Лопе де Вега - Гусман Смелый Страница 6

Ахмет рассердился, вырвал палку у проходящего мимо мавра и ударил ею Давида так, что тот упал. Считая, что этот еврей был его хозяином, чей хлеб он каждый день ел, не видя от него обиды ни словом, ни делом, дон Феликс вырвал палку у мавра, собиравшегося нанести старику второй удар который мог бы его совсем убить, и ударил негодяя, по своему обычаю, так, что тот на несколько часов лишился речи. На шум сбегалось множество мавров, ибо подобной смелости они еще никогда не видели. Но дон Феликс, не пожелав подражать им и прибегнуть к камням или палкам, с которыми они на него обрушились, одними оплеухами и затрещинами защитил себя лучше, чем это могли бы сделать шестнадцать хорошо вооруженных человек. Тот, кого он хватал за шиворот и отбрасывал от себя на большое расстояние, падал и расшибался; а тому, кто получал от него оплеуху, кровь заливала лицо, лишая на некоторое время зрения.

Но прежде чем продолжать рассказ, я хочу спросить у вашей милости, знакомой с Цицероном, Овидием и прочими мудрецами, у вас, способной беседовать о дефинициях и этимологиях, откуда произошло в кастильском языке слово «оплеуха». Мне, по крайней мере никогда не презиравшему мой родной язык, пришлось немало потрудиться, прежде чем я выяснил происхождение этого слова, которое люди ученые определяют так: «запечатление руки, сжатой в кулак, на лице противника в состоянии раздражительности». Так знайте же, ваша милость, что слово это употребляется не без достаточных для того оснований, ибо тот, кто собирался нанести удар, сначала плевал себе на ладонь руки, а потом уже наносил удар, откуда и произошло слово «оплеуха», что значит – «удар, нанесенный оплеванной рукой». Этого вы не вычитаете в «Сокровищнице кастильского языка»,[34] из чего следует, что должно уважать чистоту этого языка, ибо, конечно, не без причины он отвергает столь низменные слова. Как бы то ни было, дон Феликс – которого в доме его хозяина все время называли Родриго – в своей ярости так отделал многих мавров, что они решили застрелить его из мушкета. Один из телохранителей царя зарядил мушкет и выстрелил, но угодил при этом в своего собственного товарища, который в тот самый момент подбежал к дону Феликсу. И вот собралась большая толпа, вооруженная различными видами оружия (в расчете на то, что если не с одним из них, так с другим посчастливится), и, уж наверное, тут пришел бы конец его жизни, если бы он не отступил к дверям мечети, откуда как раз в эту минуту выходил Саларраэс, тамошний царь или наместник, назначенный турецким султаном, – совсем так, как у нас назначают вице-королей или, как встарь, в Испании, Мирамамолин Мароккский или же Альмансор Кордовский назначали своих наместников в Алькале, Хаэне, Эсихе, Мурсии и в других областях, захваченных после вторжения арабов в древнюю землю готов. И так как царь заметил необычайную силу и крайнюю отвагу этого раба, он повелел не посягать более на его жизнь, и все сразу же повиновались. Затем царь приказал привести дона Феликса во дворец и, когда они остались наедине, велел ему рассказать, кто он такой, и при этом помнить, что государям надо всегда говорить правду; при этом царь обещал оказать ему покровительство и сохранить жизнь, подобно тому как только что ему ее даровал.

На все это дон Феликс отвечал:

– Государь, я кабальеро из дома Гусманов в Испании, хотя здесь, опасаясь, что за меня назначат слишком большой выкуп, я сказал моему хозяину, что меня зовут Родриго и что я человек низкого звания, занимающий у себя на родине самое скромное положение, подобающее простолюдину. Но сейчас я говорю вам сущую правду, полагаясь на ваше царское слово, и добавлю еще, что мое настоящее имя – дон Феликс де Гусман и что после морской битвы при Лепанто меня прозвали Смелым. Скажу, что в этом сражении я захватил султанскую галеру, на которой капитаном был Адамир-паша, воин не настолько прославленный, как среди вас – Учали́ или Барбаросса, но еще более смелый и опытный. Я попал в плен в Ливийском море, направляясь на Мальту, так как вместо Пеньон де Белеса нас занесло в Тунисский залив. Меня и моего брата купил еврей Давид, и его хорошее обращение с нами и хлеб, который я ел у него в доме, побудили меня встать на его защиту. Ахмет мог ударами палки убить старика, если бы я не преградил путь его бешенству и этим не спас хозяину жизнь. Расспроси почтенных мавров, которые все это видели, и если окажется, что я говорю неправду, то в Тунисе есть крепостные стены, а твои солдаты вооружены алебардами, которых никакая человеческая сила не одолеет.

– Так ты, – сказал царь, – тот самый Гусман Смелый, человек великой силы, не боящийся ни диких зверей, ни разъяренных быков? Ну, сейчас ты увидишь, как много ты выиграл, сказав мне всю правду и доверившись моему слову, ибо ты пришелся мне по сердцу: я восхищаюсь твоими подвигами и не могу допустить, чтобы эти мавры причинили тебе какой-либо вред и ты не получил свободы, которой, без сомнения, заслуживаешь, если только сам не предпочтешь остаться со мною здесь, где ты будешь располагать моей верной дружбой с правом либо принять нашу веру, либо сохранить свою, так как принуждения в таких делах не должно быть, а все должно делаться добровольно. А сейчас разреши уж мне выказать наружно по отношению к тебе гнев, потому что эти разобиженные тобою мавры могут, чего доброго, пожаловаться Великому Султану, если я оставлю тебя на свободе.

И он приказал отвести дона Феликса в один из подвалов, где содержались каторжники. Давид, оповещенный о случившемся, не стал скупиться на деньги – эту лучшую опору узников – и все время пересылал их с Мендосой, сновавшим между домом и тюрьмой, относившим пищу дону Феликсу и проводившим с ним все свободное от работы время, к великому неудовольствию Сусанны, которая не могла дождаться ближайшей ярмарки, чтобы в отсутствие отца удовлетворить свои любовные вожделения.

Дон Феликс был крайне благодарен за все заботы о нем Фелисии, которая, с того дня как призналась в том, кто она, стремилась гораздо более завоевать его сердце, чем к тому, чтобы ответить взаимностью Сусанне, и я думаю, что ваша милость легко этому поверит.

Так как мавры требовали выдачи им дона Феликса, царь вызвал к себе Давида, дал ему две тысячи цехинов и сказал:

– Подкупи этими деньгами тех, кто жалуется на этого раба, и доставь его ко мне, а я не оставлю тебя своей милостью и буду твоим защитником, пока я в Тунисе.

Давид так и сделал, и мавры приняли деньги весьма охотно, потому что они боялись, как бы диван (а у них это примерно то же самое, что у нас судейская коллегия) не оказался весьма расположен к еврею, – тем более что в их судопроизводстве – как ни говори, варварском – не существует ни прокуроров, ни докладчиков, ни адвокатов, ни протоколистов, а все сводится к показаниям свидетелей и применению законов: виновного казнят, а невиновного выпускают на свободу – и делу конец.

Но вернемся к нашей истории. Саларраэс, тунисский царь, пошел с доном Феликсом в сад, и там между ними произошел следующий разговор:

– Выслушай меня, христианин, именуемый кабальеро Гусман, по прозванию Смелый! У шейха одного из кочевых арабских племен, живущего в шатрах, есть дочь, прекраснейшая из женщин, родившихся в Африке. Ее руки добиваются двое – царь долины Ботойя, что находится близ Мелильи, и я, и мы оба служим ей верно и преданно. Ее отец хорошо понимает, что, выдав дочь за одного из нас, он в лице другого приобретет заклятого врага, а потому не хочет ни одному отдать предпочтение, предлагая нам решить спор между собой, поскольку он не может ее разрезать на две части. Вопрос этот настолько трудный, что даже христианский наместник Орана вынужден был вмешаться, чтобы водворить мир, да и губернатору Мелильи[35] приходилось не раз обсуждать его.

Мы никак не можем договориться, потому что я теряю рассудок от любви к Лейле Фатиме, и думается мне, что с Зулемом происходит то же самое. Шесть дней назад он прислал мне вот это письмо (при этом Саларраэс вытащил лист бумаги), в котором вызывает меня на поединок – пятеро против пятерых, на копьях и ятаганах, со щитами и, конечно, согласно нашему обычаю, верхом. Он обязуется, если будет побежден, отказаться от всяких притязаний на девушку с тем, что если побежденным окажусь я, то и мне придется поступить так же. Я уже подобрал себе четырех помощников из числа мавров; но теперь, хотя я и вполне доволен ими, мне пришло в голову, что если я тебя переодену (а ты ведь жил все время уединенно и почти никто здесь тебя не видел), то противники тебя не узнают, да к тому же ты достаточно усвоил наш язык. Одно только меня смущает: хорошо ли ты владеешь названными видами оружия.

– Они мне знакомы, – ответил дон Феликс, – и, для того чтобы ты в этом убедился, давай выедем завтра утром в поле, и я покажу, как я умею орудовать копьем и щитом, нападая, отступая, бурно налетая и обманывая врага, как умею выхватить ятаган, подставлять щит, выбивать его у противника и пускать в ход всякие другие приемы.