Михаил Лакербай - Тот, кто убил лань Страница 6

Осторожно вдоль скалы он пробирался поближе к тому месту, где последний раз видел брата. Мелкие камешки, по временам сыпавшиеся сверху, остановили его. Он догадался, что Кязым, нащупывая путь, ползет вниз. Вскоре падение камешков прекратилось... Туман стал как будто рассеиваться, над головой проступили звезды. Но глаза по-прежнему не различали ничего — кругом стояла горная ночь.

— Кязым, а Кязым! Видишь ли ты выступы? — кричал Шарах, припадая к скале.

— Ничего не вижу... — глухо донеслось сверху.

— Как же сойдешь теперь? Ответа не последовало.

— Как спустишься вниз? — громче повторил Шарах. Сверху упали слова — еще глуше и отдаленнее:

— Не знаю.

Сердце Шараха сжалось в тревоге за брата.

— А крепко ли ты держишься? — крикнул он, и голос его дрогнул.

Опять долгое молчание. Шарах подумал было, что слова его унесло ветром. Но вот сверху послышался голос Кязыма:

— Под ногой небольшой выступ... Только для одной ноги... другая в воздухе...

Слова долетали медленно, отрывисто. Казалось, они отделены одно от другого бездонной пропастью.

— Ну, а руки? — спрашивал Шарах. — Крепко ли держишься руками?

— Держусь пальцами одной руки...

И Шарах как бы почувствовал в эту минуту прерывистое дыхание брата, его тяжкие усилия...

— Кязым! — крикнул он умоляюще. — Сумеешь ли продержаться до утра?

— Не знаю... хватит ли сил...

— Надо найти силы, иначе...

Шарах не договорил.

— Постараюсь, — еле-еле расслышал он. — Спой мне песню... Мою любимую...

Шарах понял брата с полуслова. Кязым хотел, чтобы в эти часы, когда жизнь его висит на волоске, зазвучала песня о славном охотнике Озбакье, которому всегда сопутствовала удача. Но однажды он подстрелил шестнадцатирогого оленя, и тот, катясь с кручи, упал на Озбакья и увлек его с собой в пропасть. В пылу охоты Озбакья даже не успел и подумать о смерти.

Этой песней Кязым хотел, видимо, поддержать в себе дух отваги. Шарах запел и скоро услышал, как брат подпевает ему наверху.

В то время, когда братья пели, гору Коначхир облетала ночная птица, которая видит в темноте. Услышав голоса охотников, она на мгновение застыла на месте и увидела все, как было: на смертельной высоте над пропастью прижались к скале два человека. Один стоит на узком карнизе, другой висит над ним, обнимая скользкий камень. Оба поют — младший, подняв кверху тревожный взгляд, старший — прижавшись щекой к скале, словно ласкаясь к ней. Черный ветер играет концами их башлыков, полами архалуков и уносит песню вдаль.

Долго пел Шарах, пока не заметил, что Кязым замолк. Тогда Шарах запел песню героев.

И снова подтянул Кязым, и еще раньше, чем прежде, смолк. Понял тогда Шарах, что брата охватывает усталость, что сердце его просит отдыха, а это теперь — хуже всего.

— Кязым, не спеть ли нам еще песню? — крикнул он, но не услышал ответа.

Долго стоял Шарах и ждал, прислушиваясь. Наконец сверху послышался слабый голос, как бы стон:

— Шарах!.. Шарах... Если я погибну — береги мать... она стара... Ты один ей будешь опорой...

— Не сдавайся, Кязым! — прервал его младший брат. — Надо напрячь все силы и продержаться до рассвета. А на рассвете я срежу лозу и спущу ее тебе сверху.

— Да, если бы выдержать... Уже онемели пальцы, и я даже не в силах сменить ногу...

— Продержись как-нибудь!.. Вот показалась утренняя звезда! Мужайся, Кязым!

В это время ночная птица второй раз облетела гору Коначхир. Полет этой птицы не слышен, она всегда появляется там, где грозит смерть, и криком своим предостерегает о ней все живое. Облетая гору первый раз, она бросила братьям свой печальный крик, но тогда они заглушили его песней. Теперь в голосе птицы слышалось последнее предостережение.

Но недолго мог Шарах раздумывать о ночной птице. До него снова донесся голос Кязыма — на этот раз он прозвучал как предсмертный вопль:

— Все, Шарах, все кончено!.. Не могу больше... Я держусь на двух пальцах... Все усилия бесполезны... Стоит ли цепляться за жизнь, которой мне уже не видать?..

Кто может объяснить, что тут произошло с Шарахом? Чужая душа, говорят, потемки, и даже душу брата может окутать тьма, в которой ничего не прочтешь.

Шарах откликнулся во весь свой звонкий голос, и смысл его слов был столь неожидан, как если бы человека подменили.

— Я не ослышался? — кричал он. — Все кончено? Ты сейчас упадешь? Верно ли это? Ну, наконец-то! Как я рад!..

Ветер утих, и Кязым слышал даже стук приплясывавших ног Шараха.

— Значит, ты сорвешься и погибнешь, как Озбакь, и даже костей твоих не найдут?.. Вот хорошо, наконец-то я дождался своего счастья!..

Шарах кричал так громко и так торопливо сыпал слова, что Кязым с трудом перекричал его:

— Эй, постой, что ты там мелешь? С ума, что ли, сошел? Чему ты радуешься?..

— Чему радуюсь? Твоей гибели! Я радуюсь ей, потому что она принесет мне счастье. Я ждал и не смел надеяться, все ободрял тебя. Но теперь, когда ты сам говоришь, что не сможешь удержаться, теперь мне нечего скрывать мою радость. Ты погибнешь, а Хабиба достанется мне! Да, она будет моей, Кязым, моей!..

— Что?! — взревел Кязым. — Повтори, что ты сказал!.. Может быть, я ослышался...

— Нет, ты не ослышался. Твоя невеста Хабиба будет моей женой. Ты стоял между нами, ты нам мешал. Ты старший брат, я должен был таить свое горе. И вот наконец сбываются мои надежды...

— Замолчи!.. — прервал его Кязым. — Ты заговариваешься, ты, я вижу, потерял от страха рассудок...

Братья ругались до рассвета. Рассеивался туман, и все явственнее выступали контуры гор, выступы и тропы на серой скале. А затем Кязым услышал голос над собой:

— Держи, Кязым!

Он поднял глаза и увидел Шараха — тот протягивал ему лозу, другой конец которой был привязан к большому камню.

Кязым оттолкнул лозу и стал высматривать, как бы ему выбраться. Но выхода не было.

— Держи, Кязым, — повторил Шарах.

И второй раз оттолкнул старший брат лозу. И лишь когда третий раз Шарах подал лозу, Кязым ухватился за нее и выбрался на тропу.

Встретились братья лицом к лицу.

— Кязым, я думаю, ты понял меня по-настоящему, — сказал Шарах. — Я видел, что ты слабеешь... Вспомнил поговорку Адзин Хаджарата. И я решил обозлить тебя...

Но не понял Кязым брата.

— Бессовестный ты! — закричал он. — Молчи! И слышать тебя не хочу!

— Хорошо, хорошо, я молчу, — безропотно сказал Шарах и умолк.

Кязым стал спускаться по тропинке вниз. Шарах шел за ним следом, как подобает младшему брату. Кязым остановился, снял чувяк, чтобы вытряхнуть из него камешки. Шарах прошел вперед. Вот он увидел свое селение, дымок над родным домом и большую чинару, под которой они с братом играли когда-то. Первые лучи солнца упали на его лицо, и он с улыбкой обернулся к брату.

Заметив его улыбку, Кязым вспомнил прошедшую ночь. Гнев душил его. И он вскинул ружье... Когда рассвелся дым, он увидел только, как Шарах схватился за сердце и скатился в пропасть.

"Все обман, — думал Кязым, идя домой. — Хабиба клялась и обманула. Был брат, и нет его. И сам я легко мог погибнуть. Такова жизнь".

Будто перед чужим местом остановился он у своего дома.

— Нан Кязым, почему ты стоишь там и не входишь в дом? — спросила его старая мать.

Дрогнул Кязым и вошел в дом тяжелым шагом.

— Где Шарах? Разве он не с тобой был? — спросила мать.

Молчал Кязым. Мать закружилась вокруг него, и каждое ее слово терзало потемневшее сердце Кязыма.

— Он разбился? Упал? Говори!

— Он — махагья! [2] Я сделал с ним то, что делают с махагья.

Упала старая мать на скамейку под чинарой и в кровь исцарапала свое лицо.

Во двор сбежались соседи. Пришла и Хабиба. Кязым поведал все, как было.

— Я не знаю, почему так сказал тебе Шарах, — молвила Хабиба, — но вижу теперь, что ты плохо обо мне думал. Не бывать нашей свадьбе! — И она ушла.

Мать задыхалась от гнева:

— Ты сам махагья! Ты — братоубийца! Уходи прочь!

У нее потемнело в глазах, и она упала.

Кязым увидел в толпе старика Адзин Хаджарата. И тут в его памяти ожили последние слова Шараха, и он подумал: "Почему брат упомянул имя этого старика?"

И словно в ответ на этот вопрос выступил вперед старик Адзин Хаджарат и сказал: — Бедная Ханжаж! Большое несчастье тебя постигло. — И, обращаясь ко всем, повторил часто произносимую им поговорку: — "От большого горя человек лишается сил, а от большой злобы силы его удваиваются".

И от этих слов будто что-то зажглось в голове Кязыма. Только теперь понял он настоящую и страшную правду. Кязым поднялся и побрел со двора. Никто не проводил его.

Он ушел в горы, к тому самому месту, где убил Шараха.

Пастухи пасли неподалеку овец. Они слышали выстрел. Что-то тяжело свалилось в пропасть. Они подошли и увидели внизу мертвое тело Кязыма. Из ствола его ружья еще полз дым.