Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 20. Плодовитость Страница 56

На вид женщине было лет двадцать шесть; это была брюнетка, небольшого роста, довольно плотная, с широким заурядным лицом и с тяжелой челюстью.

— Значит, этот малыш не ваш первенец?

— Нет, сударь, это мой третий ребенок.

— И вы не замужем?

— Нет, сударь…

Бутан, казалось, был удовлетворен, девушки-матери предпочтительнее в качестве кормилиц. Хотя они и согрешили, зато они более покладисты и преданны хозяевам, запрашивают более умеренную цену и не вносят неудобств, связанных с семьей, а главное, у них нет мужей, которые держат хозяев в постоянном страхе.

Не расспрашивая дальше, лишь перелистав ее справки, удостоверения и диплом, доктор приступил к осмотру женщины. Он освидетельствовал ее рот, десны и обнаружил, что у нее белые, здоровые зубы. Затем он ощупал шейные железы и увел ее в соседний кабинет для более интимного обследования. Вернувшись вместе с ней, он приступил к осмотру груди: его интересовали молочные железы, форма сосков, количество и качество молока. Он сцедил несколько капель себе в ладонь, попробовал их на вкус и подошел к окну, разглядывая цвет.

— Хорошо, хорошо, — время от времени повторял он.

Потом он занялся младенцем, которого мать положила на кресло, где он спокойно лежал, широко раскрыв глаза. Это был мальчик месяцев трех, крепкий и сильный. Освидетельствовав ступни его ног и ладони, доктор исследовал полость рта и задний проход младенца, так как всегда можно опасаться наследственного сифилиса. Однако ничего дурного он не обнаружил.

Взглянув на женщину, Бутан спросил:

— Но младенец-то, по крайней мере, ваш?

— О, сударь! Где же, по-вашему, я его взяла?

— Черт побери, моя милая, можно ведь и призанять…

Осмотр закончился. Доктор еще не высказал окончательного мнения, он молча разглядывал женщину с чувством какой-то смутной неуверенности, хотя, казалось, кормилица отвечала самым строгим требованиям.

— В семье у вас все здоровы? Из родственников никто не умер от чахотки?

— Никто, сударь.

— Разве вы признаетесь? Надо бы прибавить к удостоверениям еще один пункт на этот счет. А сами вы трезвенница, не пьете часом?

— Помилуйте, сударь!

На этот раз она рассердилась, вознегодовала, и доктору пришлось ее успокаивать. Но лицо женщины засияло от радости, когда доктор, безнадежно махнув рукой, с видом человека, который не уверен в своем выборе, заявил:

— Ладно. Я вас беру… Если вы можете тотчас же отослать ребенка, направитесь вечером по адресу, который я вам дам… Как вас зовут?

— Мария Лебле.

Госпожа Брокет, не позволявшая себе вмешиваться в действия доктора, во время осмотра сохраняла величественный вид дамы из общества, что должно было служить гарантией благопристойности и респектабельности ее заведения. Наконец она обратилась к дочери:

— Эрмини, взгляни-ка, тут ли еще госпожа Куто.

Но так как девушка даже не шелохнулась в своем кресле, а только медленно подняла бесцветные, отсутствующие глаза, мать сочла за благо пойти самой. И она ввела Куто, которая как раз собиралась уходить вместе с двумя хорошенькими девушками, ожидавшими ее в прихожей.

Доктор уладил и денежный вопрос: восемьдесят франков в месяц кормилице, сорок пять франков г-же Брокет за квартиру и питание. Эту сумму хозяева могли удержать с кормилицы, чего, впрочем, никогда не случалось. Нерешенным оставался вопрос о младенце, которого надо было отвезти в деревню, для чего требовалось еще тридцать франков, не считая чаевых комиссионерше.

— Я уезжаю нынче вечером и охотно заберу малыша. Ее хозяева живут на проспекте Д’ Антен? Знаю, знаю, там горничной служит женщина из нашей деревни… Мария может сразу же отправляться туда. А от ребенка я ее освобожу, зайду за ним часа через два, как только управлюсь с делами.

Но тут через открытую дверь Бутан увидел в прихожей двух молоденьких крестьянок, которые, хихикая, возились, словно разыгравшиеся котята.

— Послушайте, а этих двух вы мне не показали. А они славненькие… Тоже кормилицы?

— Кормилицы? Нет, нет! — ответила тетушка Куто, лукаво улыбнувшись. — Их мне просто поручили пристроить.

Войдя в комнату, тетушка Куто кинула косой взгляд на Матье, но притворилась, будто не узнала его. А он сидел молча, хотя сердце его кипело возмущением и жалостью при виде того, как осматривают женщин, словно скотину на ярмарке, да и сами они стараются продать себя подороже. Вдруг Куто повернулась к прелестному, спокойно спавшему ребенку, от которого она обещала освободить кормилицу, и Матье охватила дрожь. Ему вспомнилось, как на вокзале Сен-Лазар пять ее подручных, подобно зловещим воронам, предвестницам горя и истребления, влетели в вагон и укатили, унося свою добычу. Вот и опять начинается массовая облава, опять у великого Парижа крадут жизнь, лучшие его надежды, опять преступно отправляют в небытие обреченный на гибель эшелон, и на сей раз свершится двойное убийство, ибо, как только что объяснял доктор, смертельной опасности подвергаются одновременно два младенца — и ребенок кормилицы, и тот, которого она будет вскармливать.

Когда Бутан и Матье уже уходили, а г-жа Брокет, провожая их, рассыпалась в благодарностях, в прихожей они наткнулись на Куто, оживленно шептавшуюся с г-ном Брокетом. Хозяин конторы еще не остыл после недавней стычки с мясником: он постоянно сражался с поставщиками, стремясь кормить своих подопечных чуть ли не отбросами, испорченными продуктами, которые сбывают по дешевке; экономил он и на стирке белья, так что закрытые для клиентов комнаты превратились в настоящую клоаку. А сейчас он шушукался с тетушкой Куто, поглядывая на двух красоток, которые не переставали хихикать. Должно быть, ему пришла блестящая мысль, как пристроить этих крестьянок.

— И этим он занимается! — бросил доктор, усаживаясь в пролетку.

Когда они подъехали к заводу, у самых ворот произошла встреча, взволновавшая Матье. Дочь Моранжа Рэн после завтрака провожала отца на работу. Оба были в трауре. На следующий день после похорон Валери Моранж вернулся в контору, но он находился в состоянии такой подавленности, такой приниженной покорности, что, казалось, ничего не видел вокруг. Было совершенно очевидно, что он бросил все свои честолюбивые мечты и не собирается уходить с завода, чтобы поискать счастья в другом месте. Но он не решился переменить квартиру, чересчур большую и дорогую для него, — ведь там жила его жена, и он хотел жить там же, а главное, ему хотелось сохранить эту роскошь, передать ее своей дочери. Вся нежность этого слабого человека сосредоточилась теперь на единственном ребенке, чье разительное сходство с покойной буквально надрывало отцовское сердце. Моранж со слезами на глазах мог часами смотреть на дочь. Теперь у него было одно-единственное желание, вернее, страстная мечта: скопить для дочери богатое приданое. Если сам он еще мог быть счастливым, то лишь радуясь ее счастью. Постепенно в нем заговорила жадность, он экономил на всем, что не касалось дочери, и втайне подумывал о том, как подработать на стороне, лишь бы окружить свою Рэн роскошью и скопить ей приданое. Без дочери он погиб бы от тоски и одиночества. Дочь стала смыслом его жизни.

— Ну да, конечно, — мило улыбнулась Рэн на вопрос Бутана, — я всегда провожаю бедненького папу, чтобы он хоть немного подышал воздухом перед работой. А то он запрется у себя в спальне и никуда не выходит!

Моранж безнадежно махнул рукой. И в самом деле, подавленный скорбью и угрызениями совести, он запирался в спальне, где развесил по стенам целую коллекцию портретов жены: больше дюжины фотографий, на которых она была представлена во всех возрастах.

— Сегодня такая чудесная погода, господин Моранж, — сказал Бутан, — вы хорошо сделали, что прошлись.

Несчастный бухгалтер поднял на доктора удивленный взгляд, потом посмотрел на солнце, словно только сейчас заметил, что оно светит.

— Верно, верно, погода хорошая… Ведь и Рэн тоже полезно прогуляться…

И он с нежностью уставился на дочь, черное траурное платьице которой подчеркивало ее прелесть и нежный румянец. Отец опасался, как бы Рэн не соскучилась в долгие часы его отсутствия, оставаясь в обществе служанки. Для него самого одиночество было тяжким испытанием, полным воспоминаний о той, кого он оплакивал, осуждая себя, как причину ее смерти.

— Папа никак не хочет понять, что в моем возрасте никогда не скучают, — весело заметила девочка. — С тех пор как бедная мамочка умерла, мне волей-неволей приходится вести хозяйство… К тому же и баронесса иногда берет меня с собой.

Как раз в этот момент возле тротуара остановилась карета, из окна выглянула женская головка, и Рэн радостно воскликнула:

— Смотри-ка, папа, вот и опять баронесса… Она, должно быть, заезжала к нам и Клара сказала ей, что я пошла тебя проводить.