Тулепберген Каипбергенов - Зеница ока Страница 6

— Что ты хотел сказать, товарищ Султанов? — голос у Нажимова был сердитым.

Бригадир очень серьезно ответил:

— Я хочу сказать, что у каждого человека есть своя цифра. У меня, например, девятка. А у Ержана-ага десятка. Когда бьет твоя цифра, с тобой происходит что-то удивительное: или хорошее, или плохое. Сержанову скоро стукнет шестьдесят. Если судить по знаниям и способностям, то его должны были сделать министром или хотя бы председателем облисполкома. Что же мы видим? Указа о назначении его министром нет, есть приказ об освобождении от работы.

— По собственному желанию! — напомнил Нажимов.

— Ну и что? — возразил Далбай. — Я же говорю, когда человеку выпадает его цифра, он становится сам не свой. Надо вернуть товарищу Сержанову заявление об уходе с поста директора и отправить его на курорт, пусть отдохнет, придет в себя и подумает.

— Правильно! — крикнул тучковатый, круглолицый бригадир Калбай Жамалов. — Товарищ Сержанов за двадцать пять лет работы не был ни разу на курорте. А вы, товарищ Нажимов, за эти двадцать пять лет двадцать пять раз съездили. Пусть один раз поедет Ержан-ага на Кавказ или в Крым. Я там был, мне понравилось…

— Товарищи! — возмутился секретарь райкома. — Мы не о том говорим. Сержанов уже освобожден от обязанностей директора совхоза, на его место уже назначен товарищ Даулетов. Ему предстоит работать с вами, и надо высказать пожелания, как лучше организовать дело. По существу говорите, товарищи…

Нет, все-таки чудной народ эти жаналыкцы. Им ясно сказано, о чем надо говорить в такой ответственный момент, а они несут бог знает какую околесицу. Смеются вроде над новым директором. Не успел Нажимов отчитать Далбая и Калбая, как поднял руку Елбай. И опять про то же.

— В Америке как только выберут нового президента, так он начинает менять всех чиновников, — сказал коротыш Елбай Косжанов. — Даулетов, конечно, не президент, а директор, но все же новый. Не примется ли он мести совхоз новой метлой?

Секретарь с досады прикусил губу: не желали жаналыкцы включаться в серьезный разговор.

— Я же объяснил вам, друзья, — сказал Нажимов, — что Даулетов молодой специалист…

— Не такой уж молодой. Скоро сорок! — выкрикнул весело Далбай Султанов. Понравилась ему игра с цифрами.

— Молодой специалист, — нажимая на слова и растягивая их, продолжал секретарь райкома. — Он приехал не воевать с коллективом, а сотрудничать с ним, сообща добиваться еще более высоких результатов.

— Пусть скажет сам Даулетов! — перебил кто-то, — Не немой, поди…

Нажимов нахмурился и сел, предоставляя тем самым слово Даулетову. Тот поднялся, и люди увидели, что он не такого уж маленького роста, ниже, конечно, Сержанова, но с секретаря райкома будет. А тот — ничего.

— Доверие коллективу — основа наших взаимоотношений в будущем, — сказал Даулетов. — На доверии построим работу. Что умею и знаю, передам коллективу, что умеет и знает коллектив, передаст мне…

Официально как-то сказал. Казенно, хоть и правильно, но без души, и люди поняли, что больно учен этот Даулетов, книжно говорит. Въедливый Елбай тут же прицепился к новому директору:

— Достаточно ли руководителю знать столько, сколько знает народ? Или он должен знать больше народа?

— Достаточно! Больше народа никто знать не может. — Ему не только хотелось войти в доверие к людям. Он действительно так считал, однако, похоже, просчитался.

— Неправильно! — зашумели жаналыкцы. Не все, понятно, лишь часть.

— Правильно! — утвердили другие.

— Ха, ха, ха! — заливался Елбай. Ему понравилось, как вспыхнули степняки от брошенной им искры. — Конечно, неправильно! Руководитель должен знать то, о чем мы и не подозреваем. Ержан-ага видел дальше нас, понимал лучше нас, летал выше нас. Не мы его учили, он нас учил, потому дела в совхозе шли хорошо.

Нажимов снова поднялся, ему надоел этот, как он выражался, «разгул демократии», этот разговор ни о чем. Рискованный к тому же разговор. Не туда, куда надо, сворачивают упрямые жаналыкцы.

— Перед нашим собранием стоит задача наметить конкретные меры по реализации решений, направленных на дальнейшее развитие сельского хозяйства области и района в частности, — сказал еще строже, чем в первый раз. — Не будем отвлекаться от этой линии, не будем поднимать вопросы, имеющие второстепенное и третьестепенное значение. Повторяю, высказывайтесь по существу. Кто хочет взять слово?

— Я, — поднял руку Елбай.

— Ты только что говорил, — удивился Нажимов.

— Верно, говорил, а теперь хочу высказаться.

Бог мой, эти жаналыкцы могут вывести из терпения кого угодно. Надо же так прицепиться к Сержанову! Ничем не оторвешь. Он, Нажимов, и сам привязан к Ержану-ага и не хотел бы расставаться с ним как с директором совхоза. Но приходится, обстоятельства сложились не в пользу Сержанова, неужели не ясно? Тут необходимость, судьба, что ли. Понимать должны. А не хотят понимать. И рот им не заткнешь. Будут чесать языками, пока не отвалятся.

— Высказывайтесь! — досадливо махнул рукой, ни к чему, мол, твое выступление и все прочее, да куда денешься — демократия. — Только поднимись, товарищ, перед людьми надо говорить стоя.

— А я и стою, — ответил Елбай.

Хохот ухнул под карагачами, поскольку Елбай был такого маленького роста, что и стоя не возвышался над головами сидящих.

— Тогда выходи к столу, чтобы все видели и слышали! Подтянувшись, как солдат на параде, прижав ладони

к шароварам, громко печатая шаг, Елбай направился к столу президиума. Веселыми улыбками проводили бригадира жаналыкцы, и когда он у самого стола повернулся, дружно захлопали. Смешная церемония не предвещала для Нажимова ничего хорошего. Он нахмурился и сказал с раздражением:

— Прошу по существу дела, товарищ Косжанов!

— А я всегда по существу. Мы народ занятой, нам лишние слова ни к чему.

— Лишние слова — и для верблюда груз! — выкрикнул кто-то.

— А какой из Елбая верблюд? Он и до верблюжонка-то не дотянет… — отозвался другой.

— Порядок! Порядок, товарищи! — поднял руку Нажимов. — Не отнимайте у людей время… Пожалуйста, товарищ Косжанов.

— По поводу чего я хотел высказаться? — спросил неизвестно кого, а может, самого себя Елбай. — По поводу работы с кадрами я хотел высказаться.

«Что-то серьезное вроде намечается, — подумал секретарь райкома и снова поднял ладонь, требуя от собрания тишины. — Хоть бы повернули, черти, в сторону от Сержанова. Сколько можно топтаться на месте?» Однако Елбай и на этот раз разочаровал Нажимова.

— Относиться к людям так нельзя. Просто безобразие! Даулетов в прошлом году покритиковал Сержанова, в этом году его назначают на место Ержана-ага. Что ж это выходит? Хочешь занять чужую должность, начни поносить человека. Так, что ли?

Крикнули с места:

— Покритикуй, покритикуй Даулетова, на следующий год станешь директором вместо него!

Да, смешливый народ эти жаналыкцы. Им только слово забавное брось — тут же покатились со смеху. Нажимов стал стучать карандашом по столу, и так громко, что стук, кажется, разнесся по всей степи. Когда жаналыкцы успокоились, он спросил Елбая:

— Все?

— Как все? — развел тот руками. — Я только начинаю.

— С этого не начинают, — грубо оборвал Елбая секретарь. — Этим кончают. — И обратился к собранию: — Кто еще хочет высказаться?

— Пусть говорит Косжанов! — зашумели вокруг, — Хотим слушать Елбая. Давай, давай, братец! Руби под корень!

— Чего рубить-то? — поднял изумленно брови бригадир. — Не надо ничего рубить. Просто надоела несправедливость. Правильно сказал наш секретарь Нажимов: с этим надо кончать!

— Не «с этим», а «этим», — поправил Нажимов.

— Все равно, — кивнул бригадир. — Надо кончать… По-солдатски печатая звонко шаг, как вышел, так и вернулся на место Елбай. Возвращение сопровождалось дружными аплодисментами. Сколько ни призывал секретарь райкома высказаться по существу, но разговор все равно шел самотеком.

Впрочем, в том-то и пряталась суть, что довольны жаналыкцы и собой и своим старым директором, ничего другого и никого другого они не хотят. Их за глаза просватали, согласия не спросили, а теперь калым плати. Нет, они так не желают. Если человека даже в рай тащить против его воли, за шиворот, то он и тогда отбиваться станет. А тут ведь не рай сулят, тут еще поглядеть надо, как дело обернется. Понимали это все — и Даулетов, и Сержанов, и Нажимов, — но относились к происходящему по-разному. Неуправляемое собрание тревожило Даулетова, радовало Сержанова, а Нажимова раздражало.

— Чепуха! — вдруг прозвучало странное слово. С самого последнего ряда. Даже не ряда, из-за скамеек, где уже не было никаких рядов, просто толпились люди. Там стоял человек, невероятно худой и невероятно белый. Усы и то у него были серебристые. Наверное, потому, что на них как раз падало солнце. Вообще он был наполовину освещен, наполовину затенен.