Арнольд Беннетт - Повесть о старых женщинах Страница 57

В окно градом стучали мелкие камешки.

— Слышите? — спросил Сирил театральным шепотом. — И в мое окно так же стучат.

Сэмюел встал с постели.

— Иди к себе в комнату! — приказал он таким же театральным шепотом, но не как отец, обращающийся к сыну, а как заговорщик, обращающийся к другому заговорщику.

Констанция спала. К ним доносилось ее ровное дыхание.

Старший в накинутом халате последовал за младшим, и оба, без обуви, спустились по двум скрипучим ступенькам, отделявшим комнату Сирила от спальной родителей.

— Тихо притвори дверь! — распорядился Сэмюел.

Сирил выполнил приказание.

Затем Сэмюел зажег газ в комнате Сирила, откинул штору, открыл задвижку на окне и принялся отворять его, изо всех сил стараясь не шуметь. В этом доме иметь дело с оконными рамами было трудно. Сирил стоял рядом с отцом, не сознавая, что дрожит, потрясенный тем, что отец не велит ему тотчас отправиться в постель. Несомненно, в жизни Сирила это был самый счастливый момент. Они были крайне возбуждены не только таинственными обстоятельствами этой ночи, но и совершенно необычной ситуацией: двое мужчин — отец и сын — занимаются неким делом втайне от женщины, знающей решительно все о них.

Сэмюел выглянул в окно.

Внизу стоял человек.

— Это ты, Сэмюел? — раздался тихий голос.

— Да, — осторожно, чтобы никого не разбудить, ответил Сэмюел. — Это ты, кузен Дэниел?

— Ты мне нужен, — коротко ответил Дэниел Пови.

После небольшой паузы Сэмюел сказал:

— Сейчас выйду.

Сирил наконец получил приказ немедленно лечь в постель.

— Что случилось, папа? — спросил он веселым голосом.

— Не знаю. Мне нужно одеться и выйти посмотреть, в чем дело.

Он затворил окно, чтобы в комнату не проник даже легкий ветерок.

— Побыстрее, пока я не закрыл газ, — предупредил сына Сэмюел, держа руку на кране.

— Утром вы мне все расскажете, да, папа?

— Да, — сказал мистер Пови, подавив привычное желание сказать «Нет».

Он на цыпочках вернулся в спальную, чтобы ощупью найти свое платье.

Когда он спустился в нижнюю гостиную, зажег газ и отворил боковую дверь, чтобы пригласить кузена Дэниела, того около дома не оказалось. Однако вскоре он заметил, что на углу Площади стоит человек. Он свистнул — он обладал замечательными способностями к свисту, чему завидовал его сын, — и Дэниел поманил его к себе. Он прикрутил газ и без шапки выскочил на улицу. Он надел почти все, что полагается, кроме белого воротничка и галстука, воротник пальто был поднят.

Дэниел, не дожидаясь его, зашагал к своей кондитерской. Занимая часть самого новомодного здания на Площади, лавка Дэниела была оснащена механическим железным ставнем, при помощи которого движением, каким заводят стоячие часы, можно было закрыть лавку, вместо того чтобы навешивать двадцать ставен один за другим, как в шестнадцатом веке. Небольшая дверь в металлическом панцире была открыта настежь, и Дэниел шагнул в темноту. В эту минуту появился полицейский, обходивший свои владения, и отрезал мистера Пови, идущего сзади, от Дэниела.

— Доброй ночи, офицер! Б-р-р, — проговорил мистер Пови, стараясь приободриться и делая вид, что привык прогуливаться холодными — ноябрьскими ночами по Площади св. Луки без головного убора и воротничка. Он вел себя так потому, что понимал: если бы Дэниелу понадобились услуги полицейского, он бы сам заговорил с ним.

— Добрночь, сэр, — узнав его, невнятно ответил полицейский.

— Который час? — осмелев, спросил Сэмюел.

— Четверть второго, сэр.

Полицейский, оставив Сэмюела у открытой двери, двинулся через освещенную Площадь, а Сэмюел вошел в лавку кузена.

Дэниел Пови стоял за дверью и, когда появился Сэмюел, затворил ее пугающе резким рывком. В лавке было темно, лишь слабо мерцал газ. Ночью она казалась пустой, как и другие лавки толковых кондитеров и булочников. Около ларя с мукой поблескивали большие медные весы; стеклянные витрины с забытым кое-где пирожным отражали неровный слабый свет газа.

— Что случилось, Дэниел? Что-нибудь плохое? — спросил Сэмюел, испытывая, как всегда в присутствии Дэниела, мальчишескую неловкость. Представительный седой мужчина так сжал ему одной рукой плечо, что Сэмюел еще раз убедился в своей хрупкости.

— Послушай, Сэм, — произнес он своим приятным низким голосом, несколько изменившимся от волнения. — Ты небось знаешь, что моя жена пьет?

Он вызывающе посмотрел на Сэмюела.

— Н-н-нет, — ответил Сэмюел. — Ну, то есть, никто мне не говорил…

Это было правдой. Он не знал, что миссис Дэниел Пови в свои пятьдесят лет окончательно пристрастилась к крепким напиткам. Ходили, конечно, слухи, что она слишком рьяно выпивает стаканчик-другой, но слово «пьет» означало нечто более серьезное.

— Она пьет, — продолжал Дэниел Пови. — И занимается этим делом уже два года.

— Мне очень тяжело слышать это, — проговорил Сэмюел, до глубины души потрясенный таким грубым сбрасыванием покрова благопристойности.

Все всегда делали вид, что его жена не отличается от других жен, а Дэниел делал такой же вид перед всеми. И теперь человек своими руками в одну секунду разорвал покров, который ткал в течение тридцати лет.

— Но если бы только это! — задумчиво прошептал Дэниел, немного отпустив плечо Сэмюела.

Сэмюел был полностью выведен из душевного равновесия. Его кузен затронул такие материи, которых он никогда не касался даже в разговорах с Констанцией, столь отвратительны они были; материи, которые нельзя обсуждать вслух, которые висят, как тучи, на общественном небосклоне, о знакомстве с которыми сообщают не словами, а едва заметным намеком во взгляде или интонации. Нечасто городок, подобный Берсли, бывает облагодетельствован пребыванием такой дамы, как миссис Дэниел Пови.

— Но что же произошло? — спросил Сэмюел, стараясь сохранить самообладание.

«Что же действительно произошло? — спросил он себя. — Что все это означает, да еще во втором часу ночи?»

— Послушай, Сэм, — вернулся к разговору Дэниел, вновь сжав ему плечо. — Я поехал сегодня на ливерпульский хлебный рынок, опоздал на последний поезд и приехал из Круи{44} почтовым. И что я застаю дома? Дик, почти голый, сидит в темноте на лестнице.

— Сидит на лестнице? Дик?

— Ага! Вот, что я нашел дома!

— Но…

— Погоди! Он уже дня два лежал в постели из-за лихорадки, которую схватил потому, что поспал в сырых простынях, которые его матушка забыла просушить. Вечером она не принесла ему ужина. Он зовет ее. Ответа нет. Тогда он встает, чтобы сойти вниз и посмотреть, что случилось, поскальзывается на лестнице и не то ломает, не то вывихивает коленку. Просидел там, видно, несколько часов! Не мог двинуться ни вверх, ни вниз.

— Ну, а твоя жена… а миссис… была?..

— Мертвецки пьяная валялась в нижней гостиной, Сэм.

— А прислуга?

— Прислуга! — Дэниел засмеялся. — Мы не можем держать прислугу. Она не желает оставаться у нас. Ты-то это знаешь.

Да, он знал. Уж во всяком случае, порядки и особенности ведения хозяйства в доме миссис Дэниел Пови можно было обсуждать свободно, что и происходило.

— Что же ты сделал?

— Что сделал? Схватил его, конечно, на руки и отнес наверх. Хорошая работенка, не правда ли? Сюда! Иди сюда!

Дэниел стремительно пересек помещение лавки, благо крышка прилавка была поднята, и открыл дверь в задней стене. За ним последовал Сэмюел. Никогда в жизни так глубоко не проникал он в тайны кузена. Слева, в дверном проеме, виднелась окутанная мраком лестница, справа была закрытая дверь, а впереди — открытая дверь, ведущая во двор. В противоположном конце двора он различил слабо освещенное здание, внутри которого странным образом двигались обнаженные люди.

— Что это? Кто это там? — резко спросил он.

— Это пекарня, — ответил Дэниел, как бы удивленный подобным вопросом. — Сегодня они работают в ночь.

Ни разу за оставшийся ему краткий срок жизни Сэмюел не мог съесть кусочка обыкновенного хлеба, не вспомнив об этом ночном видении. Он прожил уже полвека и всегда ел хлеб не задумываясь, как будто печеные булки растут на деревьях.

— Слушай! — приказал ему Дэниел.

Он напряженно вслушался и уловил слабый, жалобный плач, доносившийся с верхнего этажа.

— Это Дик! Это он! — воскликнул Дэниел Пови.

Казалось, плачет отчаявшийся ребенок, а не предприимчивый молодой человек лет двадцати четырех.

— Но ему, наверное, больно? Ты не послал за доктором?

— Нет еще, — ответил Дэниел с отсутствующим выражением лица.

Сэмюел пристально взглянул на него. Дэниел показался ему очень старым, беспомощным и жалким человеком, не соответствующим тому положению, в каком он оказался, и кроме того, несмотря на благородную седину, трагически непрактичным. Сэмюела вдруг озарило: «Это ему не под силу. Он почти лишился рассудка. Вот в чем дело. Кто-то должен взять на себя всю ответственность, и это сделаю я». И вся присущая ему отважная решительность сосредоточилась на возникшем критическом положении. То, что он без воротничка, в шлепанцах, с кое-как пристегнутыми подтяжками, тоже казалось частью этого критического положения.