Маргарет Рэдклифф-Холл - Колодец одиночества Страница 59

Брокетт сказал:

— Определенно, это слишком прекрасно! Я чувствую, вы отлично подружитесь.

Стивен подумала: «Значит, вот она — Валери Сеймур».

Не успели они сесть, как Брокетт стал осаждать хозяйку дома личными вопросами. Настроение, до которого он дозрел в автомобиле, стало теперь исключительно настойчивым, так что он ерзал на стуле, нелепо жестикулируя:

— Дорогая, ты выглядишь абсолютно замечательно! Но скажи мне, что ты сделала с Полинской? Неужели утопила ее в голубом гроте на Капри? Очень надеюсь, моя дорогая, она была такая скучная и неопрятная! Ну, расскажи мне о Полинской. Как она вела себя, когда ты увезла ее на Капри? Она укусила кого-нибудь, прежде чем ты ее утопила? Я всегда пугался; ненавижу, когда меня кусают!

Валерии нахмурилась:

— По-моему, с ней все хорошо.

— Значит, ты ее утопила, дорогая! — пронзительно воскликнул Брокетт. Потом он взялся за весла и поплыл по течению сплетен о людях, о которых Стивен даже не слышала:

— Пат бросили — ты слышала об этом, дорогая? Как ты думаешь, она найдет утешение в кокаине или в чем-то подобном? Никогда не знаешь, что может случиться при таком эмоциональном темпераменте, правда? Арабелла уплыла на Лидо с Джейн Григг. На Григг недавно свалилась куча денег, так что, надеюсь, они будут безумно счастливы и глупы, пока это продлится — я имею в виду деньги… А слышала ты про Рэчел Моррис? Говорят… — он разливался, как весенний ручей, а Валери зевала и со скучающим видом давала односложные ответы.

А Стивен сидела рядом и молчаливо курила, мрачно думая: «Все это говорится из-за меня. Брокетт хочет, чтобы я видела — он знает, кто я есть, и хочет, чтобы Валери Сеймур это тоже знала — видимо, это сделает меня желанной гостьей».

Она не знала, чувствовать гнев или облегчение от того, что здесь, по крайней мере, не нужно притворяться.

Но через некоторое время в глазах Валери ей почудилось некое одобрение. Эти глаза изучили ее и втайне одобряли результат, как ей показалось. Ее охватывал медленный гнев. Валери Сеймур чувствовала это тайное одобрение не потому, что ее гостья была порядочным человеком, обладала волей к работе, дисциплинированным умом, тем, что когда-нибудь должно было стать талантом, но скорее потому, что она видела перед собой все внешние стигмы аномальности — поистине, раны Распятого — вот почему Валери сидела здесь и одобряла ее.

И тогда, как будто эти горькие мысли передались Валери, та внезапно улыбнулась Стивен. Повернувшись спиной к Брокетту с его болтовней, она довольно серьезно заговорила со своей гостьей об ее работе, о книгах, о жизни; и, пока она говорила, Стивен начала лучше понимать то очарование, которое многие чувствовали в этой женщине; очарование, обязанное собой не столько физической привлекательности, сколько огромному такту и пониманию, стремлению доставлять удовольствие, стремлению к красоте во всех ее формах — да, отсюда исходило ее очарование. И во время этого разговора Стивен осознавала, что она была не просто либертинкой в садах любви, но скорее существом, рожденным не в ту эпоху, язычницей, прикованной к христианскому веку, она, несомненно, могла бы сказать вместе с Пьером Луисом: «Le monde moderne succombe sous un envahissement de laideur[29]». Ей казалось, что она угадывает в этих лучистых глазах бледный, но неистовый огонь фанатика.

Наконец Валери Сеймур спросила, сколько времени она еще собирается пробыть в Париже.

И Стивен ответила:

— Я собираюсь здесь жить, — удивляясь своим словам, потому что до этой минуты она еще не принимала такого решения.

Это, казалось, было приятно Валери:

— Если вам нужен дом, я знаю один на улице Жакоб; он довольно заброшенный, но там прекрасный сад. Почему бы вам не посмотреть на него? Можете отправиться завтра. Конечно, вам придется жить на этом берегу, Рив Гош — единственно возможный Париж.

— Я хотела бы посмотреть старый дом, — сказала Стивен.

Тогда Валери сразу же отошла к телефону и стала звонить хозяину дома. Встреча была назначена на следующее утро, в одиннадцать часов.

— Это довольно печальный старый дом, — предупредила она, — долгое время никто не заботился о том, чтобы придать ему уют, но если вы его купите, то все измените, ведь я думаю, что он станет вашим домом.

Стивен вспыхнула:

— Мой дом в Англии, — выпалила она, потому что ее мысли сразу улетели в Мортон.

Но Валери ответила:

— У человека может быть два дома — может быть много домов. Окажите любезность нашему милому Парижу и подарите ему привилегию стать вашим вторым домом — для него это будет большая честь, мисс Гордон. — Иногда она говорила церемонно, как сейчас, и в ее устах эти речи казались странно старомодными.

Брокетт, довольно сникший и явно задумчивый, как иногда случалось, когда Валери осаживала его, пожаловался на боль над правым глазом:

— Надо бы мне принять фенацетин, — грустно сказал он, — у меня всегда эта странная боль над правым глазом — вам не кажется, что это синусит?

Он терпеть не мог малейшей боли.

Хозяйка послала за фенацетином, и Брокетт проглотил пару таблеток:

 — Валери меня больше не любит, — вздохнул он, с горестным видом глядя на Стивен. — По-моему, это жестоко, но так всегда и бывает, когда я представляю своих лучших друзей друг другу — они сразу объединяются, а меня оставляют за дверьми; но я, слава небесам, умею прощать.

Они рассмеялись, и Валери заставила его переместиться на диван, где он приземлился прямо на лютню.

— О Господи, — простонал он, — теперь я повредил позвоночник! Далеко не мягкая посадка, — и начал что-то тренькать на единственной струне лютни.

Валерии подошла к своему столу, пребывавшему в беспорядке, и начала писать список адресов:

— Они могут пригодиться вам, мисс Гордон.

— Стивен! — воскликнул Брокетт. — Называй бедняжку Стивен.

— Можно?

Стивен кивнула:

— Да, прошу вас.

— Хорошо, тогда я Валери. Договорились?

— Договор скреплен, — объявил Брокетт. С изумительным мастерством он наигрывал «О Sole Mio[30]» на одной струне, потом вдруг остановился: — Я знаю, о чем я забыл — фехтование, Стивен, ты забыла о своем фехтовании! Мы собирались спросить у Валери адрес Бюиссона; говорят, он лучший учитель в Европе.

Валери подняла глаза:

— Так Стивен занимается фехтованием?

— Занимается! Она чудесно фехтует, настоящий чемпион.

— Он никогда не видел меня за фехтованием, — объяснила Стивен, — и я вовсе не чемпион.

— Не верь ей, она пытается проявлять скромность. Я слышал, что она фехтует так же прекрасно, как пишет, — настаивал Брокетт. И внезапно Стивен почувствовала, что тронута — Брокетт пытался хвастаться ее талантами.

Наконец она предложила подвезти его на машине, но он покачал головой:

— Нет, уж спасибо, дорогая, я остаюсь.

Она попрощалась с ними; но, уходя, она слышала, как Брокетт шепчется с Валери Сеймур, и была почти уверена, что услышала свое имя.

— Ну и как тебе мисс Сеймур? — поинтересовалась Паддл, когда через двадцать минут Стивен вернулась домой.

Стивен колебалась.

— Не могу понять. Она была очень дружелюбной, но я не могу отделаться от мысли, что я понравилась ей, потому что она считает меня… ну, считает меня тем, что я есть, Паддл. Но, может быть, я и неправа — она была ужасно дружелюбной. Брокетт был несносен как никогда, бедняга! Кажется, его окружение ударяет ему в голову, — она устало опустилась на стул: — Ох, Паддл, Паддл, адское это занятие!

Паддл кивнула.

Потом Стивен довольно резко сказала:

— Все равно, мы собираемся жить здесь, в Париже. Завтра мы пойдем смотреть дом, старый дом с садом на улице Жакоб.

С минуту Паддл раздумывала, потом сказала:

— Надо подумать только об одном. По-твоему, ты сможешь когда-нибудь быть счастливой в большом городе? Ты так любишь жизнь в сельской местности.

Стивен покачала головой:

— Теперь это все в прошлом, моя дорогая; вдали от Мортона для меня нет сельской местности. Но в Париже я должна найти какой-нибудь дом, я могла бы работать здесь, и потом, здесь ведь люди…

Что-то молотом застучало в голове Паддл: «Подобное к подобному! Подобное к подобному!»

Глава тридцать вторая

Стивен купила дом на улице Жакоб, потому что, когда она вошла через мрачную серую арку, ведущую с улицы на дворик, вымощенный камнем, и увидела покинутый дом, стоявший перед ней, она сразу же поняла, что здесь она будет жить. Такое бывает иногда — мы инстинктивно чувствуем симпатию к некоторым жилищам.

Дворик был заполнен солнцем и окружен стенами. Справа железные ворота вели в просторный запущенный сад, и, хотя им, к несчастью, долго пренебрегали, деревья, что все еще в нем оставались, были прекрасны. Мраморный фонтан, давно заглушенный сорняками, стоял в центре того, что когда-то было газоном. В дальнем уголке сада чья-то рука воздвигла полукруглый храм, но это было давно, и теперь он был почти разрушен.