Кнут Гамсун - Круг замкнулся Страница 6

Все сплошь дружеские подковырки. Они выхваляются друг перед другом, делают вид, будто еще куда-то годятся.

— Давай о другом, — говорит Кьербу. — Ты читал про шторм в Атлантике?

— Нет.

— Где ж тебе, ты ведь у нас ударился в религию. Ты небось читаешь только «Благую весть».

— Я и ее не читаю, у меня нет денег выписывать газеты.

— А на что ты бережешь деньги?

— На место последнего упокоения на кладбище.

Поразмыслив над его ответом некоторое время, приятель говорит:

— Ты еще можешь долго прожить.

Молчание.

Собака проходит мимо, обнюхивает дерево и поливает его. Пусть, конечно, поливает, но как раз под деревом растет кустик одуванчиков с роскошными цветами, и шмель направляет свой полет прочь от одуванчика. Собака завершила свои дела, трусит дальше, принюхивается, находит очередное дерево…

— Разное болтают, — говорит Кьербу, — у тебя нет денег на газету, а банки набиты твоими деньгами.

Бродерсен, с досадой:

— Ну и скотина же ты.

После чего оба выдыхаются, на большее у них не хватает ни ума, ни познаний. Если день теплый, они начинают, сморщившись, клевать носом.

Ни с того ни с сего, чтобы скрыть, что он задремал, Кьербу говорит:

— А у тебя есть чем промочить горло, если я ненароком загляну когда-нибудь к тебе?

— У меня, промочить? Да я каждый день благодарю Бога, если найду чего пожевать.

— Я просто так спросил.

— Я только что поставил новые подметки на башмаки, и мне это влетело в четыре кроны.

— Да, деньги текут как вода. Вот я тоже на прошлой неделе смазывал свою лодку.

— А у меня и лодки-то больше нет, — отвечает Бродерсен.

— Ну да, ты все свои лодки обратил в деньги.

Бродерсен пропускает его слова мимо ушей и говорит:

— Мне бы пора волосы подстричь, но дело терпит. Ты ведь знаешь, сколько они за это сдерут.

Утомясь, они снова погружаются в дремоту.

Смеркается, ветерок пробегает по деревьям, и листья ясеня издают шелковистый шорох. Безграничное одиночество, только порой вспорхнет какая-нибудь пичуга.

Через несколько минут оба просыпаются, и уж конечно никто из них не спал. Они слегка посвежели после отдыха и могут возобновить разговор. Начинает Кьербу:

— Ума не приложу, зачем Норему собака.

— Верно, — поддакивает Бродерсен.

— А ты помнишь того, в Бревике, который загнал свою лодку и на эти деньги купил себе попугая, чтоб сидел у него на плече?

Бродерсен только головой покачал на такую дурость.

— Мне теперь кажется, что всего лучше иметь как можно меньше такого, о чем надо заботиться.

— Я слышал, ты продал моторку таможеннику Робертсену?

— Моторка-то была не моя, я отправил деньги Абелю.

— А зачем Робертсену моторка?

— Действительно, зачем ему моторка? У него и так есть две лодки.

— Он когда-то ходил у тебя в штурманах.

— Я помню.

— А потом подался в таможенники.

— Думаешь, я не знаю. Да я его каждый день вижу. Но чтобы три лодки…

Но из Кьербу уже выветрилась вся живость, он втягивает голову в плечи, зябнет.

— Мы так и будем здесь сидеть? — спрашивает он.

— Нет, — отвечает Бродерсен и начинает медленно приподниматься.

Его приятель наконец тоже встает и зевает.

— Я бы не прочь очутиться дома, — вздыхает он. — Дорога-то неблизкая.

Бродерсен, который пятью годами моложе:

— Для меня это не расстояние.

— Я ж тебя не прошу, чтоб ты меня нес на руках.

Так они перекоряются по дороге домой и тем немножко подбадривают друг друга.

Кьербу:

— Сдается мне, ты заходишь в кильватер.

— Где ж мне тягаться с таким молодым парнем!

— Просто ты бережешь новые подметки.

Они ковыляют, они движутся. Дорога неблизкая…

Немного спустя Абель написал, что вернулся в Сидней; школу механиков, в Веллингтоне, он бросил, учиться слишком долго, а будущее ненадежное, да к тому же все три недели в Веллингтоне стояла прескверная погода. Здесь, в Сиднее, он записался было в мореходную школу, но пришлось и ее бросить: учителя его отставили и сказали, что ему все равно не потянуть. Ему и впрямь это было нелегко, когда и язык чужой, и денег на жизнь так мало. Теперь он подрядился идти в Квебек. В Канаде его знают по прошлому разу, уж там-то он как-нибудь устроится.

Странный он тип, этот Абель, мотается по всему свету и нигде не осядет.

А как насчет того, чтобы хоть кем-нибудь стать? В Квебеке он, кажется, осел надолго и даже прислал оттуда несколько писем. Работает вроде механиком или кузнецом при новом форте, который еще не достроен. Миновало два года с тех пор, как Абель последний раз уехал из дома.

Теперь старый Бродерсен далеко не так охотно толковал о своем сыне, а если спрашивали напрямую, отвечал, что спасибо, мол, Абель хорошо устроился механиком в крепости и зарабатывает отлично. Но когда этот перекати-поле написал отцу очередное письмо, где сообщал, что покинул Квебек и устроился в лесу на лесопильне, отец только головой покачал, усомнившись, станет ли его сын хоть когда-нибудь человеком. Впрочем, одного у Абеля не отнять: он всякий раз выкручивался сам и ни разу не попросил помощи из дому, вдобавок он вроде бы не жаловался на свою переменчивую судьбу и всегда был доволен.

Шли дни, и старый Бродерсен немножко сдал, но все так же влачил свои праздные дни, дома — скудно и всухомятку, а обед — в трактире. Оно бы и ничего, но мало для настоящего мужчины, да и глядеть, как швартуются у причала катера с макрелью, тоже круглый год нельзя, вдобавок во всем городке не осталось ни единой улочки, что была бы ему незнакома. Конечно, он ходил вечерами на свой наблюдательный пункт, проверял, горит ли лампа на маяке, мигает ли как положено, мало ли какая возникнет в нем нужда. Но для настоящего мужчины этого недостаточно.

Постоянные отношения он поддерживал только с Робертсенами. Сам Робертсен когда-то служил у него штурманом, но моряк он был не ахти, без всяких шансов в будущем стать капитаном, а потому и подался в таможню, где его повысили в чине, так что он даже процветал со своим твердым жалованьем. Жили при нем две дочери-подростка, а ему с женой перевалило за сорок.

Уютный дом, куда приятно зайти, здесь для старого Бродерсена сразу смахивали пыль со стула, здесь можно было задаром набить трубку, вдобавок его всегда величали здесь капитаном, так уж повелось с моряцких дней Робертсена.

— А теперь присоединяйтесь, капитан, — говорила жена Робертсена, — похлебайте с нами горохового супа.

Бродерсен отнюдь не возражал: он таким манером экономил крону на обед. Да вдобавок суп был не простой, а из костей копченого мяса, с чабрецом и луком, и полно гороху. А на закуску — трубочка.

Обычно семейство расспрашивало про Абеля. И жена и дочери проявляли к Абелю неизменный интерес, словно у них была при этом какая-то задняя мысль. Но Бродерсен, вместо того чтобы ответить, переводил разговор на другие темы:

— Говорят, в Атлантике был страшный шторм.

— Да, ужасный, — говорит Робертсен, — хорошо, нас там с вами не было.

— А что, мы, может, и справились бы.

— Не сомневаюсь. Уж я-то достаточно вас знаю.

— Одного не пойму, — говорит Бродерсен, — чего они нынче поднимают столько шума из-за каждого шторма? Кричат и суетятся и рассылают телеграммы по всему свету. Вам ведь тоже доводилось попадать под холодный ветер, верно, штурман?

Робертсен покачивает головой. Они напоминают друг другу про тот случай и про этот.

Подают кофе.

— Благодарствую, — говорит Бродерсен, — но я пришел не затем, чтобы съесть целый обед.

Жена спрашивает про Абеля:

— Он домой не собирается?

— Да нет! — только и отвечает Бродерсен, помотав головой. — А как вам моторка, штурман?

— Вполне. Летит как вихрь. Я ее выкрасил.

— Стало быть, вы довольны?

— Абсолютно.

Робертсен помешан на лодках и не в силах остановиться, когда о них заходит разговор. У каждого свой конек — у кого лодки, у кого почтовые марки.

— Толковый парень этот Абель, — говорит он. — В ней восемнадцать футов длины, а мотор на три лошадиные силы…

Робертсен еще не договорил до конца, но жена перебивает его:

— Капитан, вы мне так и не ответили про Абеля. Он вам не пишет?

— Как не писать, по письму из каждой страны на карте. Но вот штурман Робертсен и я, мы знаем, чего хотим, и твердо этого держимся.

Робертсен:

— Абель, ваш сын… Как подумаю, что две лошадиные силы — это слишком мало, а четыре слишком много при таких размерах, но Абель это знал…

— Да будет тебе, — перебивает жена. — Он из каждой страны вам пишет? Значит, он много разъезжает?

Бродерсен, коротко:

— Да.

На сей раз Робертсен укрощен и вступает: