Фредерик Стендаль - Рим, Неаполь и Флоренция Страница 57

Наконец, вдоволь поизмывавшись над Кассандрино, которого он якобы принимал за вора, художник узнает его. «Вы явились на урок живописи, — говорит он, — сейчас вы его получите. Я начну с колорита. Мои ученики стащат с вас одежду, а затем распишут вам все тело с головы до ног ярко-алой краской (намек на известное парадное одеяние). После того, как вы тем самым получите все, чего желали, они проведут вас по Корсо». Кассандрино в ужасе; он соглашается жениться на старой тетке, за которой он когда-то ухаживал в Ферраре. Тетка бросается ему на шею. Он подходит к рампе и конфиденциально сообщает зрителям: «Я отказываюсь от красного, но я стану дядей любимого существа и...» Тут он делает вид, что его кто-то позвал, поворачивает голову, и зрители покрывают его последнюю реплику рукоплесканиями.

Когда спектакль окончился, на сцену вышел мальчик, чтобы привести в порядок лампы. Двое или трое иностранцев даже вскрикнули от неожиданности. Он произвел на нас впечатление великана, настолько полной была иллюзия и так мало внимания обращали мы на маленький рост и деревянные головки актеров, смешивших нас в течение почти целого часа.

Затем был представлен балет «Волшебный колодец» на сюжет из «Тысячи и одной ночи». Грациозностью и естественностью движений танцоров он, если это возможно, поразил нас еще больше, чем комедия. Я стал расспрашивать соседей насчет механизма этих прелестных деревянных фигурок. Ноги их налиты свинцом. Нитки, управляющие их движениями, продернуты через туловище и выходят из макушки головы. Они заключены в черную трубочку, где скрыты также нитки, приводящие в движение голову. Только те нитки, что управляют руками марионеток, немного заметны для глаза. Вот почему лучшие места — в пяти-шести шагах от сцены. Глаза тоже движутся, но непроизвольно, в зависимости от наклона головы направо или налево.

Чего не описать, так это исключительной ловкости, с которой порождается иллюзия естественности средствами, представляющимися и мне самому, когда я перечитываю мною написанное, такими грубыми.

18 октября. Сегодня вечером, в разгар общей беседы у г-жи Крешенци, внезапно заговорил какой-то очень красивый мужчина лет тридцати шести, с глазами более печальными, чем обычно бывают у уроженцев Рима. Минут десять он говорил один и довольно хорошо, после чего снова погрузился в угрюмое молчание. Никто не отозвался на сказанное им, и разговор продолжался так, словно был лишь случайно прерван.

Вот история княгини Санта-Валле, которая, впрочем, всюду печаталась, и потому читатель может пропустить ее, если она ему известна. Некая красавица-графиня, родом из Германии, одна из тех космополиток, которым так покровительствует дипломатия девятнадцатого века, жила в Неаполе с величайшей роскошью и принимала у себя все высшее общество. На коленях молодой графини постоянно видели хорошенькую девочку восьми или десяти лет. Графиня только и делала, что целовала ее в приступах нежности или пинала ногой и кусала. Доведенная до отчаяния девочка добилась от своей покровительницы, при содействии одного молодого священника, друга дома, чтобы ее поместили в монастырь в Сорренто, на родине Tacco, самом прекрасном месте на земле. С возрастом развилась ее красота, а также и душевные качества. Когда ей минуло шестнадцать лет, она уже слыла самой обаятельной девушкой в Неаполе. Князь Санта-Валле, человек весьма тщеславный, был тогда обладателем лучших лошадей и только что полученных из Англии экипажей; он решил, что венцом его роскошной жизни будет первая красавица Неаполя. Бедная Эмма, побаивавшаяся безумных выходок своей покровительницы, которая говорила ей, что удочерила ее, подобрав сироткой в какой-то гостинице, бедная Эмма сочла большим счастьем для себя выйти замуж за человека, лучше всех в Италии знавшего, насколько манжеты рубашки должны выдаваться из рукавов сюртука. Она стала княгиней. Все это дело было очень ловко устроено космополиткой-графиней. Когда князь был уже помолвлен с Эммой, графиня призналась ему, что Эмма — ее дочь и что отец девушки — молодой римский священник, который так часто бывает у нее в доме. Этим и объяснялась необычайная красота девушки, рожденной от союза красавицы-северянки с одним из самых красивых уроженцев юга. Через несколько месяцев после брака Эммы политические обстоятельства вынудили князя Санта-Валле покинуть Неаполь. Юная княгиня отправилась в Рим, где была отлично принята в доме знаменитого князя Антонио Боргезе, человека весьма почтенного. Она уже довольно долго жила в палаццо Боргезе, когда в Риме распространился слух о смерти ее мужа. Молодая вдова тотчас же облачилась в траур, но в мире прибавилось два счастливых сердца. Эмма страстно полюбила одного римского дворянина, но до того она виделась с ним лишь в присутствии старой дуэньи из дома Боргезе, которую взяла к себе на службу, как только уступила слабости и стала принимать у себя своего возлюбленного. Едва она надела траур, как предстоящий брак молодого римлянина перестал быть тайной для общества. По прошествии года, самого счастливого в жизни бедной Эммы, она уже намеревалась выйти замуж за любимого человека и видеться с ним без дуэньи, как вдруг пришло известие, что она вовсе не вдова. Вскоре в Рим прибыл князь Санта-Валле. Через несколько дней молодую женщину нашли мертвой под сводами увитой цветами проходной беседки прекрасного сада Фарнезе, возвышающегося над Форумом. Муж, человек добрый и отнюдь не ревнивый, не был заподозрен в убийстве. Предположили, что молодая княгиня оказалась жертвой идеи, внушенной ей ее немецким происхождением. «Возлюбленный ее почти лишился рассудка, — добавило лицо, рассказавшее нам эту историю, — можете сами судить — это несчастный, которого вы только что видели. Когда он один, он разговаривает с княгиней Санта-Валле: ему кажется, что она отвечает ему, и он говорит ей о приготовлениях к их скорой свадьбе».

Примечания

Стендаль любил путешествовать. Это была не простая «охота к перемене мест», вызывавшаяся скукой или непоседливостью. Путешествие для Стендаля было средством познания людей и общества, занятием в высшей степени философским.

Во время путешествий он вел подробные записи. Редкий день проходил без того, чтобы он не занес в свой путевой дневник описание пейзажа или памятника, анекдот, живописующий нравы, наблюдение или неожиданную, острую, иногда поразительно глубокую мысль.

Стендаль бывал в Италии, в Германии, в Австрии, в Англии, в Испании, в России. От каждой страны, в которой он побывал, остался след в его творчестве, запись в дневнике или остроумное замечание в какой-нибудь из его бесчисленных статей. Но наибольший интерес у него вызывала Италия, которую он знал несравненно лучше, чем другие страны, и в которой он провел многие годы. По-итальянски он читал и говорил свободно, и иногда ему даже казалось, что он больше итальянец, чем француз. Из-за раздражения против Франции или из любви к Италии он как-то написал завещание, в котором просил на его могиле сделать по-итальянски надпись: «Арриго Бейль, миланец». Это желание было выполнено его душеприказчиком Роменом Коломбом.

После того как Стендаль поселился в Италии (1814), в его воображении постепенно стал вырисовываться национальный итальянский тип, итальянский «характер». Этот образ вырос не только из изучения итальянской истории и нравов, но и из глубокой критики современной французской культуры. Французы, казалось Стендалю, храбрые физически и без страха идущие на смерть, лишены моральной отваги. Они не смеют иметь собственное мнение, они готовы подчиниться любому деспотизму и покорно выполнять любые повеления. Такова послереволюционная Франция, какою создал ее Наполеон. Италия составляет полную ее противоположность. Это страна личной энергии и личного мнения. Итальянец не беспокоится о мнении других, он не боится того, что кто-то над ним посмеется или осудит его. Он ближе к реальным жизненным интересам и более здраво относится к действительности. Зато он мало интересуется общественными делами и занят больше любовью, музыкой и искусством.

Такое противопоставление двух «национальных характеров», ни один из которых не казался Стендалю идеальным, имело своею целью воспитание нового человека, гражданина будущего республиканского общества, с более трезвыми и самостоятельными взглядами, с более четким пониманием своих личных и общественных нужд, способного одновременно и к глубоким волнениям сердца и к беспристрастному анализу действительности.

Заканчивая «Историю живописи в Италии», в которой так много внимания было уделено взаимодействию искусства и нравов, Стендаль решил написать книгу о современной Италии. Конечно, одних дневников, которые Стендаль вел в течение нескольких лет, было недостаточно. Он использовал различные малоизвестные исторические анекдоты, рассказы, которые слышал от друзей и знакомых, беседы в салонах, рассуждения из журналов, в частности из «Эдинбургского обозрения» («Edinburgh Review»). Кое-какие материалы дали ему и парижские друзья, например, барон де Марест, которому посвящено несколько страниц в «Воспоминаниях эготиста».