Человек в движении - Рик Хансен Страница 6

А иногда меня охватывал страх. Не то чтобы постоянно, но временами это было. Как правило, по ночам. Помню, как однажды я проснулся в два часа ночи, лежа лицом вниз, и страх буквально пронизал меня. Меня вывернуло, и я заблевал весь пол вокруг. Я стал непрерывно сигналить лампочкой вызова медсестры и орать, требуя, чтобы кто-нибудь пришел перевернуть меня. Но никто не пришел, и всю ночь напролет я пролежал, уставившись в лужу собственной рвоты.

Невозможно постоянно сохранять присутствие духа (быть смелым). Иногда просто необходимо выплакаться.

Но таким Рика Хансена никто не видел. Таким он был по ночам. Дневной же Рик всегда был заряжен со знаком плюс, всегда полон энергии и излучал непреклонную веру: все это временное явление. Я был бойцом. Перелом? Так на то она и кость — срастется! Однажды я вывихнул лодыжку. Ну так зажила ведь? Я писал письма Дону и другим друзьям по школе, говорил, как мечтаю начать ходить снова и что ждать уже осталось недолго.

Я искренне верил в это. Я настолько в этом не сомневался, что, когда ко мне приходили люди, чтобы меня приободрить, я так распалялся, что им и сказать было нечего. Ведь я скоро буду дома. Скоро вернусь в школу. Э, да здесь отличное обслуживание! Старые друзья из Абботсфорда, кузены и кузины, мои тренеры школы Колумнитза в Уильямс-Лейке — все были такими печальными, вот мне и приходилось выворачиваться наизнанку, чтобы как-то их развеселить.

Когда в первый раз в дверь просунулась голова Боба Редфорда — он был моим тренером по волейболу, — я ткнул в него пальцем и заорал: «Это все из-за тебя! Ты должен был отправить меня на отборочные игры!» Но его так просто не проймешь. Он тут же парировал мой выпад, а когда успокоился, я его ошарашил прогнозом на будущее. «Эй, нет проблем! — сказал я тренеру. — В следующем семестре я снова буду в команде! Извини, что не смогу играть уже в нынешнем, но можешь не сомневаться, я вернусь!»

Я был жестким пареньком. И вовсе не собирался позволить всей этой чертовщине согнуть меня. Что норовистый коняжка: уж если закусит удила, не вырвешь! Мои друзья, врачи, медсестры, другие больные — все были под сильным впечатлением. Какой же он умница! Какой милый! А что, может быть, главное в этом пареньке — его смелость?

А потом приходили родители, и я накидывался на них, как оглашенный. Тогда я не знал, почему так получается. Они сидели рядом, старались утешить меня как могли. Моего отца, Марвина, временно перевели из Телефонной компании Британской Колумбии на работу в Ванкувер на то время, пока я нахожусь в госпитале. Они приходили ко мне каждый день, и для них это был сущий ад. Все накопившееся у меня в душе отчаяние, вся злость, что такая несправедливость, такая ненужная, страшная участь постигла именно меня, — все это обрушивалось на их головы. Весь остальной мир лицезрел дневного Рика — юношу-героя. Моим родителям доставался озлобленный, терзаемый страхами ночной Рик, который выискивал способ, как бы отомстить судьбе, на ком бы или на чем бы выместить свое отчаяние. Они стоически мирились с этим. Не знаю, чего уж им это стоило. Я был слишком поглощен собой, чтобы понять это.

Каждый божий день, через каждые два-три часа я пытался вновь и вновь — а вдруг на сей раз получится? Я вперивался глазами в пальцы ног и взглядом гипнотизировал их: А ну, шевелитесь! Ну подвигайтесь же! Хоть чуть-чуть! Потом разум брал свое, и я понимал, что это невозможно, что надеяться можно лишь на непрерывный, неустанный труд. И все-таки шевелитесь, черт бы вас побрал!

Они оставались неподвижными. Ни малейшего движения. Наверное, я мог сойти с ума, если бы там не было, на что отвлечь внимание. Однако Королевский госпиталь Британской Колумбии имел некоторые дополнительные прелести: здесь было множество хорошеньких, надушенных, прелестных девушек из колледжа медсестер, проходивших практику в госпитале.

Вообще-то присутствие там было палкой о двух концах. Взять, к примеру, пятнадцатилетнего парнишку, только начинавшего проявлять интерес к девочкам у себя дома, когда случилась эта катастрофа. Девочки мне нравились. Я даже пригласил одну из них на свидание. Она мне ответила отказом, потому что, по ее словам, я был слишком застенчив. Черт возьми, да ведь у меня попросту еще не было времени, чтобы от этого избавиться. Да, ребята, девушки, конечно, милашки, но по мне поскорее бы в спортзал и — кидать баскетбольный мяч по кольцам. А вместо этого я торчу в госпитале в окружении роскошных восемнадцатилетних девиц и подвергаюсь угрозе полнейшего морального разложения. Себя они мнили вроде как моими старшими сестрами. Я же думал, как бы с ними… Конечно же, я думал о них.

Помню, как однажды кто-то из моих друзей принес мне несколько самоклеящихся плакатиков с надписью «Рик, вперед!» — ну чтобы подбодрить меня. А когда молоденькая медсестра, ну прямо куколка, — ее звали Уэнди — нагнулась, чтобы поправить мне простыни, я слегка пошлепал ее по попке.

— Рик, — сказала девушка, — не дури!

Я извинился — но она не знала, что у нее на заднице красуется одна из этих нашлепок, пока кто-то не спросил ее, кто этот Рик? Она посмотрела в зеркало — так оно и есть: ниже поясницы отчетливо красовалось имя этого пятнадцатилетнего парнишки.

С первого дня в больнице я начал ставить перед собой определенные задачи. Я дал себе зарок, что к 26 августа — это мой день рождения — распрощаюсь наконец со «стрикером»; так оно и было. Свое шестнадцатилетие я встретил в нормальной койке, причем сидя. На первый взгляд ничего особенного, а для меня — целое достижение. Я помню, как меня положили на эту койку с наклонной спинкой и начали медленно ее поднимать. При этом они заметили: «Ну что ж, вот сейчас вы потеряете сознание, такое со всеми случается». И вот меня подняли на шестьдесят градусов, потом на семьдесят, а я все не «отключаюсь». Впервые после того, как я сидел, прислонившись к ящику с инструментами в кузове грузовика, я снова был в вертикальном положении.

— Кусок торта! — скомандовал я врачам.

Мы опять положили судьбу