Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.1.Из сборника «Сказки Нинон». Исповедь Клода. Завет умершей. Тереза Ракен Страница 57

То была, братья, утренняя заря.

Перевод Н. НАДЕЖДИНОЙ

Иллюстрации художника А. КОКОРИНА

ЗАВЕТ УМЕРШЕЙ

Этот роман, написанный в юности и опубликованный в 1866 году, — единственная из моих книг, которую я отказался переиздать, несмотря на то, что она полностью разошлась.

Я решаюсь предложить этот роман вниманию читателей, конечно, не ради его достоинств, но для того, чтобы любители литературы могли когда-нибудь, если им захочется, сравнить эти первые написанные мной страницы с теми, какие я написал впоследствии.

Эмиль Золя

Медан

1 сентября 1889 года.

В конце 1831 года в хронике происшествий марсельской газеты «Семафор» появилось следующее сообщение:

«Вчера в деревушке Сент-Анри вспыхнул пожар, уничтоживший несколько домов. Красные языки пламени, отраженного в море, были видны из нашего города, а люди, оказавшиеся в это время на Андумских скалах, стали свидетелями страшного и величественного зрелища.

Мы еще не получили точных сведений. Но, по слухам, многие жители проявили большое мужество.

Сегодня мы ограничимся сообщением об одном из захватывающих эпизодов этой катастрофы.

Огонь так внезапно охватил нижние этажи одного дома, что нельзя было оказать помощь обитателям. Несчастные громко вопили от ужаса и боли.

Вдруг в окне показалась женщина с ребенком на руках. Снизу заметили, что огонь лижет ее платье. Лицо женщины было искажено ужасом, волосы растрепались, она как безумная смотрела прямо перед собой. Пламя быстро поднималось по ее платью, и вдруг, закрыв глаза и крепко прижимая к груди ребенка, женщина одним прыжком выбросилась из окна.

Когда к ним подбежали, то увидели, что у матери раздроблен череп, но ребенок был еще жив и, плача, протягивал свои ручонки, как бы желая вырваться из страшных объятий мертвой.

Нам сообщили, что этого ребенка, оставшегося круглым сиротой, усыновила совсем еще молодая девушка из местной аристократии, имя которой нам неизвестно. Подобный поступок не нуждается в похвалах».

Бледный сумеречный свет еле освещал комнату. Оконные портьеры были полураздвинуты, и виднелись верхушки деревьев, красноватые в последних лучах заходящего солнца. Внизу, на бульваре Инвалидов, играли дети, и их пронзительные голоса, долетая сюда, звучали приглушенно и мягко.

Весна, наступившая вслед за страшными днями февральского восстания, принесла с собой резкие ветры. Иногда в теплые майские вечера вдруг повеет зимним холодком; так и теперь порывистый ветер колыхал портьеры и доносил отдаленное громыханье пролеток.

Здесь все дышало грустью. В полумраке очертания мебели потеряли четкость, и она выступала черными пятнами на светлых обоях; ковер с голубыми разводами постепенно тускнел. Темнота уже поглотила потолок и углы комнаты. И только в длинной бледной полоске света, протянувшейся от одного из окон, выделялась постель, где, охваченная предсмертной тоской, умирала г-жа де Рион.

Эта комната, где лежала молодая женщина в ожидании смертного часа, когда за окном только пробуждалась нежная весна, была как бы наполнена затаенной и мучительной скорбью. Тени здесь становились прозрачными, молчание окрашивалось несказанной грустью; звуки внешнего мира превращались в соболезнующий шепот, словно кто-то причитал вдалеке.

Бланш де Рион сидела на постели, прислонившись к подушке, и широко раскрытыми глазами глядела в темноту. Сумерки бросали скупой свет на ее исхудавшее лицо; обнаженные руки вытянулись вдоль одеяла, пальцы бессознательно перебирали и теребили простыню. Рот был полуоткрыт, по телу пробегали судороги; она молча предавалась воспоминаниям и лишь медленно поворачивала голову из стороны в сторону, как делают умирающие.

Ей едва минуло тридцать лет. Хрупкая от природы, она стала совсем прозрачной от снедавшей ее болезни. В ней чувствовались незаурядный ум, беспредельная доброта и нежность. Смерть — величайшее из испытаний, и о мужестве человека можно судить только в момент его агонии.

И все же видно было, что г-жа де Рион охвачена каким-то смятением. Порой ее губы вздрагивали, а руки теребили простыню с большей силой. Тоска искажала ее лицо, из глаз струились крупные слезы, которые тут же высыхали на пылавших жаром щеках. Можно было подумать, что усилием воли она хочет отдалить от себя смерть.

В такие минуты она наклонялась и долго всматривалась в свою шестилетнюю дочь, которая сидела на ковре, играя кистями покрывала. Иногда девочка в каком-то внезапном страхе поднимала голову, и уже казалось, вот-вот заплачет, сама не зная почему, но тут она замечала нежную улыбку матери, улыбалась ей в ответ и снова принималась играть, шепотом беседуя с куклой, которую она смастерила из уголка одеяла.

Что могло быть печальнее этой улыбки умирающей! Она хотела, чтобы Жанна оставалась с ней до последней минуты, и скрывала свои страдания, чтобы не испугать ребенка. Она забывалась, глядя, как малютка играет, любуясь белокурой головкой, слушая детское щебетанье, отгоняя мысль о том, что смерть стоит на пороге и сейчас оторвет ее от дорогого сердцу существа. Затем вдруг возвращалась к действительности и снова ощущала смертельный холод при самой страшной для нее мысли, что ребенок останется без матери.

Болезнь была к ней беспощадна. Она настигла г-жу де Рион однажды вечером, когда молодая женщина ложилась спать, и не прошло двух недель, как наступила агония. Больше Бланш уже не встала с постели и теперь умирала, не обеспечив будущего Жанны. Она думала о том, что оставляет ее совсем беззащитной, что единственным наставником малютки будет отец. При этой мысли ее пробирала дрожь: ведь она знала, какой это жалкий наставник!

Внезапно Бланш почувствовала, что силы ее покидают. Она решила, что уже пришла смерть. В смятении она опустила голову на подушку.

— Жанна, — проговорила она, — скажи отцу, что я хочу его видеть.

И когда девочка выбежала из комнаты, мать стала снова медленно поворачивать голову. Широко раскрыв глаза, стиснув зубы, она напрягла всю свою волю к жизни, чтобы продержаться еще немного, не умереть, пока не сделает нужных распоряжений.

Уже умолкли крики детей на бульваре, и деревья вырисовывались темной массой на фоне бледного, серого неба. Шумы города звучали все отдаленнее. Тягостную тишину нарушали только замедленное дыхание умирающей и всхлипывания, доносившиеся из оконной ниши.

Там, скрытый портьерой, плакал горючими слезами восемнадцатилетний юноша, Даниель Рембо, который проскользнул в комнату, но не посмел приблизиться к постели. Когда сиделка отлучилась, он забился в угол и дал волю слезам.

Даниель был тщедушным существом, и на вид ему было никак не больше пятнадцати лет. Не то чтобы он был урод, но его короткие тощие руки и ноги казались как-то нескладно пригнанными к туловищу. Светлые, почти соломенного цвета волосы, падая прямыми прядями, обрамляли длинное лицо с крупным ртом и выдающимися скулами. Меж тем его высокий, большой лоб и добрые глаза вызывали симпатию у каждого, кто в него всматривался. Девушки смеялись ему вслед. Он был неловок и от смущения трепетал всем телом.

Госпожа де Рион была в его жизни доброй феей. Она издали осыпала его благодеяниями, и вот в день, когда она его призвала и ему было позволено ее поблагодарить, — он застал ее при смерти.

Он скрывался здесь за портьерой, и долго сдерживаемые слезы наконец прорвались. Бланш вдруг услыхала эти судорожные рыдания, нарушившие тишину. Она приподнялась и, стараясь разглядеть плачущего, спросила:

— Кто здесь? Кто это плачет?

Даниель бросился на колени перед кроватью. Бланш узнала его.

— Это вы, Даниель? — спросила она. — Встаньте, друг мой, не плачьте.

Куда девались застенчивость и угловатость Даниеля! Сердце его раскрылось. Он с мольбой протянул к ней руки.

— О сударыня! — пылко вскричал он. — Позвольте мне пасть на колени, позвольте мне плакать. Я пришел, чтобы увидеть вас. Меня охватило отчаяние, и я не смог удержать слезы. Здесь никого нет, и я хочу сказать вам, как вы добры и как я вас люблю. Вот уже больше десяти лет, как я все понял, больше десяти лет я молчал, задыхаясь от переполняющей меня благодарности и любви. Дайте мне поплакать. Вы ведь понимаете меня, правда? Я часто мечтал о том счастливом часе, когда смогу вот так опуститься перед вами на колени; эта мечта утешала меня в моих детских горестях. Я радостно предвкушал мельчайшие подробности нашей встречи, я представлял себе вас прекрасной, улыбающейся, воображал, как вы взглянете, какое движение сделаете… И вот вы передо мной. Я не знал, что можно осиротеть дважды.

Его голос оборвался. Бланш вглядывалась в него в последних отблесках дня, и преданность и горе юноши понемногу возвращали ее к жизни. Она была вознаграждена в смертный час за свое благодеяние и почувствовала, что эта любовь, которая не угаснет с ее кончиной, смягчает горечь последних минут.