О. Генри - Собрание сочинений в пяти томах. Том 5 Страница 56

— Виноват! — сказал третий агент. — Не могу стоять рядом и видеть, как человека обжуливают. Фортепьяно «Кроник и Барк» нежностью звука, прочностью, изяществом отделки…

— Убирайтесь вон, все трое! — завопил адвокат. — Когда я хочу купить фортепьяно, я покупаю то, которое мне нравится. Вон из комнаты!

Агенты удалились, и адвокат занялся выпиской из какого-то дела. В течение дня пятеро из его личных друзей заходили порекомендовать различные марки инструментов, и адвокат начал раздражаться.

Он вышел, чтобы дернуть стаканчик Хозяин бара сказал ему:

— Послушайте, мистер, мой братан работает на фортепьянной фабрике, и он сболтнул мне, что вы хотите купить одно из этих тамтамов. Братан говорит, что по нежности звука, прочности, изяществу от…

— Черт побери вашего братана! — сказал адвокат.

Он влез в вагон трамвая, направляясь домой, и там внутри уже было четверо агентов, поджидавших его. Он отпрянул назад прежде, чем они его заметили, и остался на площадке. В ту же минуту вагоновожатый наклонился к нему и шепнул:

— Дружище, эпперсоновские фортепьяны, которые мой дядька распространяет в Южном Техасе, по нежности звука, прочности…

— Остановите вагон! — рявкнул адвокат.

Он слез и забился в темный подъезд, так что четверо агентов, также покинувших вагон, промчались, не заметив, мимо. Тогда он поднял с мостовой тяжелый булыжник, положил его в карман, задами пробрался к своему дому и, чувствуя себя в полной безопасности, направился к калитке.

Священник его прихода был сегодня с визитом у его семьи. В ту минуту, когда адвокат достиг калитки, он выходил из нее. Адвокат был гордым отцом новехонького, всего двух недель от роду, ребенка, и священник, только что восхищавшийся адвокатским отпрыском, захотел поздравить его.

— Дорогой брат мой! — сказал священник. — Ваш дом скоро будет наполнен радостной музыкой. Это будет великое прибавление к вашей жизни. И вот — во всем мире нет ничего, что по нежности звука…

— Черт побери вас! И вы тоже будете бубнить мне про фортепьяно! — завопил адвокат, извлекая булыжник из кармана.

Он швырнул камень и сбил высокую шляпу священника, так что она отлетела на другую сторону улицы, и пнул его в голень. Но священник верил в то, что церковь — Христов воин, и он двинул адвоката кулаком по носу, и они сцепились и покатились с тротуара на кучу сваленных кирпичей.

Соседи услышали шум, прибежали с фонарями и ружьями, и в конце концов недоразумение разъяснилось.

Адвокат был порядочно-таки избит, и пришлось послать за обслуживающим его семью врачом, чтобы малость починить его. Когда доктор наклонился к нему с липким пластырем в одной руке и свинцовой примочкой в другой, он сказал:

— Через день-два вы сможете выходить, и тогда я хотел бы, чтобы вы завернули насчет покупки фортепьяно к моему брату. Те, представителем коих он является, считаются лучшими по нежности звука, прочности, изяществу отделки, качеству и стилю — во всем мире.

Юный лейтенант Болдуин ворвался вне себя в комнату генерала и хрипло крикнул:

— Ради бога, генерал! Скорей, скорей — и в путь! Орлиное Перо увез вашу дочь Инессу!

Генерал Сплашер в ужасе вскочил на ноги.

— Как, — вскричал он, — Орлиное Перо, вождь киомов самого мирного племени в округе?

— Он самый.

— Милосердное небо! Вы знаете, что представляет из себя это племя, когда его затронут?

Лейтенант бросил на своего начальника понимающий взгляд.

— Это самое мстительное, кровожадное и вероломное племя из всех индейцев Запада, когда оно воюет, — ответил он. — Но в течение многих месяцев они были мирны, как никто.

— В путь, — сказал генерал. — Мы не можем терять ни минуты. Какие меры приняты?

— Пятьдесят кавалеристов готовы броситься в погоню, а Билл Острый Нож, знаменитый следопыт, готов указывать путь.

Десять минут спустя генерал и лейтенант, в сопровождении Билла Острого Ножа, помчались галопом во главе кавалерийского эскадрона.

Билл Острый Нож с тренированным чутьем пограничной ищейки шел по следу лошади Орлиного Пера с безошибочной быстротой.

— Помоги Бог, чтобы мы не опоздали, — сказал генерал, пришпоривая своего задыхающегося скакуна. — Из всех вождей племени судьба выбрала именно Орлиное Перо! Он всегда казался нашим другом!

— Вперед! Вперед! — вопил лейтенант Болдуин. — Может быть, время еще не ушло!

Милю за милей оставляли за собой преследователи, не останавливаясь ни есть, ни пить, почти до самого заката солнца.

Билль Острый Нож показал на тоненькую струйку дыма вдали и сказал:

— Вот их лагерь!

Сердца всех людей готовы были выпрыгнуть от возбуждения по мере приближения к указанному месту.

— Поспели ли мы вовремя? — был немой вопрос в каждой голове.

Они вынеслись на открытый простор прерии и натянули поводья перед палаткой Орлиного Пера. Завеса у входа была опущена. Солдаты соскочили с коней наземь.

— Если случится то, чего я боюсь, — хрипло прошептал генерал лейтенанту, — это будет означать войну с племенем киомов. О, почему он не выбрал кого-нибудь другого вместо моей дочери?

В это мгновение завеса над входом приподнялась, и Инесса Сплашер, генеральская дочь, дева тридцати восьми весен, показалась, неся в руке окровавленный скальп Орлиного Пера.

— Слишком поздно! — вскричал генерал, без чувств падая с лошади.

— Я знал это, — сказал Билл Острый Нож, скрещивая на груди руки, со спокойной улыбкой. — Меня удивляет только, как он ухитрился добраться живым досюда.

Когда пароход вошел в Аранзасскую бухту, пассажир — родом из Гальвестона — упал за борт. Ему был брошен спасательный круг, но он отпихнул его с презрением. Была поспешно спущена шлюпка, которая и настигла утопающего, когда он во второй раз всплыл на поверхность. Десятки рук протянулись к нему, но он отверг их помощь. Он выплюнул с добрую пинту соленой воды и прокричал:

— Уходите и оставьте меня в покое! Я шагаю по дну. Ваша шлюпка сию минуту врежется в песок. Я достигну берега вброд и немедленно отправлюсь в парикмахерскую, чтобы из меня выбили пыль. Здесь немного мокро, но насморк меня не пугает!

Тут он окончательно пошел ко дну, и шлюпка повернула обратно. Житель Гальвестона обнаружил до конца свое презрение ко всем другим портам, которые тоже имели дерзость считать себя глубоководными!

Хаустон — то самое место, где живет некая молодая особа, забросанная по горло дарами богини Фортуны. Она прелестна с виду, блестяща, остра и обладает тем грациозным очарованием — не поддающимся описанию, но совершенно неотразимым, — которое обычно называют личным магнетизмом.

Как ни одинока она в этом огромном мире и как ни преисполнена достоинств наружных и внутренних, однако она — не пустая, порхающая бабочка, и лесть бесчисленных вздыхателей не вскружила ей головы.

У ней есть близкий друг — молодая девушка, простая с виду, но наделенная тонким практическим умом, к которой она обычно и прибегает, как к мудрой советчице и наставнице, когда дело касается запутанных жизненных проблем.

Однажды она сказала Марианне — этой самой умной подруге:

— Как бы мне хотелось узнать, кто из моих льстивых поклонников честен и правдив в своих комплиментах! Мужчины ужасные обманщики, и они все расточают мне такие безоговорочные похвалы и произносят такие сладкие речи, что я так и не знаю, кто из них говорит честно и искренно — и, вообще, говорит ли честно и искренно хоть один из них!

— Я укажу тебе путь, — сказала Марианна. — В следующий раз, когда у тебя будут гости, продекламируй что-нибудь драматическое и потом скажи мне, как отзовется об этой попытке каждый из них.

Юной леди очень понравилась эта идея, и в ближайшую пятницу, когда с полдюжины молодых людей собрались вечером в ее гостиной, она вызвалась что-нибудь продекламировать.

У нее не было ни малейшего драматического дарования. Но она встала и дочитала до самого конца длинную поэму с массой жестов, вращанием глаз и прижиманием рук к сердцу. Она проделала это очень скверно, обнаружив полное незнание правил дикции и экспрессии. Позже ее подруга Марианна справилась у нее, как была встречена ее попытка.

— Ах, — сказала та, — они все столпились вокруг меня и, казалось, были восхищены до последней степени. Том и Генри, и Джим, и Чарли — все были в восторге. Они сказали, что Мэри Андерсен не может и сравниться со мной. Они говорили, что никогда в жизни не слышали такой степени драматизма и чувства!

— Все до одного хвалили тебя? — спросила Марианна.

— За одним исключением. Мистер Джудсон откинулся в кресле и ни разу не аплодировал. Когда я кончила, он сказал мне, что боится, что мое драматическое дарование очень невелико.