Фредерик Стендаль - Аббатиса из Кастро Страница 6

Выслушав рассказ Джулио, капитан Рануччо сказал:

— Опиши мне точно наружность этого синьора де Кампиреали для того, чтобы его неосторожность не стоила жизни какому-нибудь ни в чем не повинному жителю Альбано. Как только дело, задерживающее нас тут, будет так или иначе закончено, ты уедешь в Рим, где будешь часто появляться в тавернах и других людных местах во всякое время дня; раз ты любишь девушку, не надо, чтобы тебя могли заподозрить в этом убийстве.

Джулио стоило большого труда успокоить гнев старого друга своего отца. Под конец он даже рассердился.

— Что ты думаешь, мне нужна твоя шпага? — спросил он в сердцах. — Как будто у меня самого ее нет! Дай мне мудрый совет — вот о чем я прошу тебя.

Но Рануччо упрямо твердил свое:

— Ты молод, у тебя еще нет ран; оскорбление было нанесено при людях, знай же, что даже женщины презирают человека, не сумевшего постоять за свою честь.

Джулио сказал, что хочет еще поразмыслить над тем, чего жаждет его сердце, и, несмотря на настойчивые приглашения Рануччо принять участие в нападении на эскорт испанского военачальника, сулившем, по его словам, немалую славу, не считая дублонов, он вернулся в свой домик. Накануне того дня, когда синьор де Кампиреали выстрелил в Джулио из аркебузы, Рануччо со своим капралом, возвращавшиеся из окрестностей Веллетри, посетили Джулио. Рануччо пришлось применить силу, чтобы ознакомиться с содержимым железной шкатулки, где капитан Бранчифорте хранил в былое время золотые цепочки и другие драгоценности, которые он по каким-либо соображениям не растрачивал сразу же после своих удачных экспедиций.

Рануччо нашел там всего два экю.

— Я советую тебе сделаться монахом, — сказал он Джулио, — у тебя есть все необходимые для этого качества. Любовь к бедности налицо. Есть и смирение: ты позволяешь оскорблять себя публично какому-то богачу из Альбано. Не хватает только лицемерия и чревоугодия.

Рануччо насильно положил в шкатулку пятьдесят дублонов.

— Даю тебе слово, — сказал он Джулио, — что если через месяц синьор де Кампиреали не будет похоронен со всеми почестями, приличествующими его положению и богатству, то мой капрал, здесь присутствующий, придет с тридцатью солдатами, чтобы разрушить твой дом и сжечь твою рухлядь. Не пристало сыну капитана Бранчифорте из-за любви играть жалкую роль в этом мире.

Когда синьор де Кампиреали и его сын стреляли из аркебуз, Рануччо и капрал находились под каменным балконом, и Джулио стоило большого труда помешать им убить Фабио или хотя бы похитить его, когда тот неосторожно вышел из сада, как уже было рассказано выше. Рануччо удалось успокоить только одним доводом: не следует убивать молодого человека, который еще может выйти в люди и принести пользу, в то время как имеется старый грешник, более, чем он, виновный и не пригодный ни на что другое, как только лечь в гроб.

На следующий день после этой встречи Рануччо ушел в лес, а Джулио отправился в Рим. Радость его от покупки нового платья на дублоны, полученные от Рануччо, омрачалась мыслью, необычайной для того времени; вот, быть может, в чем разгадка того, что впоследствии он занял столь высокое положение. Он говорил себе: «Елена должна знать, кто я такой». Всякий другой человек его возраста и его эпохи думал бы лишь о том, как похитить Елену и насладиться ее любовью, не тревожа себя мыслью о том, что с ней будет через полгода и какого она будет о нем мнения.

Вернувшись в Альбано, Джулио под вечер того самого дня, когда он щеголял в новой одежде, купленной в Риме, узнал от своего старого приятеля Скотти, что Фабио отправился из города верхом в поместье своего отца, находившееся на берегу моря, в трех лье от Альбано. Немного спустя он увидел, как синьор де Кампиреали вместе с двумя священниками проехал по великолепной аллее из зеленых дубов, опоясывающей кратер, в глубине которого лежит озеро Альбано. Десять минут спустя в палаццо Кампиреали смело проникла старая торговка, предлагавшая фрукты. Первое лицо, которое она встретила, была Мариэтта, камеристка Елены, — преданный друг и наперсница своей госпожи. Елена покраснела до ушей, когда женщина вручила ей прекрасный букет. В нем было спрятано длиннейшее послание: Джулио рассказывал все, что он испытал со времени той ночи, когда в него стреляли из аркебуз, но из непонятной скромности умолчал о том, что составило бы предмет гордости любого молодого человека его времени, а именно — что он сын капитана, знаменитого своими приключениями, и что сам он уже успел отличиться в целом ряде сражений. Ему представлялось все время, что он слышит реплики старика Кампиреали на этот счет. Надо помнить, что в XVI веке молодые девушки, отличавшиеся здравым республиканским смыслом, более ценили человека за его собственные дела, чем за богатство или подвиги его отца. Но так рассуждали главным образом девушки из народа. Другие же, принадлежавшие к знатному и богатому сословию, испытывали страх перед разбойниками и, что вполне естественно, весьма почитали знатность и богатство. Джулио кончал свое письмо следующими словами: «Не знаю, сможет ли приличная одежда, приобретенная мною в Риме, заставить вас забыть то жестокое оскорбление, которое нанесло мне уважаемое вами лицо и причиной которого был мой более чем скромный вид; я мог бы отомстить, я должен был это сделать, честь моя этого требовала, но я отказался от мести, чтобы не видеть слез на обожаемых мною глазах. Пусть это послужит доказательством того, — если, к моему несчастью, вы в этом еще сомневаетесь, — что можно быть очень бедным и иметь благородные чувства. Я должен открыть вам ужасную тайну; меня бы ничуть не затруднило сообщить ее любой женщине, но я дрожу от одной мысли, что вы узнаете ее; она может в один миг убить любовь, которую вы чувствуете ко мне. Никакие ваши уверения не убедят меня в противном. Ответ на мое признание я хочу прочитать в ваших глазах. В один из ближайших дней, с наступлением ночи, я должен вас видеть в саду, позади палаццо. В этот день Фабио и отец ваш будут отсутствовать; когда я буду уверен, что, несмотря на все их презрение к плохо одетому человеку, они не смогут отнять у нас час свидания, под окнами вашего палаццо появится человек, который будет показывать детям прирученную лисицу; несколько позже, когда прозвонит вечерний благовест, вы услышите вдали выстрел из аркебузы; подойдите тогда к садовой ограде и, если вы будете не одна, напевайте что-нибудь; если же будет тишина, то ваш раб появится у ваших ног и, дрожа, поведает вам вещи, которые, быть может, вас ужаснут. В ожидании этого решительного и страшного для меня дня я не буду больше рисковать и приносить вам ночью букеты; но сегодня около двух часов ночи я пройду с песней мимо вашего палаццо, и, быть может, вы сбросите мне с каменного балкона сорванный вами в саду цветок. Как знать, не будет ли это последним знаком дружеского расположения, которым вы одарите несчастного Джулио».

Три дня спустя отец и брат Елены уехали верхом в свое поместье на берегу моря. Они должны были выехать незадолго до захода солнца, так, чтобы вернуться домой к двум часам пополуночи. Но в ту минуту, когда им надо было ехать обратно, оказалось, что исчезли не только их лошади, но и вообще все лошади на ферме. Чрезвычайно изумленные этой кражей, они приказали разыскать коней, но их нашли лишь на следующий день в густом лесу на берегу моря. Оба Кампиреали, отец и сын, вынуждены были вернуться в Альбано в телеге, запряженной волами.

Был поздний вечер, вернее ночь, когда Джулио очутился у ног Елены; бедная девушка была очень рада темноте, ибо она в первый раз встречалась наедине с человеком, которого нежно любила (он знал это), но с которым ни разу еще не разговаривала.

Одно наблюдение, сделанное ею, придало ей немного мужества: Джулио был еще более бледен и еще сильнее дрожал, чем она. Она видела его у своих ног. «Верьте мне, я не в силах говорить», — сказал он. Прошло несколько счастливых мгновений; они смотрели друг на друга, будучи не в состоянии вымолвить ни слова, похожие на живую скульптурную группу, говорящую без слов. Джулио стоял на коленях, держа руку Елены; она же, склонив голову, внимательно смотрела на него.

Джулио отлично знал, что, по рецепту его приятелей, молодых римских повес, ему следовало проявить предприимчивость, но одна мысль об этом приводила его в содрогание. Из состояния экстаза и, быть может, высшего счастья, какое может дать любовь, его вывела следующая мысль: время быстро летит, и Кампиреали приближаются к палаццо. Он понимал, что, обладая столь чувствительной душой, он не в состоянии будет обрести длительное счастье, пока не откроет Елене свою ужасную тайну (хотя это показалось бы его римским друзьям верхом глупости).

— Я писал вам о признании, которое мне, быть может, и не следовало бы делать, — сказал он наконец Елене.

Сильно побледнев, с трудом, прерывающимся от волнения голосом он продолжал: