Фредерик Сулье - Мемуары Дьявола Страница 6

Однако в данном случае барон не имел возможности купить находившийся перед ним цветок; так, может, ему удастся его сорвать? (Прошу великодушно извинить за подобную идею и выражение: ведь Луицци вырос при Империи{41}.) Он приписал женщине фантазию или, скорее, желание, что он — звездочка в сумрачном небе ее бытия, единственное светлое воспоминание, что останется с ней в холодных сумерках будущего. Луицци знал, что он пригож и молод; любовные интонации звучали в его речи; он не был слишком рассудителен, чтобы оставаться бессердечным, и слишком сентиментальным, чтобы терять рассудок, — словом, он принадлежал к тем мужчинам, что пользуются большим успехом у женщин. Эти мужчины страстны, но осторожны; они умеют себя вести как в узком кругу, так и в большом свете; они любят, но не компрометируют. А Луицци столько раз соблюдал эту предпочтительную в самых лестных для его самолюбия и репутации любовных связях середину, что считал себя искусным обольстителем. Самомнение мужчин, как известно, обычно является искаженным отражением уступчивости женщин.

Итак, Луицци продолжал столь пристально рассматривать сидевшую перед ним женщину, что она смущенно потупила взор и мягко проговорила:

— Господин барон, вы пришли, я думаю, чтобы предложить мне какую-то сделку насчет шерсти?

— Вам? Ну что вы, сударыня, — возразил Луицци. — Я пришел к господину Дилуа; с ним я бы охотно поговорил о ценах и котировках, хотя мало в них смыслю; но боюсь, что с вами подобная…

— Я уполномочена моим мужем, — быстро заверила его госпожа Дилуа и с улыбкой закончила фразу Луицци: — сделка будет выгодной.

— Для кого, сударыня?

— Для нас обоих, надеюсь… — Она на мгновение запнулась, но продолжила, ласково глядя на барона: — Если вы плохо разбираетесь в делах, то я… я порядочный человек и постараюсь оформить все по справедливости.

— Это будет непростым делом для вас, сударыня, и, вероятно, я кое-что потеряю при сделке.

— Но почему же?

— Не смею сказать; но вы можете и сами догадаться.

— Говорите, господин барон, не стесняйтесь; коммерсантам не привыкать к самым причудливым условиям.

— Условие, которое я хочу обговорить, — вы сами его предложили.

— Я? Я еще ничего не предлагала…

— И тем не менее я согласен; это условие позволит мне вспоминать вас как самую очаровательную женщину, что я когда-либо встречал, и в то же время даст мне возможность оставить о себе не менее приятные воспоминания.

Госпожа Дилуа стыдливо покраснела и с взволнованным оживлением промолвила:

— Муж не давал мне полномочия на что-либо подобное, и я не торгуюсь на сей предмет.

— Вы слишком скромны и послушны… — упорствовал Луицци.

— Я всего-навсего честный человек, — оборвала его госпожа Дилуа довольно сурово, дабы покончить с этой темой.

Она открыла папку, нашла нужную пачку бумаг, раскрепила ее, вытянула один лист и смущенно протянула его Луицци, будто прося прощения за только что допущенную суровость.

— Вот, — сказала госпожа Дилуа, — договор, заключенный шесть лет назад с господином бароном, вашим отцом; если у вас нет намерений улучшить породу ваших овец или, тем более, ухудшить качество шерсти, то, я считаю, вы можете утвердить сумму этого договора. Вот, посмотрите: здесь стоит подпись его милости.

— Он обсуждал договор с вами? — не унимался Луицци. — Если это так, то я бы на этот документ не положился.

— Успокойтесь же, сударь! — В раздражении госпожа Дилуа слегка прикусила верхнюю губу и показала барону ослепительно-белые зубки. — Успокойтесь, я вышла замуж меньше шести лет назад.

Она еще не закончила фразу, как дверь приоткрылась, и детский голос робко произнес:

— Мамочка, господин Лукас непременно хочет поговорить с вами.

Это была та самая десятилетняя девочка, которую Луицци заметил в конторе.

Ее появление именно в тот момент, когда госпожа Дилуа сообщила, что вышла замуж не больше шести лет назад, явилось откровением для Луицци. Услышав обращение «мамочка» к госпоже Дилуа, которая естественно могла бы объяснить, была ли девочка ребенком господина Дилуа, Луицци живо обернулся к прелестной купчихе: та покраснела до корней волос и потупила взор.

— Так это ваша дочь, сударыня, — молвил Луицци.

— Да, сударь, — простодушно подтвердила госпожа Дилуа и обратилась к девочке: — Каролина, я приму господина Лукаса; оставьте нас.

Госпожа Дилуа полностью пришла в себя и протянула Луицци бумаги:

— Возьмите договор, господин барон, посмотрите его как-нибудь на досуге. Мой муж возвратится через неделю и почтет за честь встретиться с вами.

— Я уезжаю раньше; но и оставшегося времени более чем достаточно, чтобы тщательно изучить договор. Впрочем, я подписал бы его немедля, если бы предлагаемая вами отсрочка не давала мне права еще раз увидеть вас.

Мадам Дилуа вновь обрела уверенно-кокетливый вид и сообщила:

— Я всегда на месте.

— Какое время вам удобно?

— Любое, какое пожелаете.

После этих слов она сделала один из тех учтивых реверансов, с помощью которых женщины ясно и недвусмысленно требуют: «Сделайте одолжение — подите вон, пожалуйста». Луицци вышел. В первой конторе все оставались на своих местах. Проводив гостя, госпожа Дилуа протянула руку стоявшему рядом с печкой высокому мужлану, который весело поздоровался с ней:

— Добрый день, госпожа Дилуа.

— Добрый день, Лукас, — ответила она с той самой приветливой улыбкой, что так очаровала Луицци. Барон заметил ее, когда обернулся, чтобы окончательно попрощаться, и был задет до глубины души.

Выйдя из дома Дилуа, Луицци направился к маркизу дю Валю. Хозяина дома не оказалось. Тогда Луицци спросил маркизу дю Валь. Слуга ответил, что не знает, может ли госпожа его принять.

— Так потрудитесь доложить! — вспылил Луицци, давая лакею понять, что он не привык, чтобы ему перечили. — Скажите, — добавил Арман, — что барон де Луицци желает ее видеть.

Лакей застыл на какой-то момент в нерешительности, казалось, обдумывая, как ему лучше доложить. Появилась горничная; слуга подбежал к ней и быстро что-то зашептал, как бы обрадовавшись возможности переложить на чужие плечи порученное ему дело. Горничная нагло уставилась на барона и переспросила язвительным тоном:

— Как бишь зовут этого господина?

— Мое имя совершенно не относится к делу, барышня… Я хочу поговорить с госпожой дю Валь и хочу знать, может ли она сейчас принять.

— Ну что ж, пожалуйста: не может.

Это было уже слишком — чтобы Луицци отступил по прихоти лакеев, от которых зависит, видите ли, его визит! И он резко заявил:

— Тогда я доложу о себе сам.

Барон направился прямо к открытой двери гостиной. Слуга отошел в сторону, но горничная встала перед дверью, как скала:

— Сударь, я же сказала, вы не можете ее сейчас видеть! Странно, вам говорят, а вы…

— Прошу вас, оставьте ваши дерзости при себе и предупредите хозяйку.

— Что там за шум? — донесся в это время голос из дальнего угла гостиной.

— Люси, — громко спросил барон, — в какой час вам можно нанести визит?

— Ах! Это вы, Арман, — удивленно воскликнула госпожа дю Валь и, плотно прикрыв за собой дверь комнаты, из которой только что вышла, пошла навстречу барону.

Арман приблизился к маркизе, ласково поцеловал ей руки, после чего оба сели у камина. Люси с изумленным восхищением и в то же время покровительственно разглядывала барона. Мадам дю Валь было тридцать лет, Луицци — двадцать пять, а потому подобная манера изучения была позволительна ей, как женщине, которая видела когда-то резвого подростка четырнадцати лет, превратившегося теперь в блестящего молодого человека. После молчаливого обследования лицо госпожи дю Валь внезапно омрачилось; невольные слезы набежали на глаза.

Луицци ошибся, решив, что понял причину ее грусти.

— Вы сожалеете, конечно, как и я, — заговорил он, — что наше свидание происходит по столь печальному поводу и что смерть моего отца…

— Не в этом дело, Арман, — прервала его маркиза. — Я едва знала вашего отца, да и вы сами были далеки от него в течение последних десяти лет, так что навряд ли при известии о его смерти вы горевали, как при потере горячо любимого и близкого человека.

Луицци промолчал, и маркиза после некоторой заминки повторила:

— Нет, не в этом дело; просто ваш визит состоялся в… весьма своеобразную пору.

Грустная улыбка показалась на губах Люси, и, словно оживившись от этой улыбки, она продолжала:

— По правде говоря, Арман, жизнь — весьма странный роман. Вы надолго в Тулузе?

— На неделю.

— Возвращаетесь в Париж?

— Да.

— Вы увидите там моего мужа.

— Как? Его избрали депутатом всего неделю назад, и он уже в дороге? Сессия начнется не раньше чем через месяц{42}. Я думал, вы поедете вместе.