Грэм Грин - Избранное Страница 57

— В Менделенде, должно быть, много колдунов? — спросила тетушка.

— Да, конечно, очень-очень много.

— Боюсь, мне пора идти, тетушка, — сказал я. — Меня все же очень беспокоит газонокосилка. Она совсем заржавеет на дожде.

— Ты будешь скучать без матери. Генри? — спросила меня тетушка.

— Да… естественно.

Я, откровенно говоря, об этом не думал, поскольку был занят приготовлениями к похоронам, переговорами с адвокатом матушки, управляющим банком, агентом по продаже недвижимости, который должен был помочь продать ее небольшой дом в северной части Лондона. Холостяку, вроде меня, всегда трудно придумать, как распорядиться, например, разными женскими принадлежностями. Мебель можно выставить на аукцион, но что делать с ворохом вышедшего из моды белья старой дамы, наполовину использованными баночками допотопного крема? Я спросил об этом тетушку.

— Боюсь, у меня с твоей матерью не совпадали вкусы на одежду и даже на кольдкрем. Я бы отдала все прислуге при условии, что она заберет все, абсолютно все.

— Тетя Августа, я так рад, что мы с вами встретились. Вы ведь теперь моя единственная близкая родственница.

— Как сказать, еще неизвестно — у твоего отца бывали периоды повышенной активности.

— Моя бедная матушка… Мне, наверное, невозможно будет представить кого-то другого в этой роли.

— Тем лучше.

— В строящихся домах отец первым делом стремился обставить квартиру-образец. Я привык считать, что он иногда уходил туда поспать после обеда. Не исключено, что в одной из таких квартир я и был… — Я осекся на слове «зачат» из уважения к тетушке.

— Лучше не гадать попусту, — сказала тетушка.

— Я надеюсь, вы как-нибудь навестите меня и посмотрите георгины. Они сейчас в цвету.

— Непременно, Генри. Раз уж я тебя снова обрела, то легко я тебя не отпущу. Ты любишь путешествовать?

— У меня никогда не было такой возможности.

— Сейчас, когда Вордсворт так занят, мы могли бы с тобой разок-другой куда-нибудь съездить.

— С большой радостью, тетя Августа, — сказал я, не допуская даже мысли о том, что тетушка планирует поездку дальше чем на взморье.

— Я тебе позвоню, — сказала тетушка на прощание.

Вордсворт проводил меня до двери, и только на улице, когда я шел мимо бара, я вспомнил, что забыл у тети Августы пакет с урной. Я бы и вовсе не вспомнил, если бы девушка в галифе у открытого окна не сказала раздраженным голосом:

— Питер ни о чем, кроме своего крикета, говорить не может. Все лето одно и то же. Только и талдычит про эту хреновую «урну с прахом» [51].

Мне неприятно было услышать такой эпитет из уст привлекательной девушки, но слово «урна» сразу же заставило меня вспомнить о том, что я забыл на кухне останки моей бедной матушки. Я вернулся обратно. На двери я увидел несколько звонков и над каждым нечто вроде маленького микрофона. Я нажал крайнюю правую кнопку и услыхал голос Вордсворта.

— Кто еще там?

— Это я. Генри Пуллинг.

— Никого такой не знаю, такой имя не знаю.

— Я только что у вас был. Я племянник тети Августы.

— А-а, этот парень, — сказал голос.

— Я оставил у вас пакет на кухне.

— Хотите брать назад?

— Будьте любезны, если это не очень вас затруднит…

Человеческое общение, мне иногда кажется, отнимает у нас невероятно много времени. Как лаконично и по существу люди говорят на сцене или на экране, а в жизни мы мямлим и с трудом переходим от фразы к фразе, бесконечно повторяя одно и то же.

— В оберточной бумаге? — спросил голос Вордсворта.

— Да.

— Хотите, чтоб сразу получить?

— Да, если это вас не очень за…

— Очень, очень затруднит. Ждите там.

Я готовился холодно встретить Вордсворта, но он открыл дверь подъезда, дружески улыбаясь во всю физиономию.

— Прошу прощения за беспокойство, которое вам причинил, — сказал я как можно суше.

Я заметил, что на пакете нет печатей.

— Пакет кто-нибудь открывал?

— Вордсворт хотел посмотреть, что там внутри.

— Могли бы спросить у меня.

— Зачем так? Не надо обижаться на Вордсворт.

— Мне не понравилось, в каком тоне вы со мной разговаривали.

— Все виноват этот рупор. Вордсворт хочет, чтоб он разные плохие слова говорил. Вордсворт там, а тут внизу голос скачет на улицу, никто не видит, что это старый Вордсворт. Это такой колдовство. Как горящий терновый куст, когда он говорит со старый Моисей [52]. Один раз пришел священник оттуда, где церковь святой Георгий на площади. И он сказал такой нежный голос, как проповедь: «Мисс Бертрам, могу я подняться и поговорить о нашем базаре». Говорю, конечно, приходите. Потом говорю: «Вы свой ошейник [53] надеваете?» Да, говорит, конечно, надеваю. А это кто, спрашивает. А я говорю: «Намордник тоже надевайте, когда сюда идете».

— И что он на это сказал?

— Он совсем ушел и больше не явился. Ваша тетя умер со смеху. Вордсворт ничего плохой не думал. Этот чертов рупор попутал старик Вордсворт.

— Это правда, что вы собираетесь поступать в Лондонскую школу экономики?

— Это ваша тетя шутка говорит. Я работал кинотеатр «Гренада палас». Форма красивый, как генерал. Ваша тетя любил мой форма. Она остановился и говорит: «Ты случайно не император Джонс?» Нет, говорю, мэм, я только старый Вордсворт. «О! — говорит она, — дитя, ты диво! Пляши вокруг меня и пой, мой пастушок счастливый!» [54] Пишите это для меня, потом говорю. Это красивый песня. Вордсворт нравится. Теперь ее много-много раз говорю. Теперь совсем хорошо знаю, как гимн.

Я был немного смущен его словоохотливостью.

— Ну хорошо, Вордсворт, — сказал я. — Спасибо вам за все хлопоты, и надеюсь, еще встретимся.

— Этот очень важный пакет? — вдруг спросил он.

— Для меня да.

— Тогда надо магарыч давать старый Вордсворт.

— Магарыч?

— Дашбаш.

Я вспомнил предупреждение тетушки и быстро ушел.

Как я и предполагал, моя новая газонокосилка была вся мокрая. Прежде чем приняться за другие дела, я ее насухо протер и смазал маслом. Потом сварил себе два яйца и сделал чай. Мне было над чем поразмыслить. Мог ли я принять на веру тетушкины слова, и если да, то кто же в таком случае моя мать? Я попытался вспомнить подруг матери, но какой в этом толк? Все равно дружба должна была оборваться до моего рождения. А если она была мне только названой матерью, хочу ли я, чтобы прах ее покоился среди моих георгинов? Пока я мыл посуду после завтрака, я еле удерживался от желания вытряхнуть содержимое урны в раковину и вымыть ее. В урне можно было бы хранить домашний джем — я дал себе слово заняться варкой варенья в следующем году, считая, что пенсионеру необходимо иметь хобби, если он не хочет быстро состариться, да и урна будет совсем неплохо выглядеть на чайном столе. Она, правда, немного мрачновата, но темный кувшин подойдет для желе из чернослива или черносмородинного варенья с яблоками. Я чуть не осуществил свое намерение, но вспомнил, как добра по-своему была ко мне моя строгая мать, когда я был маленьким. И где доказательство того, что тетушка говорит правду? Я пошел в сад и выбрал место среди георгинов, где можно будет устроить постамент.

Глава 4

Я полол георгины — «Золотой лидер», «Полярная красавица», «Реквием», — когда позвонил телефон. Непривычный к его звуку, нарушившему тишину моего маленького сада, я решил, что кто-то набрал неверный номер. Друзей у меня почти не было, хотя до ухода в отставку я тешил себя мыслью, что у меня масса знакомых. Даже клиенты двадцатилетней давности, знавшие меня еще клерком в том же отделении банка, затем кассиром и, наконец, управляющим, так и остались добрыми знакомыми, не больше. Редко бывает, чтобы управляющего выдвигали свои же сослуживцы, которыми, волей-неволей, ему придется руководить. В моем случае, однако, сыграли роль особые обстоятельства. Я почти год исполнял обязанности управляющего, так как мой предшественник на этом посту тяжело заболел. Среди моих клиентов был один очень влиятельный вкладчик, который проникся ко мне симпатией. Он грозился вынуть вклады, если меня не оставят на этой должности. Звали его сэр Альфред Кин. Он составил себе состояние на цементе, а тот факт, что мой отец был строителем, выявил общность наших интересов и сблизил нас. Обычно трижды в году он приглашал меня на обед и всегда советовался со мной в отношении своих денежных бумаг, хотя ни разу не воспользовался моими советами. Он говорил, что они помогают ему принять собственное решение. У него была незамужняя дочь Барбара, которая занималась плетением кружев, скорее всего, для церковных благотворительных базаров. Со мной она была неизменно мила и любезна, и матушка считала, что мне бы следовало уделить ей должное внимание, поскольку она безусловно унаследует деньги сэра Альфреда. Мотив, выдвигаемый матушкой, казался мне непорядочным, да и вообще, надо сказать, я мало интересовался женщинами. Банк целиком поглощал мою жизнь, как сейчас поглощали георгины.