Джон Стейнбек - Благостный четверг Страница 6

– Чего, чего?

– Ладно… В тюрьме сидела?

– Месяц, за бродяжничество.

– Других дел за тобой не водится?

– Нет.

– Ну-ка, попробуй улыбнись. А то всех клиентов остудишь…

Сюзи послушно улыбнулась.

– Бог мой, – сказала Фауна. – Ты и улыбаешься-то не как женщина, а как сестра милосердия… Чует мое сердце, будет мне от тебя один убыток. И чего я только такая сердобольная? Работала когда-нибудь в подобном заведении?

– Нет.

– Ну, это все же лучше, чем на улице… Завтра тебя врач посмотрит.

– Можно принести чемодан?

– Что ж, неси… – Фауна раскрыла бумажник, лежащий перед ней на столе. – Значит так. Магазин Пенни работает до шести. На, купи себе платье – помоднее да подешевле. Щетку новую зубную. А как вернешься, займись, ради бога, своей головой. Если б ты смотрела за волосами, была бы совсем ничего…

– Это я после автобуса растрепанная.

– Тогда понятно, – сказала Фауна. – Ужин у нас в полседьмого. Когда ела в последний раз?

– Вчера.

– Сегодня на ужин тушеное мясо, морковь со сливками. Вишневое желе.

Уже в дверях Сюзи обернулась:

– Ко мне тут фараон цеплялся. Джо Блейки.

– Это свой парень. В случае чего и денег может одолжить…

–Да он уж предлагал, – сказала Сюзи. – А тушеное мясо я люблю.

Элла перебросила через стойку чемодан.

– Чего сияешь? Никак, работу нашла?

– Да как будто. Слушай, где тут у вас магазин Пенни?

– Повернешь вон там направо, пройдешь полтора квартала, увидишь, с желтым фасадом. Ну, пока!

На улице к Сюзи пристроился Джо Блейки, понес чемодан.

– Вот и умница, определилась, – сказал он.

– А ты откуда знаешь?

– Хозяйка твоя только что звонила. Ну, пока.

– Пока. – Сюзи взяла чемодан и вошла в магазин.

– Что желаете?

– Платье. Недорогое.

– Вот сюда, прошу вас.

– Можно вон то, томатовое?..

– О, это у нас новый оттенок, называется «Помдамур».

– Я и говорю – помидор.

– Берите, не прогадаете, очень ноская материя.

– Хорошо. Пожалуйста, двенадцатый размер.

– Туфли для ансамбля не желаете?

Сюзи подумала, глубоко передохнула…

«Эх, пропадать, так с музыкой!..»

6. Муки творчества

Док горел в огне науки, но, как птица Феникс, возрождался из пепла – для новых дерзаний. Что правда, то правда: микроскоп у него плохонький. Зато глаза зоркие, и ум, слава богу, аналитический – отметает прочь эмоции, страхи, пустые сомнения… Док глядел на осьминогов; гипотеза вырисовывалась все яснее. Он принялся колоть стеклянной иглой одного ив своих подопечных: ошалев от страха и ярости, тот бросился на сородича и умертвил его. Другого осьминога, апатичного, Док отсадил в отдельный аквариум, притомил слабым раствором ментола и тут же оживил слабым раствором горькой соли. Потом вызвал у животного ярость – краски тела вспыхнули, цвет изменился – и ввел небольшое количество сульфата кокаина – гнев переборолся сном (если, конечно, у осьминогов бывает сон в нашем понимании). Затем с помощью физраствора было произведено пробуждение… И снова то здесь, то там колол он осьминога безжалостной иглой; животное наливалось цветом, багровело, всплескивая щупальцами, и вдруг разом обмякло – скончалось. Док извлек тело из аквариума и вскрыл: не образовались ли в тканях пузырьки?

– Пока все подтверждается, – сказал он вслух. – До механизма явления с моей оптикой не добраться. Однако внешние признаки – апоплексии. Где-то должно быть и кровоизлияньице, даром что не видать… Начнем статью с наблюдения…

У Дока заранее были запасены блокноты и две дюжины простых карандашей. Все это лежало на письменном столе. Остро очиненные карандаши, выложенные в шеренгу, похожи были на солдат в желтых мундирах – сейчас бросятся в бой. Док раскрыл блокнот и вывел на первой странице печатно: «Наблюдения и размышления». Грифель хрупнул. Док взял другой карандаш и обвел буквы «Н» и «а»; букву «р» переправил на заглавную, пририсовал к ней снизу рыбий хвост. Зачесалась лодыжка. Спустил носок, почесал. От этого зачесалось в ухе. «Знать, кто-то обо мне говорит», – подумал он; посмотрел на стопку желтых блокнотов. А кормил ли он сегодня крыс? За мыслями забыть недолго. Нет, конечно.

Глядя, как крысы дерутся у кормушки, Док вспомнил, что сам забыл поесть. Ну ничего, напишем пару страниц, можно будет поджарить яичницу. Или лучше перекусить сейчас, чтоб потом не прерывался ход мысли? Он уже столько дней мечтал, как придет покой и мысль польется беспрепятственно; единственное спасение от тревоги – жить спокойной и духовной жизнью. Ладно, сперва поедим. Он сжарил глазунью из двух яиц и стал есть, не отрывая глаз от раскрытого блокнота. Висячая лампа над страницей слишком яркая, бумага отсвечивает, смотреть больно. Док доел глазунью, достал лист миллиметровки, смастерил дно для абажура, приладил. (Работа тонкая, потребовала времени.) Опять засел над пустой страницей, еще раз красиво обвел все буквы заглавия; потом вырвал лист и швырнул под стол. К этому моменту сломались уже пять карандашей. Он очинил их заново и произвел равнение в шеренге желтых солдат.

Послышался шум мотора. Док выглянул в окошко: к «Медвежьему стягу» подкатила машина – люди незнакомые. Ага, вон Мак прошмыгнул в лавку. Что-то надо было у Мака спросить… Только вот что?..

Сосредоточиться всегда трудно, особенно поначалу. Ум шарахается от думанья, как испуганный цыпленок. Человек забывает, что тем и славен, что наделен способностью к мышлению. Док решил заставить голову работать: когда знаешь, чего хочешь, нет невозможного. Он напряг по-волевому челюсть и уже двинулся обратно к столу, как вдруг краешком глаза ухватил промельк юбки в окне. Опять выглянул на улицу: по Консервному Ряду в сторону Монтерея шагала; удаляясь, девушка. Лица не видно, но походка у нее складная: бедро, колено, лодыжка совершают движение вольно, плавно – никаких рывков, никакой зыбкости при переступе. Девушка шла, расправив плечи, вздернув подбородок, чуть размахивая руками. Славная походка, веселая, подумал Док. О многом может поведать походка: об унынии и болезни, об уверенности и решимости… Походка бывает разная – и дерганая, злая, и робкая, крадущаяся, но эта была – счастливая, будто девушка шла на встречу с любимым. А еще говорила она о гордости, лишенной самолюбования… Неужели свернет за угол? Свернула, последний раз стрельнув в глаза своей юбкой. Но Доку казалось, что он по-прежнему видит легкое покачивание бедер, в голове его раздавалась мелодия этого ладного, гибкого, спорого шага. «Небось, страшна как ведьма», – сказал он сердито, и тут же рассмеялся над собой: «Ага, круг замкнулся. Поздравляю тебя, умная голова. Начали с греховных мыслей, перешли в область эстетики и музыки, а кончили, как та лиса из басни: виноград-де зелен… Вот уж действительно, до чего человек не додумается, лишь бы не думать о деле. В конце концов, это просто нечестно. Ну-ка, голова, за работу – теперь не отвертишься».

Он взял карандаш и написал: «Объект наблюдения – 20 детенышей осьминога, отловленные в межприливной зоне близ города Ла-Джолла. Особи были помещены в большой аквариум, условия в котором максимально приближались к естественным. Каждые 24 часа морская вода в аквариуме полностью заменялась (вода тщательно фильтровалась). В аквариуме находились животные из типичного для осьминогов экологического сообщества, а также песок, камни и водоросли, взятые в месте отлова; периодически доставлялись небольшие ракообразные. Несмотря на все меры предосторожности, 5 особей погибли в течение первой недели. Оставшиеся 15, по-видимому, акклиматизировались и охотно поглощали маленьких крабов Grapsidae. Подсветка…» – грифель хрупнул. Док взял новый карандаш, но и он сломался – вывихнутый грифель продрал бумагу. Док прочел написанное: «Серо, сухо, скучно… И потом, с чего я возомнил, что у животного, столь отличного от человека… Вдруг я сам себя обманываю?» В это время средний голос пел тихо-претихо: «Что ищешь, крошечный человечишко? Не душу ли свою хочешь найти среди гидроидов и водорослей? Ищешь славы – думаешь прогнать тревогу… А сказать-то тебе нечего… Кто дал тебе право на псевдонаучное красноречие? Почему, например, у Мака нет этих слов-выручалочек?»

А нижний голос пел как за упокой: «Одинок ты! Одинок! Нет тебе ни света, ни тепла. Ну хоть бы кто-нибудь тебя согрел…»

Док выскочил из-за стола, подошел к аквариуму, уставился в подсвеченную воду. Из-за камня выглянул осьминог. Он взмахивал щупальцем, как заправский дирижер, подавая знаки невидимому оркестру: бамс, бамс, вот она идет, эти бедра и колени, бамс, бамс, – раздавалось в голове Дока легким веселым звоном…

Док уронил голову, потер веки – в темноте заплясали разноцветные разводы. Потом встал и отправился за пивом.

7. Не верь началу, а верь концу

При всем своем хорошем, можно сказать дружеском расположении к Фауне, Джозеф-Мария частенько подумывал, что не очень-то пристало женщине владеть «Медвежьим стягом» – солидным, доходным заведением. Ладно бы управительница, а то ведь хозяйка) Что-что, а уж доход должен стекаться к мужчине, думал Джозеф-Мария. Стоит женщине дорваться до денег, как у нее расстраивается психика, – хочешь остаться здоровой, держись от денег подальше. Баба при деньгах – это уже не женщина, но еще и не мужчина. Она больше не дорожит женственностью, а ведь женственность – самое ценное ее качество!