Джонатан Свифт - Путешествия в некоторые отдаленные страны Лемюэля Гулливера сначала хирурга, а потом капитана нескольких кораблей Страница 54

Я удивлялся силе, красоте и быстроте обитателей этой страны. Такое удивительное сочетание различных добродетелей, какое я наблюдал в этих благородных существах, наполняло меня глубочайшим к ним уважением. Сначала я, правда, не испытывал по отношению к ним того боязливого преклонения, которым проникнуты еху и все другие животные, но постепенно это чувство овладело мной.

Благодаря постоянному общению с гуигнгнмами и восторженному преклонению перед ними я стал подражать их походке и телодвижениям. Постепенно это вошло у меня в привычку. Еще и теперь друзья часто без церемоний говорят мне, что я бегаю, как лошадь. Я принимаю эти слова за лестный комплимент. Не стану также отрицать, что в разговоре я все еще подражаю интонациям и манерам гуигнгнмов и без малейшей обиды выслушиваю насмешки друзей над этим.

Итак, жизнь моя текла счастливо и спокойно, и я желал только одного: до конца дней остаться в этой прекрасной стране. Вдруг, однажды утром, хозяин позвал меня к себе немного раньше, чем обычно. По его лицу я сразу заметил, что он несколько смущен и раздумывает, с чего начать разговор. После непродолжительного молчания он наконец решился и рассказал мне, что на последнем совете, когда обсуждался вопрос об еху, члены совета сочли за оскорбление своей породы, что он держит в своем доме еху и обращается с ним так, словно это гуигнгнм. Им известно, что он часто разговаривает со мной и, повидимому, находит удовольствие в моем обществе. Такое поведение совершенно противно разуму и природе. Поэтому собрание увещевает его либо обходиться со мной, как с обыкновенным еху, либо приказать мне отплыть туда, откуда я прибыл. Но те из гуигнгнмов, которые видели и говорили со мной, решительно отвергли первое положение. Они опасались, что, обладая некоторыми зачатками разума и прирожденной порочностью этих животных, я вполне способен сманить еху в лесистую горную часть страны и стаями приводить их ночью для нападения на домашний скот гуигнгнмов.

Мой хозяин добавил, что окрестные гуигнгнмы ежедневно побуждают его привести в исполнение увещание собрания, и он не может больше откладывать. Но, сомневаясь, чтобы я был в силах доплыть до какой-нибудь другой страны, он хотел, чтобы я соорудил себе повозку для езды по морю, вроде тех, какие я ему описывал. В этой работе мне окажут помощь как его собственные слуги, так и слуги его соседей. В заключение хозяин сказал, что он лично готов держать меня у себя на службе всю мою жизнь, ибо он находит, что, стараясь подражать гуигнгнмам, я излечился от многих дурных привычек и наклонностей, свойственных всем еху.

Речь его милости повергла меня в полное отчаяние. Потрясение было так сильно, что я упал в обморок у ног хозяина. Так как гуигнгнмы не подвержены таким слабостям, хозяин вообразил, что я умер. Он признался мне в этом, когда я пришел в себя. Я отвечал еле слышным голосом, что смерть была бы для меня счастьем. Конечно, я нисколько не осуждаю собрание за это увещание, но все же, как мне кажется, решение могло бы быть и менее суровым. До ближайшего материка или острова, вероятно, не менее ста лиг. Многих материалов, необходимых для сооружения маленького судна, на котором я мог бы отправиться в путь, вовсе нет в этой стране. Поэтому я считаю это предприятие безнадежным и смотрю на себя, как на человека, обреченного гибели. Впрочем, смерть является для меня желанным исходом. В самом деле, если даже допустить, что мне удастся спасти свою жизнь, как я могу примириться с мыслью проводить дни среди еху и снова впасть в свои старые пороки? Тем не менее я преклоняюсь перед решением собрания, ибо убежден, что для него имеются веские и серьезные основания. Затем я поблагодарил хозяина за предложение оказать мне помощь в постройке лодки и сказал, что если возвращусь в Англию, то надеюсь принести большую пользу своим соотечественникам, восхваляя достославных гуигнгнмов и выставляя их добродетели как образец для подражания человеческому роду.

Его милость очень любезно ответил мне и предоставил два месяца на постройку лодки. Он приказал гнедому лошаку помогать мне в работе и исполнять мои распоряжения. Я знал, что гнедой — прекрасный работник и очень расположен ко мне.

Прежде всего я отправился с ним на берег, где меня высадили мои матросы. Там я взошел на холм и принялся осматривать море. Мне показалось, что на северо-востоке виднеется небольшой остров. Я вынул подзорную трубу и ясно различил его. По моим предположениям, он находился на расстоянии около пяти лиг. Но для гнедого остров был просто синеватым облаком. Он не имел никакого понятия о существовании других стран и не мог различать отдаленные предметы на море с таким искусством, как мы, люди, давно свыкшиеся с этой стихией.

Открыв остров, я вполне удовлетворился этим и решил избрать его первым пристанищем в моем изгнании. В дальнейшем я всецело полагался на волю судьбы.

Я вернулся домой и, посоветовавшись с гнедым лошаком, отправился с ним в близлежащую рощу. Там я при помощи ножа, а он острым кремнем, очень искусно прикрепленным к деревянной рукоятке, нарезали много дубовых веток толщиной с обыкновенную палку и несколько более крупных. Я не буду утомлять читателя подробным описанием моих работ. Достаточно будет сказать, что в течение шести недель с помощью гнедого лошака, выполнившего наиболее тяжелую работу, я соорудил нечто вроде индейской пироги, только гораздо более крупных размеров, и обтянул ее шкурами, крепко сшитыми одна с другой пеньковыми нитками моего собственного изготовления. Из того же материала я сделал и парус, но выбрал для него шкуры самых молодых животных, так как шкуры старых были слишком грубы и толсты. Я сделал также четыре весла, приготовил запас вареного мяса кроликов и домашней птицы и взял с собой два сосуда: один — наполненный молоком, а другой — пресной водой.

Я испытал свою пирогу в большом пруду подле дома моего хозяина и исправил все обнаружившиеся в ней изъяны, замазав щели жиром. Затем я погрузил лодку на телегу, и под наблюдением гнедого лошака и еще одного слуги она очень осторожно была отвезена еху на морской берег.

Когда все было готово и наступил день отъезда, я простился с моим хозяином, его супругой и всем семейством. Глаза мои были полны слез и сердце изнывало от горя. Но его милость, отчасти из любопытства, а быть может, из участия ко мне (если только я вправе сказать так) пожелал увидеть, как я поплыву в моей пироге, и предложил кое-кому из соседей сопровождать его. Около часа мне пришлось ждать прилива. Вскоре поднялся легкий попутный ветер. Заметив это, я решил тотчас же отправиться в путь и поспешил вторично проститься с хозяином. Я собирался пасть ниц, чтобы поцеловать его копыто, но он оказал мне честь, осторожно подняв его к моим губам. Мне известны нападки, которым я подвергся за упоминание этой подробности. Моим клеветникам угодно считать невероятным, чтобы столь знатная особа снизошла до оказания подобного благоволения такому ничтожному существу, как я. (Мне памятна также наклонность некоторых путешественников хвастаться оказанными им необыкновенными милостями.) Но если бы эти критики были больше знакомы с благородством и учтивостью гуигнгнмов, они переменили бы свое мнение.

Засвидетельствовав почтение остальным гуигнгнмам, сопровождавшим его милость, я сел в пирогу и отчалил от берега.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Опасное путешествие. Автор прибывает в Новую Голландию, рассчитывая поселиться там. Один из туземцев ранит его стрелой из лука. Его схватывают и насильно сажают на португальский корабль. Любезное обращение с ним капитана. Автор возвращается в Англию.

Я начал это отчаянное путешествие 15 февраля 1714 года в 9 часов утра. Ветер был попутный. Тем не менее сначала я шел на веслах. Но, рассудив, что гребля скоро меня утомит, а ветер может измениться, я отважился поставить свой маленький парус. Таким образом, при содействии отлива, я шел, по моим предположениям, со скоростью полторы лиги в час. Мой хозяин и его друзья оставались на берегу, пока я почти совсем не скрылся из виду. До меня часто доносились возгласы гнедого лошака (он всегда любил меня): «гнуй илла ниха мэйджах еху» (береги себя хорошенько, милый еху).

Я направился к тому острову, который еще раньше заметил в подзорную трубу с берега. Я надеялся, что там я смогу добывать средства к существованию собственным трудом. Я приходил в ужас от одной мысли возвратиться в общество еху и жить под их властью. Ибо в желанном мною уединении я мог, по крайней мере, размышлять о добродетелях неподражаемых гуигнгнмов, не подвергаясь опасности снова погрязнуть в пороках моего племени.

Читатель, вероятно, помнит мой рассказ о том, как матросы составили против меня заговор и заключили меня в капитанской каюте. Это заключение, как я уже упоминал, продолжалось несколько недель, причем я не знал, каким курсом шел корабль.