Фредерик Сулье - Мемуары Дьявола Страница 63

«Ну хорошо! — сказал крестьянин. — А для ренты в три франка и пять су в день, то есть в двенадцать сотен ливров в год, — сколько для этого нужно денег?»

«Примерно двадцать четыре тысячи франков».

«Если у вас есть такая куча денег, то я в вашем распоряжении».

«Так по рукам?»

«По рукам».

«Тогда мы сейчас же пойдем к врачу».

«Это еще зачем?»

«Приятель, я не собираюсь приобретать кота в мешке, а ведь тебе придется проходить призывную комиссию, и я не хочу, чтобы тебя забраковали из-за какого-то скрытого порока».

«Виданое ли дело! — возмутился поселянин. — Слушайте, сударь, я человек честный, и у меня все в порядке как с душой, так и с телом, понятно? И мне нечего скрывать, совершенно нечего».

«Что ж, я просто в восхищении, — возвел очи к небу Фирьон, — тогда вперед!»

И, не распространяясь более на эту тему, Фирьон отвел мужлана к самому известному и знающему медику на водах.

В этом месте Дьявол прервал свой рассказ и спросил Луицци:

— Ты больше не прерываешь меня?

— Просто мне все кажется ясным, — ответил Луицци, — и я не нуждаюсь в дополнительных разъяснениях.

— Ну-ну! И что же тебе кажется ясным?

— Мессир Сатана, — начал Луицци, — есть вещи, о которых нечистый может сколько угодно говорить или думать, но человек светский окажется в сильном затруднении, чтобы выразить их приличными словами… Все, что ты мне тут наврал, настолько выходит за рамки…

— За рамки чего? — удивился Дьявол. — Единственно, что странно во всем этом — то, что подобные вещи не происходят регулярно, что настоящий отец семейства не принимает хотя бы те же меры предосторожности, что государство принимает в отношении новобранцев. Ты мне напомнил по этому поводу пьесу честнейшего автора во всей вашей литературе, сыгранную несколько месяцев назад[6]{187}. Он вздумал вставить подобную сцену в свой спектакль, но вся мужская половина партера встретила ее оскорбительным свистом как совершенно безнравственную. Я сказал: мужская, ибо по части ханжества женщины далеко позади мужчин. Почему? Да потому, что из тех трех или четырех сотен кретинов, так возмутившихся излишним беспокойством отца о здоровье будущего зятя, как минимум сто пятьдесят не прошли бы медицинского осмотра с таким блеском, как новый приятель Фирьона.

— Все это очень мило, — вздохнул Луицци, — но до развязки, по-моему, дойти не удастся, особенно с такой девицей, как Натали.

— Как раз с Натали все было проще простого. Нет ничего легче, чем внимательно прислушиваться к своим желаниям и жить в согласии с собой. Я тебе уже как-то говорил, что женщины не очень-то честны по отношению к мужчинам, но еще более лживы они по отношению к себе. Претендуя на утонченность, они обманывают самих себя; многие женщины, сделав все необходимое для собственного падения, совершенно убеждены, что были застигнуты врасплох.

— Я придерживаюсь того же мнения, — согласился барон, — но все же не представляю, как в подобных обстоятельствах девушка вроде Натали могла подготовить собственное падение.

— Милый друг, — презрительно хмыкнул Дьявол, — сочинение комедий явно не относится к твоим талантам. Есть тысяча простых и тысяча хитроумных способов достижения одной и той же цели.

— Очень даже вероятно, — заметил Луицци, — но если бесстыдство женщин и не знает границ, то вполне могли возникнуть трудности из-за общеизвестной крестьянской осмотрительности… Ведь, как мне кажется, нужно было объяснить этой деревенщине, что за двадцать четыре тысячи родительских франков он должен обаять и утешить вдовушку, похоронившую мужа только накануне. Ты это полагаешь простым?

— Задача, сформулированная таким образом, почти невыполнима, признаю. Да, простолюдины испытывают к женщинам определенного круга и презрение и почтение одинаково глупые; с одной стороны, они свято верят, что всяк, кто вхож в богатые гостиные, имеет право на любовь их хозяек, а следовательно, вправе предположить, что и они сами не хуже; но, с другой стороны, им не дано даже вообразить, что слабости этих дамочек порой заставляют их опускаться до мужчин низшего сорта. Учтя сие обстоятельство, нужно, чтобы женщины отдавались, а вернее, предлагали себя самым безусловным образом, дабы мужик посмел понять, что госпожа в самом деле хочет ему принадлежать. При такой постановке вопрос действительно был весьма непростым. Но в одном небольшом, одиноко расположенном домике, куда после визита к врачу отвел паренька Фирьон, оживленно крутилась по хозяйству бойкая служаночка, приветливо принявшая нового постояльца и ловко давшая ему понять, что его комнатушка находится совсем неподалеку от ее собственной…

— Вот это да! — поразился Луицци. — Натали согласилась на такую роль! До чего же нужно дойти, чтобы подобными средствами охмурять шелудивого деревенского остолопа!

— Дорогой барон, — вновь возмутился Дьявол, — ваша страсть к глупым комментариям поистине смахивает на болезнь. Могу вас заверить, нет порока смехотворнее — ухватить на лету какую-либо фразу или рассказ и придумать развязку, которая совершенно не соответствует действительности. Многие люди обладают этой пагубной привычкой. Уж не знаю, как с ними мирятся другие, а мне они напоминают хама, который вырывает у вас изо рта кусок хлеба или надкусывает персик, а потом развязно возвращает обслюнявленный кусок: «Ах, пардон! Это ваше, получите ваше добро! Остатки сладки, доешьте пожалуйста!» Постарайся избавиться от этой склонности, ибо она небезопасна. Когда-нибудь найдется человек, который не простит тебе испорченной концовки. К тому же, если в истории девицы Фирьон и есть что-либо пикантное или даже непотребное, то — о Всевышний! — это никак не тот факт, что она миловалась с неким красавчиком на следующий день после смерти мужа: история Эфесской матроны — ровесница Священного Писания{188}, а со времен библейских человечество делается из той же плоти и крови. Что делает приключение сей девицы практически беспримерным, так это то, что она знать не знала, никогда не видела и не хотела видеть и знаться впоследствии с тем, кто дал ей самую святую и сильную из страстей — любовь матери к ребенку.

— Да ну? — не удержался Луицци.

— Ну да, друг мой. Так вот, — продолжал Дьявол, — после того как аппетитная служаночка ясно дала понять пригожему молодцу, что красивые юноши созданы для прекрасных девушек, Фирьон нашел предлог, чтобы ближе к вечеру отправить парня на часок прогуляться подальше от дома. Пока тот гулял, от крыльца отъехал один экипаж, а подъехал другой; и когда батрак вернулся, Фирьон полуночничал в гордом одиночестве, а малышка уже спала в своей комнатушке. Вскоре удалился и Фирьон, настоятельно посоветовав будущему новобранцу отправляться на боковую. Но несмотря на полную темень, детина не ошибся дверью и попал прямо в объятия любвеобильной служанки.

— То есть в комнату, где находилась Натали? — полным изумления и благороднейшего негодования тоном произнес Луицци.

— А кто может утверждать, что там была Натали? — саркастически усмехнулся Дьявол. — Только не юный удалец, еще до рассвета покинувший спальню служанки и увезенный Фирьоном за сотню верст от тех мест.

— Ну, сам Фирьон.

— Он давно в могиле.

— Значит, все знает только сама Натали, так?

— Есть еще одно обстоятельство: спустя девять месяцев и два дня после кончины барона дю Берга в книге регистрации актов гражданского состояния третьего округа города Парижа появилась запись, удостоверяющая законность рождения господина Анатоля-Исидора дю Берга, того самого прелестного юноши, которого некоторые болваны, имевшие счастье знаться с покойным бароном дю Бергом, считают чудесным образом похожим на безвременно усопшего папашу.

— Значит, — никак не мог прийти в себя Луицци, — получается, что эта женщина…

— Эта женщина, — подхватил Дьявол, — как я уже говорил, повинна в убийстве и прелюбодеянии. Как правило, измена приводит к появлению чужих детей в семье здравствующего мужа, но более оригинальным мне кажется рождение отпрысков в семействе покойника. Так сказать, посмертный адюльтер. Это что-то новенькое.

— И никто на свете не может бросить ей в лицо обвинения в преступлениях или хотя бы в чем-то упрекнуть? — вопросил Луицци.

— Никто, только ты. Суди сам, хватит ли у тебя духа.

— А после? — задумчиво поинтересовался Луицци. — После рождения сына у нее не было никаких капризов, интрижек?

— Никаких!

— Невероятно! Быть того не может!

— Холодный ум, холодное сердце и холодная плоть — достаточные объяснения не столь уж небывалого факта. Если бы Натали родилась в другое время или же воспитывалась в строгости, то, возможно, превратилась бы в одну из тех сухих и несгибаемых аббатис, что доводят до варварского деспотизма почтение к целомудрию, в избытке дарованного им самой природой, или же в одну из добродетельных старых дев, которых можно отнести к женскому роду только как глухонемых — к роду людскому; они так же не имеют понятия о любви, как глухие — о звуках. Правда, и те и другие знают о существовании того, что им недоступно; отношения между влюбленными старые девы расценивают точно так же, как лишенные слуха — разговоры между прочими людьми; и поскольку смысл происходящего ускользает и от тех, и от других, то рождается банальная зависть. Вот почему старые девы и глухонемые почти всегда подозрительны и не знают жалости в злословии. Так что, барон, в дальнейшем старайтесь держаться подальше от этих неполноценных существ, ибо нет более вредных созданий на свете.