Петр Боборыкин - Однокурсники Страница 6

Он логичен, как во всем, что говорит и делает.

И остался купцом. И не стыдится этого.

Рядом с ним он, Иван Заплатин — сын купца третьей гильдии, — выходит не то что межеумком, а чем-то вроде «выскочки». К «купчишкам» он и про себя, а иногда и вслух привык относиться пренебрежительно. Точно он сам — столбовой. Все оттого, что мать его — дочь незначащего чиновника и высидел он восемь лет на партах гимназии, зубрил сильно аористы и сдавал «экстемпоралии», а потом надел студенческую форму и сопричислил себя к "лику интеллигентов".

Авив гораздо дельнее. Он и по смерти отца не прикончит своего дела, будет торговать ситцем, сидеть в амбаре, ездить к Макарию, на ярмарку, и якшаться с "азиатами".

Он держится за свою «особность» и как купец, и как старообрядец. И в самом деле, возьми он «права», поступи он на службу — он должен первым делом поступиться своим «согласием» и перейти, по малой мере, в единоверие; а второе — очутиться в «дворянящихся» купцах, проходить табель о рангах, мечтать о генеральском чине и ленте через плечо.

Его не сбили с позиции, и он не хочет никакого другого положения.

Всему корень — экономический быт; в этом марксисты архиправы. А у него — Ивана Заплатила, сына хоть и плохенького, но все-таки фабриканта, — нет этого корня, да вряд ли и будет.

И теперь он, чтобы «домаячить» в студентах до государственного экзамена — все-таки сидит на шее у матери. Без ее поддержки ему не на что было бы приехать сюда, внести полугодовую плату, заплатить за квартиру и иметь обед до тех пор, пока не найдет какую-нибудь работишку.

Авив — как человек жизни — сейчас же и допросил его по-товарищески — имеется ли заработок и что представляется ему в ближайшем будущем?

И на это у него здоровый взгляд, который может показаться ретроградным только тем, кто не хочет вникнуть в дело.

— Не резон в годы учения — биться из-за пропитания! — говорит он. — Надо даром учить и содержать всех способных — самому государству или обществу — как придется. Кто имеет право на поступление — того и учи даром. А теперь науку заедает нужда и плодит интеллигентное нищенство!

Как он это разумеет — с ним нечего спорить.

На его вопрос о работе или о видах на нее надо было сознаться, что ничего еще нет. Ресурс один: печататься в газетах, а клянчить в кружке земляков совестно. Есть и беднее его. Он все-таки сын домовладелицы и мог без помехи внести полугодовую плату.

Щелоков — душевный малый.

— Надо тебя пристроить, — повторял он тогда в "Альпийской Розе", — что-нибудь такое найти на всю зиму и чтобы даже осталось к тому времени, когда начнется зубристика к государственному экзамену. — И тут он что-то такое сообразил и спросил его:

— Ты ведь моему сродственнику — Элиодору Пятову — однокурсником приходишься?

— Как же!

— Мне сейчас одно соображеньице пришло. Вот зайдешь ко мне… так денька через четыре… туда, в амбар… в Юшков переулок. Я кое-что нащупаю.

На этом они и простились.

Тот Элиодор Пятов — «сродственник» Щелокова — приходился действительно однокурсником им обоим. Одно время он даже очень льнул к тому кружку, где Заплатин был вроде как «запевалой». Они собирались, читали рефераты, происходили горячие прения.

И этот Элиодор тоже реферировал.

Он миллионщик, — кажется, теперь глава фирмы, и некоторые из их кружка возлагали на него особенные надежды, думали, что он со временем выкажет себя как настоящий друг "четвертого сословия".

Заплатину он стал давно уже «сумнителен». Малый неглупый, способный, книжек и тогда много прочел, и языки знал, и сильно охоч был до всяких идей и веяний — вплоть до символизма и декадентства; но был в нем какой-то "передел".

В бурные дни, когда овец отделяли от козлищ, — он очутился в овцах и беспрепятственно кончил курс.

Мечтал он, кажется, и о кафедре; но теперь, сделавшись главой капитальнейшей фирмы, — вряд ли пойдет по ученой дороге.

Когда он льнул к их кружку — ему ужасно хотелось сойтись с Заплатиным на «ты». Может быть, они и пили брудершафт. Но при встрече вряд ли он теперь будет с ним на "ты".

Щелоков всегда над ним подсмеивался и прохаживался частенько над тем, что его родители, "страха ради иудейска", перешли из раскола в единоверие, а потом и совсем стали «государственниками», как он называл последователей господствующей церкви.

Элиодор выдавал себя за "свободного мыслителя", чему Авив тоже не совсем-то верил.

Пробираясь по тесному тротуару переулка к складу Щелокова, Заплатин представлял себе, каким должен быть теперь этот Элиодор, с тех пор как снял студенческую форму.

Засел теперь в кресле отца — в кабинете своей конторы, тут же в «городе». И студентом он смотрел уже "их степенство", по дородству и пухлости лица и особенной усмешке в карих глазах, где искрилось и "себе на уме", и постоянное желание выказать себя самым фасонистым европейцем.

Однако и такой Элиодор остался при деле, глава фирмы, туз и воротила по своей части, хотя и считает себя — и весьма — сопричисленным к "лику интеллигентов"…

По левую сторону переулка теснились склады и конторы. Заплатин читал вывески, ища имени Щелокова.

Вот оно. Фирма значится до сих пор: "Авдей Щелоков с сыном и братом". И дядя и отец Авива — уже покойники.

До сих пор та же дверь с половиком; зеленая, побуревшая краска, узкие два окна, где положены для «вида» куски ситцев, но совсем не для привлечения покупателей, как в зеркальных витринах Кузнецкого. Так полагалось спокон веку для "городового покупателя".

Авива он нашел в задний комнатке склада — темноватой и тесной, с одной конторкой и диваном, обитым волосяной материей. Этому дивану, наверное, больше полвека от роду.

В складе два приказчика и один всего прилавок; а полки — простые, как в первой попавшейся лавке с «панским» или «суровским» товаром.

— Гряди, чадо! — встретил его Щелоков, вставая с табурета. — Присядь. Чайку желаешь? Или пойдем в трактир?

— И так все по трактирам хоровожусь, — ответил

Заплатин, пожимая руку своеобразного приятеля.

— Спасенному рай! Садись! Ты в самый такт пожаловал.

Кажется, дело выгорит.

— Насчет Элиодора? — спросил Заплатин с усмешкой.

— А тебе это не особенно по вкусу? Понимаю. Он лодырь… это точно. Особенно в теперешнем своем виде или «аватаре». Они любят это самое буддийское слово. Ха, ха! Ведь ты небось помнишь его… Модник! Знаешь, вот как пшюты нынешние воротники стали носить и манжеты, ровно хомут на себе засупонивают, так и наш Элиодоша. Чтобы ему "последний крик" по идейной части был на дом доставлен.

— Последний крик? — повторил Заплатин.

— А то как же? Это так на бульварах называется. Мы ведь тоже почитываем. Даже и непотребные парижские листки. А ты как бы думал, ха, ха!

— Что же, собственно, Авив?

— А вот что… Дай по порядку. Элиодор тятенькину фирму теперь полностью представляет. Собственно маменьке оставлено все в пожизненное владение; но она ему — полную доверенность и удалилась на покой… даже и в Москве не обретается… а где-то, никак около Хотькова монастыря. Он к делу себя никогда не припущал и даже пофыркивал на обрабатывающую промышленность, как на дело низменное, хотя и необходимое, — однако бразды правления сейчас же взял в свои руки и, как ребята сказывают, довольно-таки дошлым себя аттестует. Папенькин капитал не спустит, особенно на дела общественные, альтруистические. Нет!

Да ведь нам с тобой и не нужно его подачек.

— Чем же он может быть пригоден?

— Повремени чуточку… Помимо того, что мне хотелось бы тебе поспособствовать… хорошо, чтобы около него был такой вот парень, как ты, Заплатин. Все-таки можно его, при случае, направить. Элиодор амбициозен; надо только умеючи подействовать на его амбицию.

— Шут с ним!

— Ты постой! Без всякого лебезенья… Ты всегда сумеешь его осадить. А скольких можно поддержать? Не так скоро опошлеет и окостенеет от своих миллионов.

Он вот и со мной начал заигрывать. Только бы я его не считал защитником нетерпимости… Как мы с ним свидимся — он мне сейчас: "Я сторонник абсолютно свободной церкви". И вот на днях, когда я завернул к нему насчет тебя, он говорит: "Будь я на твоем месте, Авив, я бы собственное свое согласие сочинил и занял место вероучителя". Вот он каков! Однако соловья баснями не кормят. Выходит так, что тебе, весьма и весьма, найдется работа, и притом продолжительная… сколько влезет. Подробности он тебе объявит.

— У самого Элиодора? По какой же части?

— По самой что ни на есть умственной. Он задумал нечто в громадных размерах. И предлагает по-видимому, с удовольствием — быть его сотрудником… за приличный гонорар. Я на это первым же делом поналег. Не знаю, очень ли он тороват; но объегоривать однокурсника мы ему не позволим.