. Почему вы сидите без света? Ты слишком много разговаривал и переволновался.

— Нет, мама; ты представить себе не можешь, как хорошо я себя чувствую. Завтра мы с тобой поедем в Девоншир. Мама, вот мой друг, Том Браун, — ты ведь знаешь его?

— Конечно, знаю уже не первый год, — сказала она и протянула руку Тому, который стоял теперь возле дивана.

Это была мать Артура. Высокая, стройная и красивая, с тяжёлой массой золотистых волос, зачесанных назад, так что оставался открытым широкий белый лоб, с глубоким взглядом голубых глаз, которые смотрели на него так спокойно и открыто и были так хорошо знакомы ему, потому что это были глаза его друга. Губы её красивого нежного рта слегка дрожали. Перед ним стояла женщина тридцати восьми лет, годившаяся ему в матери, и на лице её видны были морщинки, которые появляются на лицах жён и вдов всех добрых людей, — и всё же ему пришло в голову, что он никогда не видел ничего прекраснее. И он невольно подумал, похожи ли на неё сёстры Артура.

Том держал её руку в своей и смотрел ей прямо в лицо; он не мог ни выпустить её, ни заговорить.

— Ну, Том, — сказал Артур, смеясь, — где же твои манеры? Так ты совсем смутишь мою маму!

Том со вздохом выпустил маленькую руку.

— Ну, садитесь же сюда вы оба. Вот, мамочка, тут есть место, — и он подвинулся, освобождая ей место на диване. — Том, не уходи. Завтра на первом уроке тебя не спросят, я в этом уверен.

Том почувствовал, что скорее согласится не знать ответа ни на один вопрос до самого конца своей школьной жизни, чем уйти сейчас, поэтому он сел.

— Теперь, — сказал Артур, — сбылось одно из самых больших моих желаний — видеть вас обоих одновременно.

А потом он заговорил о своём доме в Девоншире, о красной почве и глубоких зелёных оврагах, о торфяных ручьях цвета дымчатого топаза и пустынных торфяниках, над которыми возвышаются туманные холмы с обнажениями скальных пород на вершинах, образуя гигантский задний план для всей картины. Наконец, Тому стало завидно, и он заговорил о чистых меловых ручьях, изумрудных заливных лугах, огромных вязах и ивах дорогого старого Королевского графства,[145] как он с гордостью его называл. А мать сидела и молча радовалась на них. Пробило без четверти десять, и звонок ко сну, казалось, прозвенел, лишь только они начали разговор.

Тогда Том со вздохом встал, чтобы уйти.

— Я ещё увижу тебя утром, Джорди? — спросил он, пожимая руку своего друга. — Да, впрочем, это неважно; ты вернешься в следующем полугодии, а я не забуду о доме Риммона.

Мать Артура встала, проводила его до дверей и подала руку на прощание, и снова его глаза встретились с этим глубоким любящим взглядом, который так зачаровывал его. Её голос слегка дрожал, когда она сказала:

— Спокойной ночи. Ты из тех, кто знает, чтo Отец наш Небесный пообещал другу вдовы и сирот. Пусть Он обойдётся с тобой так же, как ты обошёлся с нами!

Том ужасно растерялся, пробормотал что-то насчёт того, что всем хорошим в себе обязан Джорди, снова посмотрел ей в лицо, прижал её руку к своим губам и помчался вниз, к себе в кабинет, где сидел до тех пор, пока старый Томас не начал колотить в дверь, говоря, что он не получит карманных денег, если немедленно не пойдёт спать. (Вообще-то его и так уже должны были лишить карманных денег, но он был большим фаворитом у старого джентльмена, который любил по вечерам поиграть с ним немного в крикет во дворе и поговорить о прославленных игроках прошлых поколений из графства Суррей, с которыми ему приходилось играть в прежние времена.) Так что Том встал и взял свечу, чтобы идти спать; и тут в первый раз обратил внимание на превосходную новую удочку и на Библию в великолепном переплёте, которые лежали у него на столе. На титульном листе было написано: «Тому Брауну от его любящих и благодарных друзей, Фрэнсес Джейн Артур и Джорджа Артура».